Вариант рецензии на книгу Л.И. Мечникова публикуется впервые, с автографа, который представляет собой разрозненные листы с запутанной нумерацией. Печатается не вся рукопись, а только те отрывки, в которых содержится более или менее связанный текст, значительно отличающийся от опубликованной рецензии. Пропущенные фразы заменены многоточием в прямых скобках.

Рецензия Плеханова на книгу Л.И. Мечникова была впервые опубликована в журнале «Социал-демократ», февраль 1890, № 1 (Сочинения, т. VII, стр. 15 - 18). В настоящем варианте в отличие от опубликованной рецензии дается критика субъективной социологии народничества и более развернутая критика царской цензуры.

«La civilization et les grands fleuves historiques.

Par Leon Metchnikoff. Avec une preface de M. Elisee Reclus. Paris, 1889»[1]

Посмертное сочинение Л.И. Мечникова вышло в свет в том же году, в том же городе и на том же языке, как и разобранная выше книга «Russie et Liberte»[2]. Нельзя не порадоваться такому совпадению. Те иностранцы, которым случится прочитать оба эти сочинения и которые увидят, что одно написано придворным «русским дворянином», а другое русским изгнанником, будут иметь некоторое основание для суждения о том, в каких слоях современного русского общества нужно искать теперь серьезной мыли, основательных знаний и нелицемерной любви к науке: в рядах ли защитников царизма, или, наоборот, в рядах его противников [...]

[...] Спрашивается, положим, - чем объясняется то обстоятельство, что в настоящее время некоторые народы склоняются к деспотизму, между тем как другие предпочитают свободные учреждения? На это многое множество образованных и даже ученых людей ответит вам, что склонность к деспотизму объясняется народною неразвитостью, между тем как любовь к свободным учреждениям является плодом образования. Ответ, как видите, совершено справедливый, но далеко ли подвигает он вас в решении вашего вопроса? Вам говорят, что склонность некоторых народов к деспотизму объясняется их неразвитостью; вам и без того всегда казалось, что названная склонность есть одна из сторон народной неразвитости, и вы, задавая свой вопрос, думали, что вам укажут на причины такой неразвитости; но ваши собеседники только и сделали, что стерли иск и поставили на его место игрек. Впрочем, они нимало не смутятся, если вы укажите им на  [25] неудовлетворительность их объяснения. Неразвитость, скажут они вам, это уже другой вопрос, неразвитость объясняется ходом исторического развития [...]

[Если принять точку зрения этих ученых, то] очень различными окажутся учреждения и обычаи диких племен, живущих в очень различных климатах. На деле выходит другое. Так, например, чем более подвигается вперед изучение форм родового быта, тем очевиднее становится, что через эти формы прошли все народы, где бы они ни жили.

Точно так же современные исследователи признают поразительное сходство первобытных орудий труда у племен самых различных «климатов». На этот счет много интересных данных содержится в книге покойного Н. Зибера «Очерки первобытной экономической культуры». Мало того, у нецивилизованных племен даже религиозные верования на приблизительно одинаковых ступенях развития оказываются приблизительно одинаковыми в самых различных поясах земного шара (см. книгу А. Рэвилля: [Albert Reville] Les religions des peoples non-civilises[3], Paris, 1883, t. II, p. p. 221 - 222). Ясно, что непосредственное влияние «климата» и вообще географической среды на привычки и образ мыслей людей вовсе не так велико, как это думали Монтескье и его ученики. Иное дело - посредственное влияние, т. е. влияние названной среды на общественные отношения. Эти отношения по существу своему одинаковы повсюду у первобытных племен.

Но развиваются они, во-первых, далеко не с одинаковой быстротою, а во-вторых, и не всегда в одинаковых направлениях. Здесь-то и сказывается влияние географической среды на историю человеческих обществ, все более и более выясняемое наукой [...] Правда, выгоняя человеческие общества на тяжелую «барщину истории», географическая среда делает обязательными для них известные формы отношений. Но та же самая «барщина истории», увеличивая власть человека над природой, развивая его производственные силы и его опытность, приводит его к иным формам бытия, дает ему возможность устранять со своего пути препятствия, бывшие прежде непобедимыми. Наш автор говорит, что первоначально человеческие племена только под палкой деспотизма могли придать своим силам такую организацию, которая необходима была для их дальнейшего развития. Но это еще вовсе не доказывает вечной необходимости деспотизма.

[...] и вот наши писатели принялись производить друг друга в новое почетное звание, причем не преминули обменяться приличными случаю комплиментами. Таким образом оказалось, что у нас теперь немало собственных социологов, из которых каждый сделал несколько «поправок». Легкость, с какою наши писатели производили сами себя и друг друга в социологии, конечно, свидетельствует об их глубокой любви к славе отечественной литературы, [26] но, к сожалению, она напоминает в то же время те производства в русские Гомеры, Горации, Ювеналы, Корнели и т. д. и т. д., которые были так обычно у нас до появления серьезной критики. Появилась серьезная критика, - и ото всех этих русских Гомеров и Корнелей не осталось и следа.

Мы сильно опасаемся, что то же самое случится и с нашими русскими социологами, как только наша критика ознакомится хорошенько с общественными теориями Запада. Как знать? Может быть, тогда окажется, что все сделанные нашими мыслителями «поправки» сами нуждаются в огромных, существенных «поправках», а некоторые будут признаны и вовсе непоправимыми. А в таком случае сам собою возникнет вопрос, стоит ли труда нашивать поправки на все эти пресловутые поправки, и не лучше ли вовсе забыть о них для пользы науки? Нам сдается, что скоро придет такое время.

Что касается до нас, то мы знаем очень немного русских авторов, сочинения которых могут признаны серьезными социологическими исследованиями: М. Ковалевский, покойный Зибер, может еще один-два [неразборчиво]. Но эти люди, сделавшие своими трудами действительные вклады в общественную науку, во-первых, пользовались в своих работах вовсе не «субъективным методом», а, во-вторых, их-то и не считает никто социологами. Спросите кого хотите, все скажут вам, что они никогда не были никем утверждены в этом звании. Ковалевский - социолог! Зибер - социолог! Это даже странно! Никогда мы об этом ничего не слыхали. Вот г. Южаков - тот действительно имеет право так называться. Он несомненно принадлежит к русской социологической школе; он писал и об «активности», и о дифференциации, и об интеграции и мало ли о каких еще других предметах, непосредственно принадлежащих к ведомству социологии; наконец, он еще двадцать лет тому назад сделал важную «поправку» к другой, не менее важной «поправке», чем справедливо гордиться вплоть до настоящего времени[4]. Вот это - социолог, а вы толкуете о Зиберах, да о Ковалевских, в сочинениях которых ни слова нет о такой важной материи, как, например, «активность»!

Иному читателю наши слова могут показаться несправедливыми и резкими. Пожалуй, он заподозрит нас в полном равнодушии к славе отечественной литературы. Но подобное подозрение будет крайне несправедливо, и мы без труда очистимся от него. Мы покажем, что именно наш-то взгляд на русскую «социологию» и предполагает высокое понятие об успехах отечественной литературы. Но подобное подозрение будет крайне несправедливо, и мы без труда очистимся от него. Мы покажем, что именно наш-то взгляд на русскую «социологию» и предполагает высокое понятие об успехах отечественной литературы. Субъективные социологи признают существование только одной социологической школы в нашем отечестве, именно той, которая придерживается любезного им «метода». По нашему же расчету в России оказывается целых две социологические школы: во-первых, школа, занимающаяся делом и пользующаяся обыкновенным человеческим индуктивным методом, [27] во-вторых, - школа, занимающаяся «поправками» и признающая, вместо индукции, субъективный метод. По нашему расчету Россия оказывается богаче социологическими школами, а следовательно и процветание отечественной литературы тем вернее ставится вне всякого сомнения.

Посмертное сочинение Л.И. Мечникова без всякого сомнения принадлежит к числу [произведений] той школы, которая занимается делом, а не субъективным методом. Французская литература далеко не бедна серьезными сочинениями по истории и географии, а между тем и в ней книга нашего покойного соотечественника является важным приобретением. В русской литературе она заняла бы, разумеется, еще более выдающееся место, бесконечно превосходя по своей содержательности все произведения наших «субъективных» мыслителей. Русской читающей публике, так часто сбиваемой с толку субъективной социологической школой, в особенности было бы полезно познакомиться с этим интересным сочинением. Но, кажется, оно запрещено в России[5]. Мы думаем так потому, что те экземпляры его, которые Элизе Реклю послал в редакции русских журналов, все без исключения были возвращены отправителю. Экземпляр же, посланный в Комитет цензуры иностранной, возвратился, весь испещренный отметками, указывающими на вредный характер содержания книги. Нам очень жаль, что наши соотечественники лишены возможности ознакомиться с новым произведением Л.И. Мечникова. Но рассуждая беспристрастно, мы должны сознаться, что не находим в этом случае новых оснований для нападок на русскую цензуру. Нравы ее давно уж всем известны. Одно время она была в ссоре даже с Ч. Дарвином. Да что Дарвин, сам Агассис навлек на себя ее неудовольствие. Дарвин писал о происхождении видов и высказывал при этом взгляды, не совсем согласные с библейским рассказом о сотворении мира. Старушка цензура обиделась и решила потихоньку «изъять» книгу английского безбожника «из обращения». Это строго. Но слушайте, что было дальше. Агассис не соглашался с учением Дарвина, он оспаривал его с помощью самых различных научных доводов. Цензура «изъяла» и Агассиса[6]. Это также очень строго, но в то же время как нельзя более справедливо: разбери кто прав, кто виноват, да обоих и накажи[7]. Нельзя не преклониться перед образцовым беспристрастием подобных решений. Поэтому мы и не ропщем на судьбу книги Л.И. Мечникова. Кроме того, мы рассуждаем еще и так: в этой книге речь идет главным образом о причинах возникновения и об исторической роли деспотизма и преимущественно древнего восточного деспотизма. Л.И. Мечников решительно без всякого уважения третирует деспотов вообще и древних восточных деспотов в частности. Надо же кому-нибудь и заступиться за этих усопших деятелей истории. А кому же приличнее всего заступиться за них, если не русскому правительству, в привычках и приемах которого так много общего [28] с привычками и приемами разных Хеопсов и Ассурбанипалов? Беспристрастие прежде всего, и как ни высоко ценим труд покойного Л.И. Мечникова, но нас все-таки очень радует то обстоятельство, что кости ассирийских царей и мумии египетских фараонов могут спокойно предаваться вечному сну, ибо русское правительство никому не дает их в обиду. Вот уж подлинно, пути божии неисповедимы! Могли ли думать все эти Туклад-Нинибы, Амен-ам-гаматы и Назимуруды, что в далеком будущем и на отдаленном, мрачном севере явятся у них достойные преемники.

[1] Цивилизация и великие исторические реки. Леона Мечникова. С предисловием Элизе Реклю. Париж.

[2] В журнале «Социал-демократ», № 1 за 1890 г. после рецензии Плеханова на книгу Л.И. Мечникова помещена его же рецензия на книгу неустановленного втора, махрового революционера, близкого к правительственным кругам, «Russie et Liberte», par un gentilhomme russe. Deuzieme edition. Paris, 1889 (Г.В. Плеханов. Сочинения, т. IV, стр. 284 - 294). Очевидно, вначале предполагалось напечатать ее до рецензии на книгу Л.И. Мечникова.

[3] Религии нецивилизованных народов.

[4] Имеется в виду статья С.Н. Южакова «Социологические этюды». Этюд I. «Социальное строение и социальные деятели» («Знание», Спб., 1872, № 12, стр. 360 - 392), в которой он рассматривал статью Н.К. Михайловского, написанную в 1869 г., «Что такое прогресс» (Н.К. Михайловский. Сочинения, т. IV. Спб., 1883). Н.К. Михайловский критиковал идею прогресса Герберта Спенсера и выдвигал свою формулу общественного прогресса - развитие общественной однородности и равенства. С.Н. Южаков в основном был согласен с этой теорией, но сделал к ней поправку - о противоположности причин органического и общественного прогресса, о необходимости учитывать приспособление среды к потребностям жизни, поправку, с которой, однако, Н.К. Михайловский не согласился. Об истории этой «поправки» С.Н. Южаков позднее написал в книге «Социологические этюды», т. 2. Изд. пересм. И доп. Спб., 1896, стр. 180 - 193.

[5] Книга Л.И. Мечникова «Цивилизация и великие исторические реки». Географическая теория развития современных обществ», пер. с фр. М.Д. Гродецкого, вышла с цензурными урезками в 1898 г. в Петербурге в издательстве «Жизнь».

[6] Книга Агассиса Жана-Луи Рудольфа «Очерки сравнительной физиологии. Строение и развитие животных ныне живущих и исчезнувших». Спб., «Общественная польза», 1861.

[7] Выражение взято из повести А.С. Пушкина «Капитанская дочка»: «Разбери Прохора с Устиньей, кто прав, кто виноват. Да обоих и накажи», - говорит жена капитана Миронова.

Текст воспроизведен по изданию: Философско-литературное наследие Г.В. Плеханова. М., 1973. Т. I. С. 25 - 29.