Содержание | Библиотека | Новая и Новейшая история Европы

Семья Верни во время республики. - Роялистская оппозиция. - Новый государственный строй. - Оппозиция слева. - Левеллеры. - Джон Лильберн. - Коммунистические течения. - Уинстенли.

Успех «Царского лика» свидетельствует, что роялистская оппозиция была только оттеснена, а не уничтожена. Чтобы познакомиться поближе с ее бытом и характером, всего лучше обратиться к частной переписке. От годов республики и протектората мы имеем тот же архив семьи Верни. Но письма этого времени менее интересны; джентльмены стали неоткровенны и письма их бледнее. Хотя Ральф Верни и пытался занять нейтральное положение, тем не менее его причислили к роялистам и секвестрировали его имущество, с трудом возвращенное благодаря ходатайствам жены, умершей потом от пережитых хлопот и волнений. Прежде нейтральный Ральф все больше втягивается в среду роялистской эмиграции. Его дом в Блуа - это сборный пункт для эмигрантов, преимущественно деревенских джентльменов и англиканских священников. Нужда среди переселенцев велика, приходится распродавать старое платье, но все же стараются дать детям должное воспитание. Ральф Верни взял в учителя своим детям кембриджского ученого, доктора Крейтона (Creighton). Многие ученые, духовные лица с высшим образованием, молодые люди из хороших семей ищут заработка в учительстве. В этой экзотической обстановке дети эмигрантов переживают совсем не то детство, которое свойственно детям высших и средних кругов английского общества. Они не знали Итона и Оксфорда, а воспитывались во Франции и Нидерландах, занимались не спортом, а танцами. Много говорят о том, что английское придворное общество времен реставрации отличалось распущенностью нравов и тяготением к католицизму. Это объясняется условиями континентального воспитания. Некоторые [443] джентльмены ухитряются противодействовать нивелирующему влиянию французской среды. Ральф Верни остался верен английской традиции: мальчикам давал образование, а девочкам - нет. Когда дочь его друга Дентона пишет ему, что учится латинскому, греческому и еврейскому языкам, то Ральф Верни ответил ей, что с нее довольно было бы и знания английской Библии; впрочем, женщине хорошо знать французский язык, так как на нем написано много интересных романов и поваренных книг. В архивах семьи Верни сохранилось письмо одной роялистки из Англии. Она хочет вылечить свою золотушную дочь, живущую в доме Ральфа Верни в Блуа, и верит, что король наложением руки на больную может исцелить ее. Но Карла II, пишет она, трудно найти, он вечно переезжает с места на место, да, кроме того, он еще не помазан. Так не проще ли отвезти ее к Людовику XIV, который тоже, как король, должен иметь эту прерогативу. Ей ответили, что, по слухам, Людовик тоже еще не коронован. В 1653 г., незадолго до начала протектората, Ральф Верни решился вернуться в свое разоренное поместье. «Я очень люблю старую Англию, - пишет он, - но теперь джентльменам там нехорошо живется». Впрочем, многие джентльмены примкнули к республике, так что управление страною по-прежнему преимущественно в их руках. Один из Верни, Генри, и теперь тяготеет к высшим кругам - к кружку Кромвеля, - как раньше тяготел к монархии. Другой член семьи, Томас, занял очень непочетную должность при республике: он стал провокатором и действовал против Джона Лильберна. Зато женщины дворянского класса почти сплошь роялистки: они почитали и обожали смелого и легкомысленного Карла II, который пережил много романтических похождений в поисках престола. Но большинство джентльменов не решается выражать свои симпатии к королю, опасаясь попасть в разряд «подозрительных». Эта участь постигла и Ральфа Верни, которого в 1655 г. увезли в Лондон, продержали там без объяснений несколько месяцев и выпустили лишь после унизительного прошения. Еще хуже стало дворянам с 1655 г., когда была учреждена должность генерал-майоров и придумана система залогов и поборов с «подозрительных» и роялистов. И Ральф Верни был вынужден платить «десятину», и его хозяйственное положение стало еще трудней. Но эти тяжелые испытания обнаружили необыкновенную жизнеспособность английского дворянства, отличающую его от других дворянств, - русского, [444] а особенно французского. Ральф Верни бодро переносит несчастья, пользуется временем изгнания для путешествий по Европе. Он ездил по Франции, был в Италии, где хотел учиться итальянскому языку, и вернулся через Германию и Нидерланды. Если положение дворян тяжело, то не все они теряются и многие из них находят выход. Один из сыновей Ральфа Верни стал сквайром, как и его отец, а другой, Джон, просил у отца разрешения поступить в выучку к какому-нибудь купцу, торгующему с Востоком. Ральф был недоволен выбором сына и хотел сделать из него юриста, но Джон настоял на своем и поступил к богатому левантийскому купцу Робертсу. В Сирии Джон долгое время был в тяжелом положении, но проявил большую твердость духа. Потом ему удалось выдвинуться, он вернулся в Англию богатым купцом и наследовал отцовское именье, так как его старший брат умер бездетным, потом стал баронетом, членом парламента, впоследствии даже виконтом. На истории этой семьи мы видим и мрачные стороны жизни английского дворянства во время революции и большой запас жизненных сил, объясняющий нам устойчивость дворянского господства в Англии.

Английской республике пришлось бороться не только с роялистами, но и со своими левыми союзниками. Господствующий порядок не удовлетворял левых: он был для них мало демократичен. Очень быстро падают старые учреждения: монархический строй и палата лордов, 6 февраля в палате общин возник вопрос, что делать с верхней палатой? Многие высказались за сохранение ее, но резолюция, вынесенная 44 голосами против 29, гласила, что верхняя палата бесполезна и опасна и должна быть уничтожена. Формальный закон, упразднявший палату лордов, принят лишь 19 марта. 7 февраля палата общин произвела суд и над монархией: была вынесена резолюция, что монархия не нужна, вредна, и что поэтому она отменяется. Акт об отмене монархии прошел 17 марта.

Одновременно возникает вопрос, как организовать новое правительство. Общины постановляют закрыть парламентские комитеты, составленные из мэров и коммонеров, и создать новое центральное учреждение - Государственный совет (Council of State). В состав Государственного совета, носителя исполнительной власти, вошел сорок один член, назначенные парламентом из своей среды; таким образом, правительство было подчинено парламенту и ответственно перед ним. Этому Государственному совету дается большая власть: [445] он ведет борьбу с контрреволюцией и внешнюю политику, дает советы парламенту, начальствует над военными силами государства, заботится об экономической жизни страны, проводит в жизнь постановления парламента. Но когда членов совета заставили присягать и в текст присяги включили одобрение казни короля, отмены монархии и палаты лордов, то огромное большинство отказалось принять ее. Пришлось текст присяги смягчить, исключив оттуда одобрение казни короля. Правительственная власть в Англии, таким образом, оказалась в руках парламента и Государственного совета. Но это очень тесный круг лиц: в парламенте после «чистки Прайда» осталось лишь около ста человек, а заседания посещали в среднем человек 50. Членами Государственного совета по большей части были те же коммонеры; а заседать в Государственный совет являлось в среднем человек 15 (кворум - 9). Не о таком строе мечтали левеллеры. Они были разочарованы и повели борьбу против нового порядка. Правда, они потерпели поражение, но тем не менее, своей оппозицией они сильно затрудняли положение правительства. Этой оппозиции слева присвоено название «оппозиции левеллеров». Но к этому термину нужно относиться с осторожностью. Многие, кого звали левеллерами, в том числе и Лильберн, открещивались от этого названия. Под именем «левеллерства» объединяются многообразные политические, социальные и религиозные течения, порой даже враждебные друг другу. Бернштейн различает два течения: одно чисто политическое, во главе которого стоял Джон Лильберн, а другое - социальное, представляющее интересы неимущих; наиболее ярким представителем этих «истинных левеллеров» был Уинстенли. Бернштейн чрезмерно упрощает и схематизирует сложное и путаное движение.

Мы обратимся сначала к характеристике той оппозиции, которую Бернштейн называет политической, и во главе которой стоял Джон Лильберн.

Английская республика устроилась путем союза армии с невоенными левеллерами, которых называли часто «штатскими». Для последних моментов гражданской войны, для 1647 и 1648 гг., очень характерна связь радикальных элементов армии с невоенной радикальной партией: и те и другие мечтали о народовластии, о свободно избранном парламенте. Попавши в обстановку республики с тесным кругом правящих лиц, они почувствовали себя обманутыми. Они стали требовать, чтобы принципы «Народного соглашения» были осуществлены, и [446] чтобы старый парламент был распущен. Солдаты были недовольны, что теперь их не собирают более в армейский совет, где стали заседать только гранды. Восстановление всеармейского совета и проведение в жизнь «Народного соглашения» стало боевым кличем солдат и левеллеров. Когда солдаты обратились к совету офицеров с требованием о восстановлении всеармейского совета, то офицерский совет запретил им подавать петиции кому-либо, кроме своего непосредственного начальства, и просил парламент объявить изменниками штатских, мутящих армию. В ответ на это Лильберн написал памфлет под названием «Новые цепи Англии», в котором обрушился на деспотизм нового правительства и требовал соблюдения «акта о самоотречении», запрещавшего членам парламента занимать военные и гражданские должности по назначению от парламента, и замены Государственного совета краткосрочными комитетами. Этот памфлет имел большой успех. 1 марта 8 рядовых заявили офицерскому совету, что и они принимали участие в его составлении, и требовали восстановления солдатских депутатов. Их предали военному суду; трое из них раскаялись, а пятерых строптивых наказали и уволили. Но они не унялись и ответили памфлетом: «Преследование лисиц от Ньюмаркета и Трипло-Хис до Уайтхолла пятью маленькими гончими, которые прежде были в армии». (Гончие - это они, пять рядовых, а лисицы - это гранды, особенно Кромвель и Айртон, нарушившие свои обещания.) «У нас теперь новый король и новые лорды, - пишут они, - и монархия стала более абсолютной, чем раньше».

Заодно с ними выступил и Лильберн; он выпустил вторую часть памфлета «Новые цепи Англии», где говорит, что надо созвать новый парламент, воссоздать всеармейский совет и выполнить «Народное соглашение». Парламент нашел в этом памфлете призыв к военному мятежу. Лильберн и три его сотрудника вызваны в Государственный совет. Лильберн ведет себя вызывающе, говорит дерзости, он даже не потрудился снять шляпу. Этих строптивых вывели в другую комнату. Потом Лильберн писал в одном из своих памфлетов, что он подслушал тогда разговор грандов. Кромвель, якобы, гневно сказал председателю Государственного совета Брадшо: «Сэр, или вы должны сломить их, или они сломят вас и сведут на нет все наше дело». Лильберна и других посадили в Тауэр; но тотчас же начали поступать массовые петиции об их освобождении. Из Тауэра Лильберн протестовал против имени «левеллера» и [447] высказывался против имущественного уравнения и уничтожения собственности. В апреле в одном полку разразился бунт. Солдатам было приказано идти в провинцию, но они отказались. Правда, потом солдаты подчинились, но были приняты жестокие меры. Зачинщиков судили и одного из них, рядового Локиера, расстреляли.

Как это часто бывает во время смут, похороны этого неизвестного рядового приняли вид политической демонстрации. По похоронам видно, как сложна была народная оппозиция. Собралось огромное количество народа. У Уайтлока есть описание похорон. Большая толпа шла перед гробом, который весь был в цветах. Цветы были измазаны кровью. Позади гроба вели лошадь Локиера - почесть, которая обыкновенно оказывалась лишь генералам. Сзади тоже шло много народа. На манифестантах были надеты не только черные ленты в знак траура, но и ленты цвета морской волны (цвет левеллеров). Среди манифестантов было много женщин. Когда процессия прошла Сити и подходила к Вестминстеру, к ней присоединилось много богатых граждан, не решившихся идти по Сити. В этой демонстрации усматривали определенный вызов парламенту.

Вскоре вспыхнул более опасный солдатский бунт: он разразился в двух местах. Особенно опасен был мятеж на западе, где четыре полка отказались идти в Ирландию. Против них отправили солдат из Лондона, но и среди этих был слышен ропот, появлялись левеллерские ленты. Благодаря усилиям Кромвеля и Айртона мятеж был подавлен и зачинщики расстреляны.

Сидя в тюрьме, Лильберн выпустил беспорядочную четвертую редакцию «Народного соглашения», где повторял свои старые положения и предостерегал парламент от всякого исполнительного органа; пусть сам же парламент и выполняет свои решения. Тут же он опять отрекается от коммунизма. В июле Лильберн напечатал новый памфлет: «Основные законные вольности английского народа», где резко обличает деспотизм офицеров. В июле Лильберна выпустили на поруки, в августе он издает смелый памфлет против Кромвеля и Айртона. Если уж суждено терпеть деспотизм, писал он, то лучше деспотизм законного короля Карла II, при котором у Англии установятся добрые отношения с Европой и мир, чем деспотизм короля Оливера, который ставит страну лицом к лицу с войнами и резней на многие годы и с постоянной [448] армией, которая ведет к полному порабощению народа. Посланные арестовать Лильберна мушкетеры не выполнили приказания. В Лондоне появляются открытые призывы солдат к восстанию для осуществления «Народного соглашения». Государственный совет запуган и идет на соглашение с радикалами. Происходят настоящие переговоры между правительством и [449] левеллерами, и устанавливаются примирительные пункты. Обещано выпустить из Тауэра трех сотрудников Лильберна. Но после того, как произошел новый солдатский бунт в Оксфорде, и Лильберн скомпрометировал себя новыми бешеными выступлениями, его снова арестовывают. Его судят 25 и 26 октября по обвинению в измене, но суд кончается торжеством подсудимого. Лильберн очень способный адвокат, и судьям трудно уличить его, кроме того, настроение присяжных, состоящих из горожан, было благоприятно для подсудимого. В своем последнем слове Лильберн обратился к присяжным, говоря, что только они имеют власть судить его, а судьи - это лишь представители норманнского насилия, вторгшегося в свободную саксонскую жизнь. Эти слова вызывают шумное одобрение зала. Когда присяжные вынесли вердикт «не виновен», то зал суда стал местом демонстрации. Целые полчаса публика громко выражала свою радость; судьи были подавлены. Хотя Лильберна из зала суда увели в Тауэр, тем не менее в Лондоне была зажжена иллюминация и толпа ликовала. Через некоторое время Лильберн был вылущен на свободу.

Правда, после этого радикальное движение слабеет под влиянием тяжелых внешних событий (надо было воевать с Шотландией и Ирландией), и Лильберн на время успокаивается, но его продолжают бояться. В 1652 г. парламент придрался к Лильберну за его нападки на одного ненавистного ему коммонера и присудил его к изгнанию из Англии под страхом смерти. В 1653 г., когда, наконец, Долгий парламент был разогнан, Лильберн вернулся в Англию, думая, что после падения своих врагов он может располагать полной свободой. Однако его арестовывают, обвиняют в самовольном возвращении и судят. Присяжным был поставлен вопрос только о факте возвращения, и, хотя Лильберн был налицо, присяжные ответили: нет, не виновен. Этот ответ вызвал ликование огромной толпы, собравшейся у суда. Даже солдаты, бьют в барабан и трубят в трубы. Правда, после этого его опять посадили в тюрьму, и он сошел со сцены.

Широкая популярность Лильберна говорит о глубоком недовольстве населения. Такое сильное народное недовольство не могло быть лишено социально-экономической окраски; и в программе Лильберна есть экономические мотивы: требование свободной торговли, отмены патентов и т. п. Партию левеллеров нельзя делить на две части: на партию с исключительно [450] политическими требованиями, во главе которой стоял Лильберн, и на партию пролетариев под предводительством Уинстенли, как это делает Бернштейн. Наиболее характерной чертой для левеллеров является слитность, нераздельность их движения, наличие спутанных программой политическими, социальными, религиозными и экономическими требованиями. Целый ряд незаметных переходов приводит нас от левеллеров в духе Лильберна к коммунистам. Органом левеллеров была газета «The Moderate» («Умеренный»). Здесь рядом с политическими слышны и социальные требования. Летом 1649 г. у дербиширских углекопов произошло столкновение с [451] хозяином эрлом Ретлендским. Обе стороны послали петиции в парламент. В «Moderate» появилась угроза, что если парламент не удовлетворит рабочих, то 12 тыс. человек обратятся к естественному праву и найдут помощь у левеллеров Дербишира. В правительственной газете была напечатана отповедь владельцев земель и рудников в Дербишире, которые писали, что левеллеров в графстве мало, наберется не более дюжины, что рабочих не 12 тыс., а всего 4 тыс., и обвиняли рабочих в том, что они сочувствуют королю. Рабочие не остались в долгу и в свою очередь на страницах «Moderate» объявили, что владельцы рудников не раз прибегали к помощи квакеров против рабочих. Лильберн протестовал против коммунизма, но некоторые из его сторонников думали иначе. Одним из близких к Лильберну людей был Уолвин, сидевший вместе с ним в тюрьме за составление памфлетов. Враги обвиняли Уолвина в коммунистических взглядах; он будто бы говорил, что одни имеют много, а другие ничего, что не надо изгородей и канав, и что горсть смельчаков может перевернуть весь мир. Были и чисто коммунистические движения. До нас дошел любопытный памфлет из одного цетрального графства Бекингемшир, изданный в декабре 1648 г. Памфлет имел успех, и к весне понадобилось выпустить новое издание. Характерно само название: «Свет, воссиявший в Бекингемшире. Первоначальная причина всей неволи на земле, а особенно в Англии. Всем бедным, угнетенным людям. Воскресни, боже, суди землю!» В этом памфлете есть чисто религиозные рассуждения, так что можно подумать, что мы имеем дело с религиозным энтузиастом. Рассуждения памфлета во многом опираются на Библию. Иегова-Элоим сотворил человека по своему образу и подобию. Подобие - это его сын Иисус Христос, свет людей. Этот свет мы называем разумом и совестью. Отсюда золотое правило закона, т. е. справедливость (equity; но equity также может значить и равенство). Но человек отверг это золотое правило и, следуя чувственным порокам, стал огораживать землю. Земля захвачена несколькими корыстными людьми, которые сделали остальных бедняками и своими рабами. Бедняку трудно стало жить. Если он убьет птицу, то его сажают в тюрьму, говоря, что эта дичь принадлежит джентльмену. Для того, чтобы усилить свое господство благодаря божеским предписаниям и свободе своих братьев, эти насильники выбирают себе командира и называют его королем. Таким образом, монархия здесь понимается как орудие классового [452] господства меньшинства над большинством. Богачи, юристы, лорды и бароны требуют короля, а то не было бы палаты лордов и исчезли бы все патенты и корпорации богатых. Каждому должно быть дано столько, сколько ему нужно, чтобы прожить, каждый должен жить по правилам, преподанным в Священном писании. Править должны судьи, богобоязненные [453] старшины, избранники общества. Все должны одинаково работать, одинаково есть, иметь одинаковое имущество и одинаковые права. Плачьте, богачи, народ не хочет больше быть в рабстве у вас, потому что мудрость божья просветит его. «К шатрам, Израиль!» Конец памфлета более скромен. Автор как истинный, деловой англичанин указывает, как практически выйти из затруднения. Есть много, говорит [454] он, свободных земель: казенных лесничеств, епископских, коронных; парламент раздает их своим членам, но на самом деле надо их раздать бедным.

Весной 1649 г. появляется «Новый свет, воссиявший в Бекингемшире». Здесь повторяются старые положения. Нового прибавлено немного, именно, что единственный, истинный царь - это Христос, а все люди равны. Падение монархии понимается как коренной социальный переворот: вместе с монархией должны были пасть и социальные преимущества дворянства и буржуазии; гранды отделались от короля, но своих привилегий не пожелали уступить. Пусть братья в Англии и солдаты, говорит автор, восстанут против тирании. В Бекингемшире это настроение сильно. В мае мы видим здесь декларацию, идущую от людей среднего состояния. Эта декларация негодует на юристов, на монополии, на спекулянтов, на огораживателей, на лендлордов, которые являются представителями «норманнского» насилия. Эта декларация призывала всех благонамеренных людей жить коммунистически, копать и засевать земли, которые сейчас никем не заняты. Что это, только моральная проповедь или же это реальные планы? Из Бекингемшира до нас не дошло сведений о попытках малоземельных или безземельных захватить пустые земли. Зато мы имеем сведения о подобной попытке захвата пустошей в местечке Кобгем (Gobham), соседнего графства Серри (Surrey), верстах в 30 от Лондона. Там в марте была подана маниоральному лорду декларация бедных (46 подписей). Во главе последних стояли отставной солдат «пророк» Эверард и Уинстенли (Winstanley), бывший горожанин, теперь хлебороб. Они заявили, что желают весной приняться за разработку пустых земель. У них есть и теоретическое оправдание: земля создана для всех и должна всем давать пропитание. Свое намерение они действительно исполнили. 16 апреля Государственный совет получил тревожное известие, что человек тридцать с лопатами пришли на общинную пустошь, на холм святого Джорджа, и стали разрабатывать землю. Они зовут всех на помощь и говорят, что их скоро будет тысяч пять.

Государственный совет в тот же день дал приказ Ферфаксу послать кавалерийский отряд разогнать их. Офицер, командир посланного отряда, взглянул на дело просто, с военной точки зрения, очень легко отнесся к событию и донес по начальству, что ничего особенного нет, и он удивляется, почему Государственному совету надоедают такими пустяками. [455] Офицер сообщал, что он пригласил этих людей дать объяснения своим поступкам, и что для этого они пришлют в Лондон двух человек, Эверарда и Уинстенли. Эверард, по мнению офицера, сумасшедший. И действительно, эти двое явились в Лондон к Ферфаксу, который ппинял их и имел с ними разговор, сохраненный Уайтлоком. Эверард объяснял Ферфаксу, что вся беда в норманнском завоевании, которое отняло свободу у общин. Он, Эверард, происходил из иудеев (так сильно было увлечение Библией; вероятнее же, что в нем не было ни капли еврейской крови), и он получил свыше откровение пойти копать и распахивать, пустую землю. Им ничего не нужно, только немного одежды, чтобы прикрыть свою наготу; они и не помышляют о вооруженном сопротивлении. Но все же эти люди стоят перед Ферфаксом в шляпах и объясняют, что они имеют на это право, ибо и Ферфакс такое же создание бога, как и они. Этих странных людей оставили в покое. В скором времени они выпустили памфлет «Истинное знамя левеллеров, декларация к бедным Англии и всего мира». В мае Ферфакс проезжал мимо холма святого Джорджа и разговаривал с копателями (diggers). Они жаловались ему, что им тяжело приходится от соседей, которые портят их посевы. В июле копатели уже подали формальную жалобу в парламент на обиды, чинимые им соседями: местные лорды-мэоры, они же мировые судьи, судят их за захват чужой собственности, а присяжные, фригольдеры, крепко стоящие за «норманнские» порядки, присудили копателей к уплате проторей и убытков. Еще больше донимают их соседи, которые их бьют, отнимают у них орудия, портят посевы, разрушают дома, калечат скот, доводят до разорения. Поэтому копатели и жалуются парламенту и просят его защиты, хотя сами они невысокого мнения о парламенте: кто в нем заседает? Ставленники фригольдеров, потомков норманнских солдат. Но ведь они, копатели, никого не трогают, пусть же оставят пустые земли «младшим братьям» - угнетенным беднякам, которые помогли джентльменам сломить королевский деспотизм. Но обиды все продолжаются, и поэтому к новому году левеллеры послали в парламент «Новогодний подарок», т.е. сказание о своих трудах и тягостях. В нем мы находим классовое объяснение революции. От старого порядка страдали все - и джентльмены и простой народ. Джентльмены обратились за помощью к народу; народ помог, но лукавые богачи забыли о своем прежнем военном товарище. В этом «Новогоднем подарке» [456] левеллеры-диггеры говорят, что их цель - общность человека и общность земли; это и есть истинное левеллерство, и истинный и великий левеллер - Христос, поэтому надо гордиться левеллерами: они делают Англию страной, наиболее близкой к свету свободы. В 1650 г. диггеры шлют верных людей по всей центральной Англии для сбора пожертвований. Кобгемское движение разбилось не о начальственное запрещение, а о сопротивление местного населения. Оно не стоит изолированно.

Сходное движение мы видим также в Уэллингберо (графство Норземптоншир), где неимущих было более тысячи человек. Не получая никакой помощи, они также стали распахивать пустые земли, но на них соседи смотрели снисходительно. Эти бедные известили о своем начинании Государственный совет, прося его утвердить их захват. Известия о [457] бедных из Уэллингберо дошли до кобгемских копателей, и те поздравили их с успехом, извещая, что и в Кенте бедные стали копать землю. Государственный совет отнесся к бедным из Уэллингберо сурово и велел местным мировым судьям разогнать диггеров и судить их. Из среды копателей Кобгема выходят и более резкие призывы. Так, поэт Роберт Костер написал в декабре 1648 г. памфлет «Лепта, брошенная в общую сокровищницу». Обращаясь к сельским рабочим, он говорит, что глупо им униженно просить работы у богатых за дешевую плату. Если бы они не нанимались так дешево, то и богатые не набивали бы рент, и земля бы подешевела; тогда и все подешевеет.

Есть интересная песня диггеров: «Ваши дома они (кавалеры) разоряют, чтобы напугать бедняков, но джентльмены должны сойти вниз, а бедняки получают корону. Их (т. е. кавалеров) мудрость так глубока, что они обманом отнимают нашу землю. С ними заодно и судьи и клирики, которые говорят, что грешно бороться за свободу, и что доблесть заключается в том, чтобы делать бедняков своими рабами». Но этот боевой клич неожиданно кончается призывом к непротивлению. «Встаньте же все вы, диггеры, и победите их любовью, потому что бог - царь на небесах и нет силы, равной любви». В «Новогодней жалобе», где диггеры повествуют о своих злоключениях, они заявляют: «Мы не хотим воевать за свободу: это значит работать на проклятие. Мы одолеем любовью и терпением: победа мечом - это победа раба, а победа любовью - царская победа». Прекращение социальной несправедливости, которая чувствовалась этими людьми, казалось им связанным с внутренней победой, с религиозным перерождением. Эта спутанность политических, социальных и религиозных мотивов характерна и для Уинстенли, находившегося среди полусотни копателей на холме святого Джорджа. О нем мы знаем мало, лишь то, что он сам написал о себе. Он родом из Ланкашира, некогда жил в Лондоне, торговал, но обманы торговли и военные смуты разорили его, и он поселился в деревне, и здесь он страдал от налогов и военного разорения. Коммунистическая попытка разорила его вконец. В 1652 г. Уинстенли пишет, что теперь ему придется испытать горькую участь нищего или батрака, а он уже стареет и здоровье его подорвано.

В его ранних памфлетах преобладают религиозные мотивы; они близки к сочинениям квакеров. И обличители отмечали, [458] что квакеры пошли от левеллеров, но позднейшие квакеры ушли от социальной деятельности, замкнувшись в религиозной области. Но все же и квакеры ни перед кем не снимают шляпы и никому не говорят «вы». В этих первых памфлетах Уинстенли говорит о необходимости проникновения внутренним светом. Он занимается аллегорическим истолкованием Библии. Эдемский сад - это человеческий дух, данный богом, змей - это себялюбие, под влиянием которого человек начинает служить плоти. Когда над людьми взойдет солнце праведности и любви, то на земле не будет зла, но до тех пор надо терпеливо страдать. Иисус Христос внутри нас, не воображайте себе божества неизвестно где.

Очень скоро к этой религиозной полумистической проповеди примешиваются социальные мотивы. В «Новом законе праведности», написанном в начале 1649 г. и изобилующем библейскими метафорами, Уинстенли обращается к двенадцати коленам израильским, обрезанным в сердце своем и рассеянным по всей земле. Уинстенли говорит, что надо различать двух Адамов. Первый Адам - это павший и согрешивший тем, что установил частную собственность и подавил свободу, которая есть Христос. Но есть и второй Адам - Христос, который остановил течение гнилых вод эгоизма и даровал людям свободу, а землю отдал им в общее достояние. Здесь мы встречаем проповедь коммунизма в сочетании с непротивлением. Уинстенли восстает против государственного принуждения: нельзя ни карать, ни воевать с насилием, надо бороться духовно. Победа будет достигнута распространением в человечестве божественной силы, которая создаст общее единодушие. Но откуда Уинстенли знает это? Он узнал это в трансе (это слово уже встречается у него), когда слышал слова самого Христа: «Работайте вместе, ешьте хлеб вместе, я, господь, сказал это и сделаю это. Поведай об этом всем». Теперь Уинстенли объявляет это людям, и проповедь его носит пророческий характер: «Вы - прах, лежащий под ногами, вы, бедняки, своим трудом создающие своих притеснителей, вспомните о вашем праве: закон правды теперь провозглашен. Если вы будете работать на других, а другие будут есть хлеб, добытый вашим потом, то божья рука падет и на вас, наемники, и вы погибнете вместе с жадными богачами. Пустоши должны принадлежать бедным сообща». Пусть богатые сами работают поодиночке, а бедняки - все вместе. Эти свои идей Уинстенли развивает и в «Новом законе свободы» 1652 г. У него произошла [459] эволюция и в религиозных и в политических взглядах. В левых религиозных течениях элементы мистицизма и рационализма причудливо переплетаются. В ранних сочинениях Уинстенли все-таки заметно преобладание мистицизма, в поздних проявляется смелый, даже дерзкий по тому времени рационализм и критика догматического богословия. Познание тайн природы есть познание божьих тварей; это и есть богопознание. Дальше этого человеческое знание не простирается, и все попытки расширить его границы бесплодны. Что же такое, спрашивает Уинстенли, система богословия? Это - ложь, воровство, грабеж, это доктрина больных и слабых людей, утративших знание природы и своего сердца. Теологи - сумасшедшие, бредящие то блаженством, то адом. Здесь дело заключается не только в безумии, но и в корысти: теология - это наряд, надетый на людскую жадность и насилие, это обман хитрого старшего брата над младшим.

В «Новом законе свободы» есть любопытный диалог между старшим и младшим братом. Старший брат говорит младшему: «Эта земля - моя, ты не можешь на ней работать, если не снимешь ее у меня; а не то грозят тебе вечные муки». Младший брат с удивлением спрашивает: «Неужели бог так несправедлив в распределении земли, без которой люди не могут жить?» Старший брат: «А разве ты хочешь быть бунтовщиком [460] и идти против бога?» Младший брат: «Неужели же это божья воля?» Старший брат: «А как же, это его заповедь, и если ты в это не веришь, то ты проклят».

Уинстенли говорит о религиозных собраниях, но его культ носит рационалистический, почти что утилитарный характер. Священники его веры читают народу политические новости, законы своей страны, допускается историческое чтение, беседы об искусстве и науках: Если у Уинстенли ослабляется мистическое настроение, то вместе с ним падает и непротивление.

Этот «Новый закон свободы» обращен к Кромвелю, который якобы может водворить справедливый порядок. Уинстенли уже допускает насилие: армия должна служить не только против внешнего, но и против внутреннего врага. В идеальном государстве есть полиция и суд; все должны работать; уклоняющийся от работы - преступник, которого сначала уговаривают, а потом отдают на исправление на год с применением каторжного режима. В случае очень тяжких преступлений, например, при продаже или покупке земли, можно даже казнить. Законы суровы - око за око, зуб за зуб. В производстве и распределении должен господствовать коммунизм. Частной собственности нет, все работают на всех. Но потребление - семейное. Уинстенли верится, что при коммунизме расцветет наука и пойдут быстрым темпом новые изобретения. У него есть утверждения, близкие к историческому материализму, идеология людей определяется внешней средой. Внутреннее рабство, т. е. лицемерие, гордость, жадность, зависть создаются внешним рабством, т. е. прямым насилием. Если падет внешнее рабство, то падет и рабство внутреннее.

Надежда Уинстенли, что Кромвель поддержит его, была наивной мечтой; в самом деле, Кромвель стоял на старой точке зрения и думал, что деление английского общества на классы знатных джентльменов и йоменов исконное и необходимое деление. Ему казалось, что принципы левеллеров опасны, так как они взывают к дурным инстинктам низших классов, и поэтому считал необходимым бороться с ними. Но, становясь на эту точку зрения, Кромвель отнимал у себя союзников. Запас воодушевления стекал в другую сторону, фундамент республики становился уже, и народное движение ослабевало. Сложное учение Уинстенли постепенно вырождается в квакерскую доктрину непротивления. Ослабление крайних течений ослабляло и республику, возвращало ее на почву старого [461] порядка и готовило реставрацию. Если во внутренних отношениях Англии нет ясного перерыва между старым и новым порядком, то это еще более справедливо по отношению к внешней политике. Перед республикой стояли прежние задачи - ирландский и шотландский вопросы и сложные отношения с Европой, и в этой области между республикой и монархической традицией разногласий не было. Республика и протекторат продолжают политику Тюдоров и Стюартов, только с большей энергией и большим успехом.