Содержание | Библиотека | Новейшая история России

Власть царей, простоявшая в России 370 лет, рухнула в конце февраля 1917 года (по старому календарю) с поразившей всех быстротой и почти без сопротивления. О революции много говорили еще в 1916 году, ее опасались в окружении Николая II и в Государственной Думе, ее с надеждой ждали в кругах российской эмиграции. И тем не менее она для всех оказалась неожиданной. «В той быстроте, с которой она произошла, и в той легкости, с какой она одержала победу, было нечто фантастическое, - писал один из участников событий. - Достаточно было нескольких дней уличных беспорядков в Петербурге и отказа солдат петербургского гарнизона подавить эти беспорядки, чтобы царский режим прекратил свое существование. Трудно даже говорить о его низвержении - он просто рассыпался от первого толчка. Никаких серьезных попыток к самозащите с его стороны не было - оказалось, что ему не на кого опереться»[1].

Многие из российских политиков и даже ученых считали Февральскую революцию событием не только роковым, но и случайным, не имевшим серьезных социально-экономических корней. Сожалея о происшедшем, русский социолог и общественный деятель Петр Струве писал в первые годы эмиграции, что революция в феврале «явилась для России подлинным историческим несчастьем, она не имела никаких объективных задач и отбросила Россию культурно и морально на несколько столетий назад»[2]. Известный русский философ и писатель Иван Ильин, высланный из Советской [9] России в 1922 году, писал, вспоминая Россию начала века: «Прежней России нет... Это был не окрепший, но крепнущий и здоровеющий организм. Богател достолыпинский и столыпинский крестьянин-собственник. Умственно рос и креп рабочий. Развивалась промышленность высокого качества. Слагался и креп русский национальный капитал. Расцветала могучая кооперация. Море просвещения изливалось на все слои народа. Интеллигенция изболевала соблазны безбожия и слепой оппозиционности. Суд был идейный, честный и неподкупный. Отдельные отрасли управления далеко опередили Европу. А о чиновничестве Столыпина берлинский профессор Зеринг писал: «Это европейская образцовая бюрократия, люди идейные, убежденные, знающие, честные, инициативные, любая страна могла бы позавидовать такому кадру». Все это было; и всего этого нет... Русский народ выйдет из революции нищим»[3].

И. Ильин описывал в данном случае миражи эмиграции 20-х годов, а отнюдь не реальную Россию начала века, в которой уже в 1905-1906 годах бушевали революционные страсти. Основным социальным противоречием в России начала века являлось противоречие между крестьянством и помещиками, сохранившими и после отмены крепостного права большую часть своих огромных владений. Вероятность революции была в этих условиях столь очевидной, что это видели и некоторые монархисты. После роспуска Первой Государственной Думы, показавшейся царю слишком радикальной, князь Евгений Трубецкой, называвший себя «землевладельцем и монархистом», писал Николаю II: «Государь, стремление крестьян к земле имеет неудержимую силу... Всякий, кто будет против принудительного отчуждения, будет сметен с лица земли. Надвигающаяся революция угрожает нам конфискацией, подвергает опасности саму нашу жизнь. Гражданская война не более как вопрос времени. Быть может, правительству удастся репрессивными мерами подавить революционное движение. Тем ужаснее будет тот последующий и последний взрыв, который ниспровергнет существующий строй и сравняет с землей русскую культуру. И вы сами будете погребены под развалинами»[4]. Царский режим внутренне ослабел [10] утратив многие из своих нравственных, идейных, политических и религиозных опор. Происходила явная почти для всех деградация династии, представленной таким слабым монархом, как Николай II, и его тяжело больным сыном. Поразительно низким было влияние в стране православной церкви. «Истина вынуждает меня сказать, - писал А. Солженицын, - что состояние Русской церкви к началу XX века, вековое унижение ее священства, пригнетенность от государства и слитие с ним, утеря духовной независимости, а потому утеря авторитета в массе образованного класса, в массе городских рабочих, и самое страшное - поколебленность этого авторитета даже в массе крестьянства - это состояние Русской церкви явилось одной из главных при­чин необратимости революционных событий»[5].

Следует отметить, конечно, что уже после революции 1905-1907 годов и после создания Государственной Думы столыпинские реформы позволили российскому обществу ненамного отойти от пропасти социальной революции. В недрах общества ускорились процессы обновления, быстрее развивалась промышленность и торговля, увеличивался объем сельскохозяйственного производства, развивались наука, образование и культура. Социальные противоречия и центробежные силы в Империи были велики, но их еще можно было держать под контролем. Россия вряд ли могла пройти без потерь даже первую четверть нового века, однако она могла сохраниться как великая европейская держава и как конституционная монархия. Война 1914 года, к которой страна не была готова и которая мало отвечала интересам России, нарушила баланс сил в государстве и привела к крушению. Об этом говорил не только Солженицын в своей эпопее «Красное колесо», об этом писал и Ленин. «Не будь войны, - замечал он, - Россия могла бы прожить годы и даже десятилетия без революции против капиталистов. При войне это объективно невозможно: либо гибель, либо революция против капиталистов. Так стоит вопрос. Так он поставлен жизнью»[6].

Даже в окружении царя были люди, предупреждавшие о гибельности возможной войны с Германией: известна записка на этот счет бывшего министра внутренних дел Петра Дурново. Надвигающаяся война, писал Николаю II этот [11] дальновидный чиновник, вызовет в побежденных странах революционные политические и социальные потрясения. И Россия отнюдь не застрахована от этого. «В случае военных неудач социальная революция в самых крайних ее проявлениях у нас неизбежна. Начнется с того, что все неудачи будут приписаны правительству. В законодательных учреждениях начнется яростная против него кампания, как результат которой в стране начнутся революционные выступления. Эти последние сразу же выдвинут социалистические лозунги. Побежденная армия окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и оппозиционно-интеллигентские партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые. Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже представлению»[7]. П. Дурново умер в 1915 году, не увидев - насколько точно исполнились его прогнозы.

Самодержавие не являлось чуждой российскому обществу формой власти. Оно имело опору среди дворянства и буржуазии, среди зажиточной части крестьянства и казачества, среди духовенства и чиновничества. Такой проницательный социал-демократ, как Л. Мартов, писал еще в 1904 году: «Самодержавие не висит в воздухе. Не выражая собою, как политическая форма, социального господства того или другого класса, оно в процессе борьбы за свое существование срослось интересами с определенными группами имущих классов и в своей политике, через все свои шатания, приспособилось к интересам этих групп»[8]. Уже война 1904-1905 годов с Японией, закончившаяся поражением России, оттолкнула значительную часть средних классов и крестьянства. Поражение в мировой войне вбило клин в союз монархии и основных имущих классов России. Росло недовольство среди офицерского корпуса, даже в ближайшем окружении царя. Все более резкими и слышными всей стране становились речи кадетов и октябристов, националистов и прогрессистов, создавших в Думе «Прогрессивный блок» из 315 депутатов. Александр Гучков и Павел Милюков, Василий Шульгин и Михаил Родзянко - вот в ком царь и царица видели зимой 1916/17 года своих главных политических противников. Эти люди не хотели падения самодержавия, [12] они стремились к компромиссу с царем и монархией. Некоторые из националистов были готовы даже к сепаратному миру ради спасения самодержавия, но большая часть Думы стремилась к «войне до победного конца». Однако было очевидно, что без серьезных изменений в системе внутренней политики и военного руководства Россию ждет поражение в войне и почти неминуемая революция. Уступки Думе и обществу были возможны еще за 2, даже за 1 месяц до революции. Дядя царя Великий князь Алексей Михайлович (1866 - 1933), занимавший странный по тому времени пост Главнокомандующего военно-воздушными силами России, писал Николаю II: «Мы переживаем самый опасный момент в истории России, вопрос стоит: быть ли России великим государством, свободным и способным самостоятельно развиваться и расти или подчиниться германскому безбожному кулаку... И в это святое время, когда мы все держим испытание на звание человека, в его высшем понимании, как христианина, какие-то силы внутри России ведут Тебя и, следовательно, Россию к неминуемой гибели. Я говорю Тебя и Россию вполне сознательно, так как Россия без царя существовать не может, но нужно помнить, что царь один править таким государством, как Россия, не может, это надо раз навсегда себе усвоить и, следовательно, существование министерства с одной головой и палат совершенно необходимо, ... немыслимо существующее положение, когда вся ответственность лежит на Тебе и Тебе одном... Правительство своими действиями готовит революцию, которой народ не хочет. Но скоро у народа уже не будет другого выхода. Мы присутствуем при небывалом зрелище революции сверху, а не снизу»[9].

Беспорядки в столице, которые принято считать началом Февральской революции, начались среди рабочих и работниц Петрограда 23 февраля. (Все даты 1917 года приводятся по старому календарю. Новый григорианский календарь был введен в России с 14 февраля 1918 года.) Поводом для возмущения явились перебои в снабжении города хлебом. На следующий день движение стало стихийно расширяться, охватывая большинство фабрик и заводов двухмиллионного города. В забастовках и манифестациях участвовали сотни тысяч человек. Повеление царя «прекратить [13] беспорядки» привело к столкновениям рабочих демонстраций с жандармами, однако гибель товарищей только увеличила размах движения. Перелом произошел к вечеру 26 февраля, когда солдаты запасных батальонов и полков гарнизона начали переходить на сторону рабочих. 27 февраля восставшие рабочие и солдаты фактически овладели городом, а командующий Петроградским военным округом генерал С. Хабалов приказал поредевшим защитникам режима прекратить сопротивление и сложить оружие.

Именно армия, состоявшая на 80% из крестьян, а также моряки Балтийского флота решили успех Февральской революции. Они не хотели и не могли больше вести войну. Один из участников событий В. Станкевич писал позднее: «В психике народа войны не было, и война была невиданным, чудовищным насилием над его душой. Быть может, только один солдат на сотню мог формулировать причины войны. Один на десятки тысяч питал чувства враждебности к противнику. Остальные шли потому, что верили или должны были верить в своих вождей - физических и духовных. Не было ни ненависти, ни понимания причин, ни представления о цели, ни сознания обиды, ни ощущения опасности». Именно поэтому на улицы в феврале 1917 года офицеров вывели солдаты, «а не офицеры солдат, и эти пять минут составили непроходимую пропасть»[10]. Говоря о движущих силах Февральской революции, советская историография выдвигает на первое место рабочих Петрограда и Москвы. Их активность была велика. Однако я склонен согласиться с О. Шашковой, которая считает именно солдатскую массу «локомотивом революции»[11]. Война и в этом отношении стала главным условием победоносной революции, она организовала и вооружила миллионы и миллионы крестьян. Как пишет, ссылаясь на многие из исследований, В. Булдаков, «к 1917 году армия представляла собой гигантскую социальную массу: только на фронте солдат и офицеров было 9620 тысяч. Еще 2715 тысяч составляли лица, работавшие на оборону, - от строителей прифронтовой полосы до работников Красного Креста. В запасных частях тыловых военных округов числилось до 1,5 миллиона людей в военной форме - цифра сопоставимая с количеством имеющегося здесь промышленного пролетариата. К этому надо [14] добавить 3 миллиона российских военнопленных, большинство которых хлынуло в Россию в 1918 году. Через армию с революцией оказалась связана наиболее активная часть населения»[12].

День 27 февраля в Петрограде можно считать днем победы революции. Именно в этот день в Таврическом дворце открылось первое заседание нового созданного народом органа власти - Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Здесь были представлены заводы и фабрики города, а также части Петроградского гарнизона. В создании Советов приняли участие все социалистические партии - от трудовиков до анархистов, но преобладали эсеры и меньшевики. Председателем Петроградского Совета стал один из лидеров меньшевиков Николай Чхеидзе. Его заместителем был избран трудовик Александр Керенский, вошедший вскоре в партию эсеров. В Исполнительный комитет Петросовета вошли и двое большевиков - Александр Шляпников и Петр Залуцкий; оба они входили тогда в Русское бюро ЦК РСДРП (большевиков), и оба были расстреляны в 1937 году по приказу Сталина.

Хотя по Указу Николая II Государственная Дума была распущена 26 февраля 1917 года, лидеры думских фракций продолжали свою работу и непрерывные совещания в том же Таврическом дворце. 27 февраля здесь был создан Временный комитет Государственной Думы, в который вошли политики из «Прогрессивного блока». Через несколько дней этот Комитет, по соглашению с Петроградским Советом, был преобразован во Временное правительство. Возглавил это правительство князь Георгий Львов, депутат Думы и человек близкий к кадетам. От социалистов в правительство вошел А. Керенский, занявший пост министра юстиции. В столице, а потом и в стране возникло «двоевластие».

В Москве решающими днями революции стали 28 февраля и 1 марта 1917 года. Хозяином города здесь стал Московский Совет, образованный вечером 1 марта.

Николай II, принявший на себя еще в августе 1915 года пост Главнокомандующего, находился в своем поезде, сил чала на станции Дно, потом в Пскове. Ставка Верховного главнокомандования располагалась тогда в городе Могилеве, [15] и царь передвигался между столицей и ставкой, принимая генералов и подписывая приказы. Он мало что понимал в происходящих событиях, получая истерические письма царицы и противоречивые доклады от своих министров и генералов. Всего за несколько дней до решающих событий министр внутренних дел в последнем царском правительстве А. Ф. Протопопов представил доклад о том, что революция в России невозможна[13]. Поворот в событиях был для царя неожиданным, но Николай II оставался пассивным, выслушивая разные предложения, но ничего не предпринимая. В конце концов он согласился отречься от престола. Решающим было в данном случае давление не политиков, а генералов; практически все командующие фронтами высказались за отречение. Почти без колебаний царь подписал вечером 2 марта акт об отречении от престола за себя и своего сына Алексея. Принимавшие это отречение думские лидеры Гучков и Шульгин надеялись еще спасти монархию, убедив царя отречься от престола «в пользу великого князя Михаила Романова».

Михаил Романов, брат императора Николая II и генерал-инспектор кавалерии, находился в феврале 1917 года в Петрограде. Он наблюдал за демонстрациями рабочих и знал о мятеже главных частей Петроградского гарнизона. Ночь с 27 на 28 февраля Михаил провел в Зимнем дворце, запретив отступившим сюда жандармским частям стрелять по восставшим из окон дворца. «Я не хочу, - заявил он, - чтобы в народ стреляли из дома Романовых»[14]. Он знал о полном распаде и бездействии последнего царского правительства - Совета Министров. Во время войны министры и премьеры этого правительства менялись так быстро, что мало кто в стране знал имя последнего премьера - князя Голицына Н. Д., назначенного лишь в конце 1916 года по настоянию императрицы. Михаил думал о том, что ему придется вскоре возглавить Российское государство или как регенту при царевиче Алексее, или даже как новому императору. В первые дни революции при встрече с председателем Государственной Думы Михаилом Родзянко брат царя дал согласие на регентство в целях разрешения политического кризиса и при условии полного одобрения Николаем II. [16]

Утром 3 марта Шульгин и Гучков прибыли из Пскова в Петроград, имея на руках Манифест об отречении Николая от престола в пользу своего брата. На митинге железнодорожников это известие было встречено бурным негодованием. Рабочие требовали ликвидации царизма и хотели даже арестовать Гучкова. Для обсуждения ситуации в штаб-квартире великого князя собрались все лидеры Государственной Думы. Лишь меньшинство присутствующих высказались за немедленное воцарение Михаила, даже при оппозиции петроградской «толпы». Выслушав все мнения, великий князь попросил разрешения уединиться с Родзянко. Через полчаса он вышел к своим гостям и объявил об отказе от престола. Акт этого второго отречения был составлен юристами Б. Е. Нольде и В. Д. Набоковым. Речь шла не просто об отречении Михаила, а о конце монархии. Всю власть в стране Михаил передавал «Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всей полнотой власти»[15]. Другие юристы-монархисты позднее оспаривали этот манифест, называя его преступным, ибо Михаил объявлял российский престол свободным вплоть до созыва Учредительного Собрания. Однако иное решение было в сложившейся ситуации невозможным. Вышедший из повиновения царским властям Петроградский гарнизон насчитывал более 400 тысяч солдат. Чтобы вернуть власть Романовым, нужно было бы немедленно прекратить войну с Германией и развернуть Северный и Западный фронты против Петрограда и Москвы. Но на такой шаг не могли решиться ни Николай II, ни Михаил Романов. Александр Солженицын убежден, что даже в эти дни можно было спасти монархию. Он писал: «Не Россия отреклась от Романовых, но братья Николай и Михаил отреклись от нее за всех Романовых - в три дня, от первых уличных беспорядков в одном городе, не попытавшись даже бороться, предавши всех - миллионное офицерство! - кто им присягал»[16]. С этим нельзя согласиться. Почти не было в те дни в России генералов и офицеров, которые пошли бы воевать с народом за династию, повинуясь присяге. Тем более не имелось солдат, которые повиновались бы подобного рода приказам. Именно Россия, и в первую очередь российская армия, отвернулась от Романовых. Как писал [17] позднее Катков, «отречение великого князя Михаила и обнародование манифеста, заложившего конституционную основу Временного правительства, завершили событие, известное в истории под названием Февральской революции. Совершился переход от самодержавного правления Николая II к диктатуре Временного правительства»[17]. Однако называть власть Временного правительства диктатурой можно только с множеством оговорок. Завершилась не революция, окончился лишь первый акт начавшейся в стране революционной драмы.

[1] Михаил Карпович. Февральская, революция, «Русская мысль» (Париж), 9 февраля 1984 г.

[2] П. Струве. Размышления о русской революции. София, 1921; цит. по: М. Френкин. Захват власти большевиками в России и роль тыловых гарнизонов армии. Иерусалим, 1982, стр. 10.

[3] «Новое время», 1995, № 10, стр. 43.

[4] «Социалистический вестник», 1960, № 23, из статьи М. Вишняка «19 февраля 1896 года».

[5] «Вестник РХД», Париж, 1975, № 112 - 113, стр. 106 - 107.

[6] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 32, стр. 31.

[7] Д. Анин. Революция 1917 года глазами ее руководителей. Рим, 1971, стр. 77.

[8] «Искра», 20 сентября 1904 г., № 74.

[9] «Источник», 1997, № 1, стр. 19.

[10] В. Б. Станкевич. Воспоминания. 1914 - 1917. М., 1994, стр. 51.

[11] «Свободная мысль», 1997, №4, стр. 105.

[12] «Отечественная история». Имперство и российская революционность, 1997, № 2, стр. 20.

[13] Архив Русской Революции, т. 11. Берлин, 1921-1977, стр. 64.

[14] Г. М. Катков. Февральская революция. Париж, 1984, стр. 396.

[15] Из воспоминаний В. Набокова. Архив русской революции, т. 1. Берлин, 1921 - 1937, стр. 21.

[16] А. Солженицын. Письма из Америки // «Вестник РХД», 1975, № 116, стр. 127.

[17] Г. М. Катков. Февральская революция. Париж, 1984, стр. 407.