Содержание | Библиотека | Россия глазами иностранцев XVIII в.
Глава VIII
Описание земных произведений, плодов, загородных домов (дач), рыбных прудов и других предметов, до которых русские охотники. Русские отшельники, или пустынники; заключенные
Живя в Москве, я иногда делал прогулки за город с моими друзьями. Однажды, гуляя таким образом в лесу в июле месяце, я нашел там известную ягоду, которую русские называют костяникой; вкусом она кисловата. Люди зажиточные едят ее с медом или сахаром, как мы едим землянику. Из нее делают род лимонада и прохладительный напиток, который предписывают и больным. Леса вокруг Москвы полны этой ягоды, которая растет по всей России в густом лесу, но наилучше - в тени дерев. Название костяники означает собственно ягоду костистую (т. е. с косточкой), и она действительно такова. Всякий стебелек этой ягоды имеет три или четыре веточки, и на них-то сидят ягоды по двадцати... Листья ее зелены и летом, и зимой, а ягоды ее созревают в упомянутом месяце. Другая ягода, называемая брусника, покрупнее первой и в которой каждая ягодка имеет свой особый стебель, как у нас смородина,- от двадцати до тридцати ягод в одной кисти. Ягода эта растет не выше пяди от земли, костяника же - целой половиной выше. Ежегодно в Москву привозят бездну брусники, и иностранцы и русские делают из нее разные запасы и употребление. Русские кладут ее в сосуды и наливают холодной водой, оставляя [73] так на всю зиму, затем они выливают воду и наполняют новой сосуд, а из настоявшейся воды делают питье, чрезвычайно освежительное и довольно приятное на вкус, особенно если прибавить сахару или меду. Для того чтоб освежиться хорошенько, едят и самую ягоду с частью меда. Немцы выжимают бруснику, извлекают из нее сок, который варят с медом и сахаром до известной густоты, и едят такое варево с жарким, которому оно придает удивительно приятный вкус. Они также сохраняют такое брусничное варево в небольших сосудах, подмешивают туда соку и из других выжатых ягод, и из этого образуется лакомство, которым они угощают своих приятелей и которое чрезвычайно освежительно. Лист брусники похож на лист пальмы... и тоже постоянно зелен, летом и зимою.
Эта страна естественно изобилует во множестве всякого рода растениями. Там произрастает обыкновенная белая капуста, которой русские заготовляют большие запасы и которую простолюдины едят по два раза в день. Огурцы, которые русские едят, взяв в руки, как мы яблоки или груши, которых они также запасают громадное количество, сберегают их целый год и которые и знатные люди очень охотно и во множестве потребляют. Много в этой стороне и чесноку, до которого русские большие охотники и запах которого слышен издалека. Хрен у русских также в общем употреблении, и они искусно приготовляют из него разные приправы к рыбе и говядине. Репы там разного рода в изобилии, точно так же как и красной капусты, которую иностранцы завезли сюда с недавнего только времени. Есть также спаржа и артишок, но едят их только одни иностранцы. Артишоки растут и в земле. Мы научили русских разведению желтой, белой и красной моркови (пастернаку и свекловицы), которых у них множество, а также салата и сельдерея, прежде им неизвестных, а теперь очень ими любимых.
Окрестности Москвы изобилуют земляникой, большею частью мелкой; ее едят там пригоршнями. Малина также растет там, равно как и дыни, во множестве чрезвычайно крупные, но не так вкусные, как в Италии, потому что водянисты, похожи на наши огурцы, имеют довольно воды, но мало семян.
Что касается до плодовитых деревьев, то в России много мелкого ореха, но грецкого мало. Яблоки там разного рода, хороши, красивые на вид, кислые, равно как и сладкие, вкусны, и я видел такие прозрачные, что насквозь видны были семечки. Груши там не так хороши, [74] да их мало, и какие есть, то и те мелкие. Сливы и вишня тоже плохие, за исключением тех, которые растут у немецких купцов в садах; есть там земляника тоже в довольном количестве; сады же этих последних чрезвычайно чисты, полны множеством различных цветов, а сады русских запущенны, дики, не возделаны и без всяких украшений. Фонтаны и водометы русским не известны, хотя воды у них много везде, и они легко могли бы устроить их с небольшими издержками. В этом отношении заметна, впрочем, некоторая перемена, равно как и в улучшении построек домов и садов, особенно с тех пор, как царь побывал в наших странах. Так в особенности князь Данило Григорьевич Черкасский развел голландский сад в своей деревне Сетове в тринадцати верстах от Москвы. Сад этот большой, содержится чисто и в порядке, но и то правда, что князь имеет для этого особого садовника из Голландии: потому сад этот лучше рассажен, расположен и с большими украшениями, чем все остальные в этой стране.
Вообще в Москве мало любопытных предметов. Лучшее украшение загородных домов москвичей состоит в их рыбных прудах, из которых три действительно достойны удивления. Часто их бывает по два и по три около дома, довольно больших и богато полных рыбою. Когда приезжают к ним дорогие им гости, они тотчас забрасывают невод в воду и тут же, в присутствии своих гостей, налавливают разной рыбы блюд на двадцать или тридцать, а иногда и больше, как я то сам видел.
Никогда не забуду одной прогулки моей с несколькими голландками в деревню г-на Стрешнева[1], богатого человека, жившего в Факелове, в пятнадцати верстах от Москвы, где приняли нас с обязательнейшею любезностью. Супруга этого господина, красивая и приветливая женщина, делала со своей стороны все возможное, чтобы доставить нам удовольствие. Мы нашли прекрасно построенный дом, со многими отличными комнатами. Кроме того, в нем была очень хорошая голландская кухня безукоризненной чистоты, в которой госпожи наши тут же изготовили несколько блюд рыбных по нашему способу, несмотря на то что у нас припасен был порядочный запас из холодной говядины; сверх того, подано было еще блюд двадцать рыбного кушанья, приготовленного по русскому способу, с разными превкусными подливами. После обеда пригласили нас в другую комнату, где висело на перекладинах несколько веревок для качелей, и предложили нам покачаться: приятное препровождение [75] времени, весьма обыкновенное здесь. В свою очередь, хозяйка дома сама велела двум молоденьким и миловидным девицам покачать и ее. Качаясь, она взяла к себе на колени своего малого ребенка и начала петь вместе с сказанными служанками чрезвычайно приятно и способом очаровательным, прося нас в то же время извинить ее и уверяя, что она непременно пригласила бы из Москвы музыку, если б только дозволило время. Когда мы засвидетельствовали ей нашу благодарность за все доставленные ею нам удовольствия, она повела нас к пруду и приказала закинуть сеть, чтобы снабдить нас свежею рыбою на дорогу. После всего этого мы распростились с хозяевами и сели в карету, вполне довольные оказанным нам приемом.
Близ этой деревни, или дачи, я видел дерево необычайной толщины и красоты с широко раскинувшимися ветвями, которого ствол имел 3 ½ сажени в обхвате у корня. Это был белый тополь, который русские называют осиной.
Большая часть иностранцев имеют позади домов своих, или дач, обыкновенно сад, в котором они старательно разводят множество разного рода плодовитых деревьев и цветов, выписываемых из наших стран. Цветники в этих садах ограждены дощечками вместо пальм. Так как почва этой земли сама по себе родит цветы плохо, а цветы лесные очень посредственны, то для русских нет большего удовольствия, как подарить им пук цветов, который они с наслаждением несут домой. Впрочем, из более знатных русских некоторые владеют тоже уже хорошими садами и разводят в них и цветы.
Что касается нравов этих людей, то в сношениях своих наблюдают они между собою довольно странный обычай. Пришедши куда-нибудь и вступивши в комнату, они не говорят прежде ни слова, но ищут глазами изображения какого ни есть святого, которое всегда имеется в каждом покое. Отыскав оное, они кладут перед ним три поклона, осеняя себя в то же время крестным знамением и произнося: «Господи, помилуй!»- или же: «Мир дому и живущим в нем!», и опять совершают крестное знамение, затем они уже здороваются с хозяевами и ведут с ними беседу. То же самое делают они, посещая и чужестранцев, сотворя поклон перед первой попавшейся им на глаза картиной, из опасения не отдать прежде богу подобающего ему почтения.
Самое распространенное препровождение времени у них считается соколиная охота на птиц и с гончими собаками [76] на зайцев. В этом отношении у них есть точные постановления: каждый может держать известное только число собак, сообразно своему положению. Кроме этих, у них мало обыкновенных развлечений. Самые употребительнейшие инструменты их суть: арфа о четырех струнах, цимбалы, волынка и охотничий рожок. Они находят большое удовольствие глазеть во время работы также на калек и пьяных, уже через меру выпивших.
Когда они отправляются к кому-либо в гости, то садятся обедать в 10 часов утра и расходятся в час пополудни, чтобы уснуть дома,- зимою ли то, или летом.
Приемы писать у них следующего рода: они берут в левую руку бумагу, кладут ее на колени и пишут таким образом, что им нужно. Впрочем, некоторые начинают писать так же, как и мы, особенно в разных канцеляриях; шьют они совсем отлично от нас: они надевают наперсток на первый палец, который, вместе с большим, употребляют для того, чтобы тянуть иглу с ниткой к себе, а не от себя, как это делается у нас. Они помогают себе в шитье и ногами, которые у них обыкновенно босые, и мастерски придерживают двумя первыми пальцами ноги материю, которую шьют точно так, как у нас, придерживают ее коленами или прикалывают ее к чему-нибудь. Впрочем, я видел в разных местах не раз и таких, которые шьют иначе.
В начале июля я ходил с одним моим приятелем в Преображенское посмотреть на трех пустынников, сидевших там в заключении уже дня четыре или пять. Проживали они близ Азова, у небольшой речки, впадающей в Дон. Я был поражен их видом, одеждой и прибором. Самый старший был мужчина за семьдесят лет, двое других - за пятьдесят. Первый жил в сказанном месте лет сорок, в пещере, где и был однажды захвачен татарами, продан туркам, от которых скоро бежал и возвратился опять в свое пустынное жительство, в котором и оставался с тех пор до последнего времени. Как полагают, их обвиняли в том, что они уклонились от русской веры, но они не сознавались в этом, просили, чтоб их испытали, заявляя, что они готовы подвергнуться тягчайшим наказаниям во славу Иисуса Христа в случае, если они окажутся отступниками, хотя они не умеют ни читать, ни писать. На них были только одни кафтаны из грубой шерстяной ткани; волосы спускались у них до поясницы, точно у дикарей, нечесаные и закрывающие лицо до того, что нельзя было и видеть его, если не отстранить волос рукою. На груди у них был большой железный крест, весом добрых фунта четыре, прикрепленный [77] к железной же полосе, перекинутой через плечи и ниспадавшей на спину, где она прикреплялась к другой, железной же, полосе, служившей вместо пояса и соединявшейся напереди с нижним концом того же креста на груди. Двое младших оказывали большое уважение к старейшему, которого они поддерживали под руки всякий раз, когда он вставал на ноги, что он сделал и в то время, когда мы подошли к нему. Они должны были оставаться в заключении до возвращения его величества. Однако ж их посадили вместе, не заковывая уже в железа, в помещение без кровли, где они и сидели на рогожах в одном углу, в некотором расстоянии друг от друга. Заключенные, бывшие тут кроме этих отшельников, большею частию закованы были по ногам в железа и оковы: эти были так коротки, что они с трудом могли двигаться. Сверх того, при каждом было по сторожу, а также и вне темницы находились сторожа, для того чтоб заключенные отнюдь не могли уйти. Эта темница высока и сделана из брусьев, с отверстием вверху (но внутри с разными прикрытиями) и спереди образует небольшой четвероугольник. Любопытство заставило меня посетить сих отшельников и в другой раз, но я узнал, что их перевели уже в другую, соседнюю темницу, в которой они и должны были оставаться впредь до нового о них распоряжения. Эта милость последовала им благодаря чьему-то ходатайству.
В конце этого месяца получено было известие о новой победе, одержанной над шведами[2]войсками его величества. Немного спустя царица поручила мне написать в другой раз портреты ее княжен, тоже во весь рост и в той же одежде, как и первые портреты. Мне очень хотелось было отказаться от этой работы, и я всепокорнейше просил ее уволить меня, так как мне пора была уже продолжать мое путешествие, но, увидав, что это было неприятно для нее, я решился и по другим также основаниям исполнить ее просьбу и принялся за работу, не теряя времени.
5 июня большинство купцов, остававшихся еще в Москве, отправились в Архангельск. По обыкновению, мы провожали их, как и других прежде, за десять верст от города до деревни, лежащей на реке Яузе, где раскинули несколько палаток, в которых и провели некоторое время в обществе с несколькими госпожами. Затем, выпивши за здоровье отъезжающих друзей наших, мы возвратились в город, кто в карете, коляске, а кто и верхом.
Спустя несколько дней, прогуливаясь однажды в саду позади нашего дома с ружьем, как делал я часто и прежде этого, с целию застрелить куличка или утку на пруду или [78] на на Яузе, я увидал у себя над головою высоко в воздухе журавля. Я тотчас же зарядил ружье пулей, так как птицу эту, по ее величине, трудно убить дробью, и был так счастлив, что попал в журавля, который и упал в пруд. Это вообще случай необыкновенный, потому что птица эта редко попадается в этой местности. У некоторых господ есть, впрочем, по деревням прирученные журавли, которых привозят, обыкновенно, из других мест. Убитого мною журавля я велел изжарить, и мы нашли, что вкус его мяса отзывается рыбой.
[1] Стрешнев Тихон Никитич (1644-1719) - боярин, сенатор, «дядька» царевича Петра; пользовался его полным доверием, вместе с князем Ф. Ю. Ромодановским управлял страной, когда царь был за границей, возглавлял Приказ военных дел (1701), затем Разрядный приказ, был московским губернатором (1708).
[2] Победа русских войск под командованием фельдмаршала Б. П. Шереметева над шведами была одержана 18-22 июля 1702 г. у Гумоловой мызы, близ Пернова (Пярну).