Александра Михайловна Коллонтай
(урожд. Домонтович)
(1872-1952)
«Если меня спросят, какой был самый великий, самый памятный час в моей жизни, - писала впоследствии Коллонтай, - я не колеблясь отвечу: час, в который была провозглашена Советская власть...» (цит. по: Женщины русской революции. М., 1982, с. 190).
Участница международного и российского революционного движенияс 90-х гг. XIX в., член партии большевиков с 1915 г., Коллонтай вошла в состав первого Советского правительства. За плечами наркома государственного призрения были долгие годы эмиграции (1908-1917), участие в работе международных социалистических конгрессов в Штутгарте (1907), Копенгагене (1910) и Базеле (1912). После Февральской революции Коллонтай возвращается в Россию и становится членом Исполкома Петросовета. Она участвовала в работе 7-й (Апрельской) Всероссийской конференции РСДРП (б), I съезда Советов. В июле 1917 г. была арестована Временным правительством. Участница исторического заседания ЦК РСДРП(б) 10(23) октября 1917 г., принявшего решение о вооруженном восстании, Коллонтай - один из организаторов подготовкии проведения Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде.
В1918 г. Коллонтай в рядах «левых коммунистов», в 1920-1921 гг. - участница «рабочей оппозиции». В 1921-1922 гг. - секретарь Международного женского секретариата при Коминтерне. Впоследствии на дипломатической работе, первая в мире женщина-посол в Норвегии, Мексике, Швеции.
Воспоминания А. М. Коллонтай «Первые дни Наркомсобеса» впервые напечатаны в «Известиях» (1927, 6-7 ноября). Текст воспроизводитсяпо изданию: Ленин в первые месяцы Советской власти. М., 1933, с. 137-142.
Не так-то просто было «занимать» министерства в Октябрьские дни.
С неделю и даже больше после великих дней 24 и 25 октября, когда Советы взяли власть, старые учреждения продолжали работать, будто ничего не произошло. Доклады шли по служебной лестнице министерства вверх и вниз, начальники департаментов продолжали подписывать бумаги именем Временного правительства. Они слышать не хотели, что власть в руках Советов.
Чиновникам, обывателям, всему «старому Петербургу», враждебному пролетарской революции, казалось невероятным, чтобы какие-то там «большевики», не то немецкие шпионы, не то просто хулиганы, вздумали всерьез править Россией.
И именно поэтому не верилось российской буржуазии и ее служилым людям - чиновникам, что большевики удержат власть «дольше трех дней»...
Советская власть вовсе не намеревалась «прижимать» и «гнуть» чиновников и интеллигенцию. Напротив, народные комиссары шли занимать свои народные комиссариаты безоружные, без охраны, с парой товарищей. Думалось «деловым образом» принять дела. Но стоило народному комиссару появиться в здании Народного комиссариата, чтобы залы министерств моментально пустели. На местах оставался технический персонал и два-три служащих, сочувствовавших большевикам. [207]
Побродив по опустевшему зданию министерства призрения день-другой, мы с близкими товарищами решили временно «открыть» деятельность Народного комиссариата государственного призрения (ныне Наркомсобес) в Смольном.
Смольный гудел в те дни, как потревоженный улей. По бесконечным его коридорам лились два людских потока: направо - к Военно-революционному комитету, налево - в комнату, где приютился Совет Народных Комиссаров.
Забравшись в пустое помещение, со столом, в котором был всего один ящик, мы вывесили от руки написанную надпись на дверях: «Народный комиссариат государственного призрения. Прием посетителей от 12до 4 часов». И этим «открыли» свою деятельность.
В тот же день в комнату ввалились здоровые ребята в ободранных шинелях.
- Тут, что ли, большевики помощь выдают? Мы - голодные. Без крова шляемся, никому до нас дела нет. Были на Казанской, - швейцар сюда погнал. Идите, говорит, к большевикам - от них требуйте. Давайте помощь.
Пробуем выяснить:
- Кто? Откуда? Инвалиды, что ли?
- Какие там инвалиды. Просто люди голодные. Невидите, что ли? Чего зубы нам заговариваете? Говорите прямо: большевики вы али нет?
Объясняем, что большевики-то мы большевики, но надо же знать, на каком основании такие здоровенные ребята из касс государственного призрения помощи ждут.
Слушать нас не желают: коли мы большевики - значит, обязаны голодному люду помочь.
- На что Советы-то власть брали, если о голодных никто заботиться не станет?
Напирают ребята - здоровые детины, решительные.
А наше положение - пиковое. Касса б[ывшего] министерства призрения еще в руках чиновников Керенского.
Порылись у себя по карманам. Пустовато. Сложились с т. Цветковым. Вышло что-то вроде двугривенного на брата. Выдали как бы «временное пособие». Приняли пособие первые наши клиенты по соцобесу, а уходить не хотят. А работу? Дай им работу. На то большевики и власть взяли, чтобы каждому работу дать. [208]
Что тут выдумаешь? В Красную гвардию - опасно. Несознательные парни - сами подсказали. В милицию. Действительно, такие здоровяки туда подойдут. Отправили с запиской народного комиссариата, да с припиской: «...во всяком случае накормите».
Ушли.
А за ними - безрукий. Рабочий. На войне руку потерял. Но не пособие у него на уме, а целый план: как увечных и безруких рабочих спасти, особенно текстильщиков. Надо купить вязальные машины, он берется устроить мастерские, артели. Безрукий где-то в коридоре поймал Владимира Ильича и, видимо, атаковал его. Владимир Ильич будто весьма даже одобрил план насчет вязальных мастерских артелью, а за деньгами на покупку машинки направил ко мне.
Но покупка вязальных машин наше ли это дело - госпризрения? Безрукий текстильщик - человек настойчивый. Красно агитирует насчет своего «производственного плана».
Что тут сделаешь, если к тому же Народный комиссариат еще не смог получить даже ключей от несгораемой кладовой, где, по свидетельству т. Адашева, счетовода, хранятся наличными министерские «миллионы».
Решили на этот раз поступить «по-бюрократически», предложили безрукому зайти «через денька два».
И этот ушел. Недовольный. Что-то проворчал по адресу «большевиков».
Только он за дверь - шумно появляются двое представителей от союза увечных воинов. Взволнованы, возбуждены, нервны. Накидываются на нас.
Если не придем на помощь увечным воинам, не выплатим вовремя пособия, не позаботимся о бездомных - не избежать демонстрации. Их недовольство растет. Гудят против большевиков. Вот-вот выйдут на улицу.
И тут же заявился курьер - т. Васильев, прямо из богаделен.
- Старушки бунтуют. Дров нет. Замерзают. Скандал, если старушки помирать начнут...
За ним - т. Качан с карточной фабрики[1].
- Расчетный день на носу, - денег нет. В первую же получку при большевиках и проводить отсрочку? Невозможно! Недопустимо! [209]
Делегация из приютов.
- Няньки собираются разбежаться, - кормить нечем.
Тов. Амосова из воспитательного дома. И там - ропот. Задержка в ассигновках. Кормилки грозят бросить младенцев.
Шумно в нашей маленькой комнатке, где зародился нынешний Наркомсобес.
Совещаемся.
Забегает т. Егоров - наш, партийный. Член совета с первых дней. Председатель и душа «союза младших служащих» при министерстве государственного призрения. Сам и создал еще летом союз - оплот большевизма в новом Народном комиссариате.
Обрадовались ему, обступили.
- Надо действовать. А то, если пойдут скандалы по части государственного призрения да выйдут на улицу инвалиды, рабочие с карточной фабрики, няньки да кормилки с криками, что мы их голодом морим, - это будет почище, чем войска Керенского. Моральный подрыв Советской власти. Вечером в здании министерства у нас делегатское собрание союза младших служащих. Приходите. Обсудим.
Так и порешили.
Перед собранием я забежала к Владимиру Ильичу.
Скромная комната, где первые месяцы шли заседания всегда почти ночного Совета Народных Комиссаров.
Почему-то, очевидно, впопыхах, в первые недели стол Владимира Ильича стоял лицом к стене, спиною к окну. Ближе к окну - крохотный столик, за которым т. Горбунов[2] вел протокол. Народные комиссары садились полукругом за спиною Владимира Ильича, и ему, председателю, приходилось каждый раз поворачиваться к тому, кто просил или брал слово. В течение недели никто не подумал о том, чтобы поставить удобнее стол для Председателя Совета Народных Комиссаров. Такое было время. Мысли обычно скользили мимо житейского, как капли воды по стеклу. Видели, воспринимали лишь большое, основное, решающее...
В этот вечер в комнате горела одна лишь лампочка. Было полутемно. В первую минуту, не увидав Владимира Ильича на его обычном месте у стола, я решила, что комната пуста. [210]
Но Владимир Ильич стоял спиной ко мне, у окна. А в окне светилось морозное небо, звездное.
Владимир Ильич смотрел на звезды.
Услышав, что кто-то вошел, он быстро обернулся. «Звезды», - сказал он, показав головой на небо. Будто еще не оторвался от каких-то своих, ему одному известных, дум. И тотчас перешел на деловой тон.
В этот вечер решено было назначить т. Егорова заместителем народного комиссара. Но среди моего краткоспешного доклада о государственном призрении Владимир Ильич вдруг спросил:
- А к вам заходил безрукий рабочий насчет артели? Парня надо поддержать с артелью, - это он хорошо задумал.
Как это среди всего огромного и важного, что совершалось, Владимир Ильич вспомнил о безруком рабочем, который хлопотал о вязальной машинке и носился со своим «производственным планом»?
От Владимира Ильича спешу на делегатское собрание союза младших служащих.
Председательствует т. Егоров. Собрание многолюдное, шумное. Много женщин: сиделок и нянек. Рабочие с карточной. Курьеры министерства. Механики, монтеры.
Шумят. Спорят. Горячатся.
О чем?
О своих личных нуждах, обидах, требованиях? Ничего подобного! Каждый защищает интересы того учреждения, где он работает. И как защищает! Один говорит о больницах и санаториях, другой - о протезной мастерской, третий - о родильном приюте, четвертый - о пенсионерах и инвалидах, пятый - о карточной фабрике. Каждый хлопотал, отстаивал необходимость в первую очередь «спасти от развала» то учреждение, в котором он, младший служащий, нес лишь скромную работу курьера, сиделки, истопника...
Порешили: образовать совет при народном комиссаре: теперь бы это назвали коллегией. Каждый член совета взял на себя одну из отраслей деятельности народного комиссариата: карточную фабрику - т. Качан, богаделок и пенсионное дело - т. Васильев, доходные дома - т. Адашев, воспитательные дома - т. Амосова и т. д. Выбрали совет, и разошлись делегаты бодро и подъемно.
- Теперь работа пойдет. [211]
И тут же сами, младшие служащие, предлагали - кого из докторов, из интеллигентов и чиновников привлечь к работе.
- Этот подходящий. Он дело любит. Он пойдет с нами.
Других оспаривали. Отклоняли.
- Саботажник. Не понимает он нас. Не жалеет он народ-то.
Слово «жалеть» было своего рода «профессиональным термином» в союзе, где работа шла в кругу обездоленных...
В ту же ночь состоялось первое заседание совета при Народном комиссариате государственного призрения.
А на другое утро в здании бывшего министерства уже открыл свою неотложную работу советский Народный комиссариат государственного призрения, ныне Народный комиссариат социального обеспечения[3].
[1] Карточная фабрика находилась в ведении госпризрения, так же как и монопольная продажа карт. - А. К.
[2] Н. П. Горбунов - см. настоящий том, с. 422-423.
[3] В сферу задач Народного комиссариата социального обеспечения входили подготовка нового законодательства в области социального обеспечения, создание единой системы государственного социального обеспечения во всех случаях нетрудоспособности. Наркомату были переданы имущество и средства бывших благотворительных обществ, в его ведение перешли имевшиеся немногочисленные ясли, медицинские консультации, приюты, бывший Петроградский воспитательный дом. 31 декабря (13 января) 1917 г. за подписью Коллонтай было опубликовано постановление об организации отдела по охране материнства и младенчества. При активном участии Коллонтай в этот период был подготовлен ряд проектов декретов Советской власти, которые помогли женщине занять равноправное с мужчиной положение в обществе. Это проекты декретов от 19 декабря 1917 г. о расторжении брака, от 20 декабря о гражданском браке, положения об отпусках по беременности и родам, о пособиях молодым матерям. На посту наркома А. М. Коллонтай пробыла до весны 1918 г., ее преемником стал доктор А. Н. Винокуров.