СИЛЬВИН МИХАИЛ: "Ленин был прямой человек, чуждый всякой рисовки, позы"

Об авторе: Сильвин Михаил Александрович [20.11(2.12).1874, Нижний Новгород, - 28.5.1955, Ленинград], участник революционного движения в России. Родился в семье чиновника. В социал-демократическом движении с 1891. С 1893 года - студент юридического факультета Петербургского университета, член социал-демократического кружка. В сентябре 1893 года познакомился с В. И. Лениным; участвовал в организации Петербургского "Союза борьбы за освобождение рабочего класса", член Центральной группы «Союза».

В 1896-м арестован, в 1898-м сослан в Восточную Сибирь; в августе 1899 подписал ленинский «Протест российских социал-демократов» против «Кредо» «экономистов». С 1901 агент «Искры». В 1902-м арестован, в 1904-м сослан в Иркутскую губернию. В августе 1904 года бежал за границу, работал в ЦК РСДРП, занимал примиренческую позицию по отношению к меньшевикам. С 1905-м в России, сотрудничал в большевистских газетах. В 1908-м от политической деятельности отошёл. После Октябрьской революции 1917 года работал в различных сов. учреждениях, с 1931 года на преподавательской работе. С 1932 года - персональный пенсионер. Автор статей по истории Петербургского «Союза борьбы» и книги «Ленин в период зарождения партии» (1958).

- В одно осеннее утро Владимир Ильич пришел ко мне не рано, часов около одиннадцати, но я еще спал в маленьком алькове за перегородкой. Хозяйка-немка ввела его в комнату и укоризненно заворчала по поводу моего недостойного образа жизни. Заслышав разговор, я, полуодетый, вышел и увидел сидящего в кресле, в пальто, этого всем теперь так хорошо знакомого человека. Глаза его смеялись, и он солидно, в тон скрывшейся хозяйке, проговорил: «Однако!» С полуслова поняв, в чем дело, я, извинившись, наскоро оделся. Владимир Ильич снял пальто, но от чая отказался. Он объяснил затем, что недавно приехал, осмотрелся, снял комнату где-то на Ямской, записался в сословие (адвокатов - Ред.) и теперь заводит знакомства.

В переданном им письме, которое я тут же просмотрел, нижегородцы предлагали мне отнестись к Владимиру Ильичу с полным доверием и упомянули об Александре Ильиче. Этого было более чем достаточно, и я сейчас же понял, какого рода знакомства ищет мой посетитель. Я откровенно сообщил ему, что я здесь человек новый и связан с небольшой группой, с которой его и познакомлю. Свои впечатления от группы и все, что я знал в пределах моего ограниченного тогда горизонта о состоянии социал-демократической пропаганды, я ему тут же рассказал. Он выслушал все это молча.

Посидев недолго и спросив кое-что об университете, - не столько, видимо, из интереса к университету, сколько желая слышать мои суждения, - мой гость, ушел, оставив свой адрес. Уничтожив письмо, в тот же день я разыскал Г. Красина, сообщил об интересном приезжем и настойчиво предложил познакомиться. Имя «Ульянов» произвело впечатление, но мне заявили - «обсудим». Очень скоро, однако, пришел ко мне B. В. Старков и сказал, чтобы я сообщил Ульянову место и время свидания. Я сообщил Владимиру Ильичу об этом лично, зайдя к нему на Ямскую, но, по-видимому, это было мое единственное посещение этого его жилища, которое я совершенно теперь не помню. Свидание состоялось на квартире Кржижановского и Старкова. Были кроме них Г. Б. Красин и C. И. Радченко.

Ознакомившись с положением вещей по нашим рассказам, Владимир Ильич учел все это, стал, как и все, вести рабочий кружок и направил пока свое внимание в другую сторону.

Он посещал наши групповые собрания, где мы обменивались впечатлениями из своего опыта, и сразу же внес в них недостававшую им четкость. Он предложил, чтобы каждый из нас на собраниях коллектива давал ясный отчет о своей пропагандистской работе в рабочих кружках, об организационной работе среди студентов, о тех студенческих и интеллигентских группировках, с которыми приходилось кому-нибудь из нас близко соприкасаться.

Очевидно, убедившись в примитивности наших теоретических представлений, Владимир Ильич предложил нам разрабатывать различные вопросы русской жизни (и в особенности русского хозяйства) с точки зрения теории Маркса, исходя из тех политических задач, которые мы должны себе ставить.

По предложению Владимира Ильича мы решили, чтобы каждый выбрал себе тему, разработал ее и в порядке очереди читал реферат или же сделал отчет о какой-нибудь вновь вышедшей книге. Я вызвался первым сделать доклад. «Но какую же тему вы можете предложить?» - спросил я. Владимир Ильич указал на только что вышедшую книжку В. В. (Воронцова) «Наши направления», и я взялся за нее. Реферат я написал, насколько теперь помню, хлесткий, но малосодержательный. Читал я его у себя же в комнате. Были кроме Владимира Ильича Кржижановский, Старков, Малченко, Ванеев и Г. Красин.

Ввиду очевидной убогости содержания доклада особых прений или обмена мыслями не последовало, все неловко молчали, больше всех был смущен сам автор своим полным провалом и с отчаяния порвал реферат на мелкие куски, как только публика разошлась. Молчаливо признанным лидером кружка был Г. Красин, и он-то и решил спасти положение, предложив представить к ближайшему собранию реферат о рынках. Владимир Ильич, в портфеле которого нашелся бы, вероятно, не один реферат, коварно молчал. Он, очевидно, хотел сначала узнать. с кем имеет дело...

Собрание состоялось у С. И. Радченко, который к тому времени женился и имел собственную отдельную квартиру где-то на ротах Измайловского полка. Народу собралось довольно много. Кроме старых знакомцев - Кржижановского, Старкова, Ванеева, Запорожца, Малченко, З. П. Невзоровой - здесь были и новые для меня лица. Владимир Ильич сидел в тени, в сторонке у окна, вдали от большого чайного стола, за которым сидели референт и многие из нас. Красин был плохой оратор и читал по тетрадке в форме четвертушки листа, перегнутой вдвое, так что образовались поля в полстраницы; на полях рукой Владимира Ильича, который заранее ознакомился с рефератом, были написаны возражения.

Эта тетрадка затем обошла всех нас, мы читали и тезисы и возражения, но то, что говорил Владимир Ильич в опровержение реферата, было гораздо полнее. Он говорил долго, со свойственным ему мастерством, старался не задевать референта, но последний, однако, чувствовал себя уничтоженным, как это чувствовали и все мы.

Речь Владимира Ильича может быть названа программной. Он начал с того, что Николай - он оторвал конец от начала, да и удивляется, что капитализм висит в воздухе, и затем без всяких статистических цифр и без всяких ссылок на Маркса Ленин заявил, что надо быть реалистами, исходить не из схем, а из изучения нашей действительности, и обрисовал нам картину процесса экономического развития страны и роста капиталистического производства в ней именно на почве разорения и расслоения крестьян, на почве вытеснения натурального хозяйства денежным. Крестьянин стал беднее, он не производит теперь для себя предметов одежды, утвари и пр., но он должен их купить, а для того чтобы купить, он должен продать свою рабочую силу. Он питается, одевается и т. д. хуже, чем прежде, но многие предметы потребления он уже должен теперь покупать, предъявляя на них спрос на рынке. С другой стороны, крестьянин-предприниматель стал производить больше, продавать больше, но и покупать больше и т. д.

- Мы должны заботиться не о рынках, - закончил Владимир Ильич, - а об организации рабочего движения в России, о рынках же позаботится наша буржуазия.

Все эти соображения были впоследствии подробно развиты Владимиром Ильичем в его позднейших работах и стали теперь общеизвестны, но тогда они звучали нам откровением. «Вот он, наш вождь, наш лидер, наш теоретик, с ним мы не пропадем» - так думал каждый из нас, и нас наполняла двойная радость, что именно в нашем кружке, в нашей организации мы имеем эту светлую голову.

Красин пробовал возражать, но его уже не слушали. Выступления некоторых других товарищей ничего существенного по вопросу не дали. Владимир Ильич говорил опять и по просьбе присутствовавших взял тетрадки Красина, чтобы дополнить их новыми замечаниями; так как диспут казался незаконченным, было решено устроить еще одно собрание для продолжения дебатов. Однако диспут больше не возобновлялся.

С тех пор я зачастил к Владимиру Ильичу на Большой Казачий переулок (ныне переулок Ильича), 7, где он вскоре поселился и жил до самой весны 1895 г. Я заходил к нему обыкновенно по вечерам от восьми до девяти передать какое-нибудь сообщение «по делу», а иногда просто поговорить, всегда узнавая от него что-нибудь интересное.

Обширность знаний Владимира Ильича не переставала меня удивлять в продолжение этих двух-трёх лет, когда наши встречи были так часты. Он постоянно работал, читал, изучал источники. Не раз я находил его за чтением Маркса в оригинале и во французском и английском переводах. Как-то Владимир Ильич читал в нашем кружке реферат «Крестьянские вненадельные аренды по поводу книги профессора Карышева того же названия. Владимир Ильич отмстил нелепость метода «средних цифр», замазывающего классовые группировки и классовые противоречия в деревне.

- Капитализм в России, - говорил он,-это не только верхушки фабрично-заводской промышленности; он проникает уже во все низины русской народнохозяйственной жизни, и в особенности в строй крестьянских отношений.

Эти мысли легли потом в основу его книги «Развитие капитализма в России».

Однажды, зайдя ко мне, Владимир Ильич с явным удовольствием стал читать вслух страницы из беллетристического очерка Блеклова с описанием сценок при опросе крестьян статистиком, а затем перешел к тому, каким языком надо говорить с народом, как к нему подойти, каковы должны быть приемы политических ораторов у нас и каковы они за границей. Он говорил, что нам надо еще многому учиться в этом отношении и. в частности, познакомиться с якобинской публицистикой французской революции, так как, очевидно, ораторы и писатели того времени сумели найти общий язык с народом. Я с грехом пополам читал по-немецки, и Владимир Ильич дал мне как-то «Государство будущего» В. Либкнехта - речь, произнесенную им в рейхстаге в ответ на речь или статью Евг. Рихтера, в которой тот иронически описывал порядки воображаемого социалистического государства.

По словам Владимира Ильича, кто-то из депутатов сказал по поводу речи Либкнехта, что он прочел лекцию рейхстагу. Хорошо помню, что Владимир Ильич перевел эту речь Либкнехта, и я, как и другие товарищи, брал у него рукопись этого перевода, чтобы прочитать еще раз, уже по-русски. Не понимаю, почему никто до сих пор не упомянул в своих воспоминаниях об этой работе Владимира Ильича.

Наша конспирация в то время была довольно примитивна. Не только частые захаживания друг к другу («Идет слух, что Запорожец получил партию колбас и сала из дому, идем к нему» и т. п.), но и хождение группами по улицам при выходе с какого-нибудь заседания были не в редкость.

Осторожности ради мы, однако, завели себе клички. Владимир Ильич назывался «Тяпкин-Ляпкин» («до всего доходит собственным умом»), В. В. Старкой «Земляника», Запорожец-«Гуцул», Г. М. Кржижановским «Суслик», Ванеев- «Минин», я - «Пожарским» и т. д. Это были шутливые клички, которые, однако, остались неизвестны жандармам. Владимир Ильич даже из тюрьмы в открытых письмах к родным осведомлялся, кто из товарищей уцелел, называя их этими прозвищами, будто авторов каких-то книг, которые ему дескать, необходимы. Радченко довольно безуспешно укорял нас в неконспиративности поведения, грозил провокацией, говорил, что в широких студенческих кругах стали спрашивать, что это за мифический Ильич объявился у социал-демократов. Но только позже, в 1895 г. с переходом к «агитации», когда организация разрослась и наряду с центральным кружком старых товарищей образовалась большая «периферия», несколько «побочных кружков, пропагандистов, техников, хранителей и переносчиков нелегальной литературы, людей связи и пр., Владимир Ильич настоял: 1) на группировке членов организации по районам, 2) на строгом разграничении функций, партийных обязанностей членов, 3) на прекращении обывательских хождений друг к другу, 4) на сокращении до минимума частной переписки с кем бы то ни было, так как любители писать письма, особенно в провинцию, никак не могли воздержаться от различных, более или менее прозрачных намеков на добрых знакомых, на развитие дела и т. и.

Эти меры предосторожности были тем более необходимы, что за нами, в особенности с осени 1895 г., стали уже вести основательное внутреннее и наружное наблюдение. Однажды, забежав ко мне, Владимир Ильич весело рассказывал, как он только что «провел» шпика, быстро завернув за угол и войдя в ближайший подъезд. Он просидел в этом месте с полчаса на стуле для швейцара, пользуясь отсутствием последнего, и видел сквозь стекла двери, как мечется плюгавая фигура, бегая взад и вперед, но убедившись, что след не отыскать, бросила слежку. В нашей организации вопросы конспирации занимали большое место, и особое внимание уделял им опять-таки Владимир Ильич. Он настойчиво и непрерывно предостерегал нас от обывательских повадок, от дружеской переписки с намеками в ней на нашу подпольную деятельность, на аресты товарищей, на выдающиеся черты и личные особенности их, в чем многие из нас были повинны. Он учил нас приемам шифрованной переписки точками в книгах. Он настаивал на необходимости заметать следы при посещении рабочих квартир, чаще менять вагоны конок при переездах по городу, пользоваться проходными дворами, остерегаться громких разговоров у себя дома из-за возможности ненадежного соседства, не оставлять нелегальщины на виду домашней прислуги и квартирных хозяев. Наружное наблюдение за нами чем дальше, тем больше становилось все более назойливым и наглым, и на это также обращал наше внимание Владимир Ильич.

Интимно близким с Лениным я никогда не был. Несмотря на незначительную разницу лет, - всего на пять лет он был старше меня (мне было девятнадцать, а ему двадцать четыре года, когда мы с ним познакомились), несмотря на частые наши встречи и на некоторую близость, которая обычно бывает при совместной работе в тесном кружке, внутренний интимный мир его никогда передо мной не раскрывался. Слишком велика была разница в духовном облике каждого из нас. Его обширный ум, его знания, его сильный характер слишком импонировали мне. Я всегда смотрел на Владимира Ильича снизу вверх. В его отношении ко мне было что-то патронирующее. Я видел в нем вождя, огромную одухотворяющую силу для того дела, которому я хотел отдать свою жизнь, и я был ему предан всецело. Он знал это и ценил мою преданность, платил мне за нее доверием в революционных делах и дружеской снисходительностью ко многим моим большим и малым слабостям.

Человек он был удивительно деликатный, любезный собеседник, верный товарищ, простой и ясный в личных отношениях, непринужденно веселый, когда товарищи собирались повеселиться. Раза два в Петербурге и несколько раз у него дома в ссылке я видел его в такой интимной, дружеской, частной обстановке. Помню, однажды в Петербурге на масленице мы устроили катанье на вейках. Малченко, организатор увеселений, когда они случались в нашем кружке, повез пас куда-то в Лесной, где в ярко освещенном зале мы за маленьким столиком пили вино и танцевали вместе с другими гостями этого заведения. Кажется, были с нами и наши дамы. Владимир Ильич также танцевал и был непринужденно весел.

Совершенно иной он был как политик: сосредоточен, неуступчив, суров до жестокости, чужд сантиментов. «Революция не игра в бирюльки, - говаривал он. - В ней нет места обывательским соображениям».

Как я уже сказал, мы единогласно, бесспорно и молчаливо признали его нашим лидером, нашим главой. Это его главенство основывалось не только на его подавляющем авторитете как теоретика, на его огромных знаниях, необычайной трудоспособности, на его умственном превосходстве, - он имел для нас и огромный моральный авторитет, притом двоякого рода. Mы видели, мы постоянно чувствовали в нем необычайную силу убеждений, глубокую идейность; мы видели, что во всех своих рассуждениях, чего бы они ни касались, он исходил из одном только идеи, из идеи борьбы русского рабочего класса за революцию, за социализм; и этой идее он отдавал себя всецело; для него не было других интересов, кроме тех, которые были связаны с ней, другой жизни, кроме той, которая была всецело отдана им этой идее. С другой стороны, он импонировал нам также своим моральным величием, нам казалось, он был совершенно свободен от тех мелких слабостей, которые можно найти в каждом.

Владимир Ильич всегда поражал нас своей необычайной работоспособностью. Революционная кухня - все мелочи подпольной организации, вся ее сложная техника работы, которой Владимир Ильич никогда не избегал, - брала массу времени и требовала напряженного внимания. Верным помощником и другом в этих случаях ему всегда была Надежда Константиновна, но и лично ему приходилось с этим возиться. Помню, как приходилось склеивать и расклеивать письма и статьи для отправки за границу Плеханову, маскируя их в переплетах книг и т. п. Кроме того, Ленин всегда очень много работал теоретически, писал книги, статьи в журналы и находил время для того, чтобы просто быть хорошим товарищем или другом.

В январе 1895 г., приехав из Нижнего, я, должно быть, простудился в дороге и больным поселился в каких-то меблированных комнатах по Гороховой улице в доме, кажется, № 34 (на углу Садовой); Владимир Ильич, узнав о моем беспомощном положении, пришел навестить меня, вызвал ко мне врача, всячески хотел помочь мне. Когда спустя восемь или девять месяцев после его ареста я, в свою очередь, оказался в доме предварительного заключения, то получил от него, сидевшего там же ласковое письмо тем способом (точками в книгах тюремной библиотеки), каким заключенные переписывались обыкновенно и тюрьме.

В личных отношениях Владимир Ильич был чуток, внимателен к другим, деликатен.

Он был человек простых привычек, ел столько, сколько необходимо для нормального существования организма, избегал всего острого и жирного, никогда не посещал ресторанов без крайней необходимости, не имел ненужных и вредных привычек. Он не курил. Из напитков охотно пил только легкое пиво, - никогда не пил водки и вообще крепких напитков; вино пил иногда с нами при каком-нибудь особом случае, например когда мы были у него гостями в Шуше, но пил мало и, видимо, без всякой охоты.

И Петербурге в 90-х гг. жил он очень скромно. В Казачьем Большом переулке (теперь переулок Ильича) можно видеть комнату, которую он занимал в квартире какой-то простой женщины. Небольшая комнатенка в третьем этаже невысокого дома, ход в нее из подворотни но мрачной, грязноватой лестнице с какими-то старинными маршами, напоминающими угрюмые переходы в Трубецком бастионе Петропавловской крепости. В левом углу у окна стол, кажется единственный в комнате, за которым Владимир Ильич занимался. Тут же, на краю стола, ставился чайный прибор и тарелка с хлебом, когда требовалось. На столе было опрятно, книг и бумаг сравнительно немного, для книг между кроватью и комодом стояла невысокая простая этажерка; на столе была керосиновая бедного вида лампа, - электрического освещения в те времена не было. Слева вдоль стены стояла кушетка или может быть, диван, довольно убогий, старый, помятый, без всякой накидки на нем. Приходя к Владимиру Ильичу, на этот диван я и усаживался. На него же садились обычно и другие посетители.

В комнате было два-три стула, простая железная кровать покрытая байковым одеялом. Одеяло было, видимо, недостаточно теплое, потому что, когда Владимир Ильич заболел как-то и лежал в постели, он накрывался сверх одеяла еще и своим пальто. Ближе к двери, у окна, выходящего на двор, стояла вешалка для платья и рядом с ней фаянсовый таз для умывания на железной трехногой подставке и такой же кувшин при нем. Бытовые условия жизни Владимира Ильича не отличались от наших, студенческих. Иные из нас жили, пожалуй, даже лучше, комфортабельное, чем oн.

Одевался он также очень просто: темного цвета пиджак, отложной воротничок с черным галстуком, ленточка часов болталась из жилетного кармана, суконное на вате пальто в зимнее время и тёмная фетровая шляпа, коричневые замшевые перчатки. Только однажды, когда он приезжал ко мне в Ригу веской 1900 г., перед отъездом за границу, он был в котелке и с тросточкой. Как-то зимой я встретил его па улице в меховой шапке.

По улицам он предпочитал ходить пешком или ехать в конке, трамваев тогда еще не было; никогда я не видел, встречая его в городе, чтобы он ехал на извозчике.

Как в теоретических занятиях, так и в работе по организации партии Ленин обычно связывал себя определенным, планом. Это не значит, что он был сухой, футлярный человек. Он знал и прелесть остроумной дружеской беседы, и радость физического отдыха и спорта, охоты, шахмат, катанья на коньках или прогулки в горах, как это было в дни эмиграции в Швейцарии. Вместе с тем было ясно, что Ленин ни на минуту нe забывал о раз поставленной себе великой цели. И только под углом зрения достижения этой цели он рассчитывал все свои действия, все усилия своего мощного ума.

В 90-х гг. рабочий день Владимира Ильича обычно был такой: вставал в семь-восемь часов, работал дома, часам к одиннадцати шел в читальню газеты «Новости». Читальня эта помещалась в доме № 33 по Большой Морской (ныне улица Герцена) в довольно просторной, сравнительно комфортабельном комнате, где на столах были разложены всевозможные русские газеты, получавшиеся редакцией, очевидно, в обмен, как это было тогда принято. Обычай требовал, чтобы при входе посетитель купил свежий номер «Новостей», тут же продававшийся, стоил он 5 копеек. Газета была бесцветная, скучная и пустая, маловлиятельная.

Из экономии Владимир Ильич никакой газеты на дом не получал. В читальне он подбирал из газет материал для своих работ, главным образом касательно общественной жизни провинции, деревни, фабрично-заводской и вообще экономической статистики, сообщения о новых книгах.

Именно Ленин указал нам эту читальню, и я иной раз также заглядывал туда. Редко, лишь в самых неотложных случаях, мы пользовались читальней для конспиративных свиданий, потому что помещение было небольшое и гораздо удобнее было использовать для таких встреч залы Публичной библиотеки.

Обедал он у своих личных знакомых - кажется, еще по Самаре - Чеботаревых, всегда в определенный час. Вечером, если не было назначено с кем-нибудь свидания по литературным или политическим делам, он сидел у себя дома за книгами, но эти занятия нередко прерывались посещениями или кого-нибудь из нашего кружка, или рабочими, с которыми он занимался, или литераторами из группы легальных марксистов. Я часто заходил к Владимиру Ильичу, и если случалось застать конец беседы, он после ухода гостя делился со мной впечатлениями от нее.

Иногда он бывал возбужден только что закончившимся разговором и быстро ходил из угла в угол по своей маленькой комнате, заложив большой палец правой руки в пройму жилета, и с горячностью продолжал или, может быть, повторял мне еще не остывшие от внутреннего пыла аргументы.
К своим идейным врагам Владимир Ильич относился непримиримо, иногда жестоко и беспощадно. Действовал он всегда решительно и прямо.

Плеханов говорил мне о нем: «не политический ум». Однако Ленин умел вести сложнейшую политическую борьбу с огромной выдержкой и настойчивостью, проявит изворотливость и гибкость, умея вовремя уступить, даже пойти на компромисс, если обстоятельства того требовали, если им вело к цели. Он не проявлял слепого упорства, не прочь был иногда заключить временные союзы, например в 90-х гг. с группой Струве или с группой народовольцев, печатавших его произведения в своей тайной типографии. Раз поставив себе задачу, он добивался ее разрешения.

Он умел подбирать людей и ставить их на то место, где они могли быть особенно полезны.

В. И. Ленин был прямой человек, чуждый всякой рисовки, позы. Он говорил с рабочими обыкновенным своим языком, без всякой подделки под простоту народной речи, без этой вульгарной манеры приспособления к «низшим», без дешевой популярности изложения своих мыслей якобы для большей понятности, как это замечалось у некоторых товарищей.

Он не был сухим и черствым книжником; любил людей, любил жизнь и ее радости, но главной из них были борьба и стремление к победе. Он отдал себя всецело революции, для него не было других интересов, другой жизни, кроме той, которая была с ней связана.

Печатается по: Об Ильиче. Воспоминания питерцев. Лениздат. 1970. С. 20-30

Материал взят с сайта Новый смысл