У Крофты меня прежде всего интересовали вопросы внутреннего развития Чехословакии. Крофта с очень кислой миной говорил о том, что в среде так называемых немецких активистских партий, входящих в состав правительства, происходит явный распад[1]. Успех Гитлера в Австрии уже сам по себе был бы способен дать толчок к переходу реакционных элементов внутри этих партий к движению Генлейна. Кроме того, очень сильное действие производит устная «агитация шепотом», проводимая сейчас Генлейном. Она заключается в пускании слухов и угроз, обещающих всем немцам Чехословакии жестокую расправу с ними, если они останутся в рядах «изменников родины» и не перейдут к Генлейну. Вся старая практика Гитлера и уже ясно видная жестокость расправ в Австрии толкают так называемых активистов на путь страховки путем перехода к Генлейну. Крофта надеется, что все же найдется достаточно мужественных людей, которые останутся верны своим демократическим убеждениям. [...]

Крофта не склонен верить Гитлеру, но все же подчеркивает, что Геринг дважды торжественно заверял, что не дотронется до Чехословакии. Германия официально заявила о сохранении 15-километровой зоны вдоль чехословацких границ, в которую не будут вступать германские войска. Неофициально Геринг сообщал, что эта зона будет шириной в 30 км. Первые дни это так и было. Затем генеральный штаб получил определенные сведения, что германские войска снова концентрируются на баварской и саксонской границах. 16 и 17 и даже отчасти [63] еще 18 марта генеральный штаб не знал определенно, зачем происходит концентрация войск. Мнения в генеральном штабе разделились. Были и сторонники ответной мобилизации. Однако «благоразумие восторжествовало», и Крофта сегодня уже может сказать, что Чехословакия правильно поступила, не поддавшись провокации. Крофта считает, что сегодня прямое нападение уже исключено. В этой связи Крофта очень тепло благодарил за помощь, которую СССР уже оказал выступлением наркома Литвинова. Крофта говорил, что СССР прямо спас Литву от присоединения к Польше. Крофта в этом духе циркулярно информировал всех своих посланников в других странах. При этом Крофта спрашивал меня о деталях разговоров в Москве по литовскому вопросу. Он ссылался на отсутствие сведений из советского источника и на то, что в Праге получил распространение слух такого содержания: Литвинов вызывал ночью в 12 часов польского посла Гжибовского, который хорошо известен чехам, поскольку он шесть лет был посланником в Праге. Зная наглость Гжибовского, Крофта верит тому, что Гжибовский ответил отказом прийти. Слух говорит, что тогда Литвинов по телефону предупредил Гжибовского, что если Польша применит силу для решения своего спора с Литвой, то СССР не сможет остаться к этому равнодушен. На другой день утром Гжибовский был у Литвинова и пытался сделать вид, что такого разговора не существовало. На это Литвинов прямо спросил его, передал ли он вчерашний разговор в Варшаву. На увертки Гжибовского Литвинов прямо сказал ему: «Идите домой и передайте в Варшаву то, что я Вам сказал, а именно что если Польша применит силу в отношении Литвы, то СССР не оставит этого без последствий». На вопрос Гжибовского, что это значит, Литвинов ответил, что это значит война в Восточной Европе. Крофта с большим удовольствием добавлял, что Гжибовский ушел, «как облитый водой пудель». Увязывая с изложенным, Крофта в дипломатических, но достаточно ясных выражениях говорил, что Чехословакия, будучи уже благодарна за помощь, конечно, рассчитывает на то, что в решительную минуту СССР окажет и ей не менее существенную пользу и прямую помощь. Это не обозначает, что Крофта желал бы видеть Красную Армию на своей территории (однако не потому, что он боялся бы Красной Армии, как очень многие из его коллег), [64] но это обозначает, что сейчас действительно на

Гитлера может действовать только сила, боязнь силы. Красную же Армию Гитлер боится, хотя и кричит о ней, что она разложена и не может действовать. Острой проблемой сейчас является, дескать, не сама война, а, так сказать, оценка ее перспектив, оценка сил, могущих участвовать в войне. Ясное слово Литвинова в целом, а в частности в отношении Чехословакии, стоило больше, чем мобилизация всей чехословацкой армии.

Я приблизительно на этом месте не вытерпел и сказал Крофте в дружеском тоне, обычном для наших разговоров, что мне его ход рассуждений некоторым образом не нравится. У меня остается впечатление какой-то апологии ничегонеделания для защиты от возможного нападения. Гитлера провоцировать, конечно, не нужно, Генлейна провоцировать тоже не следует, спокойствие терять не нужно, но вместе с этим вопрос защиты чехословацкой свободы и демократии является делом прежде всего самой Чехословакии. Франция, а за ней и СССР могут помочь Чехословакии. Однако понятие помощи имеет предпосылкой, что сама Чехословакия будет защищаться. Из рассказанного Крофтой я вижу только то, что народ, видимо, хочет защищаться, но не видно того, чтобы те, кто руководит народом, были полностью одного духа с ним. Крофта сам характеризовал настроение как такое, при котором оказалось возможным образование «лагеря перепуганных». Крофта сам отнес к этому лагерю чуть ли не подавляющее большинство партий нынешней коалиции. Крофта сам рассказывает о разнобое во мнениях генерального штаба, хотя и считает настроение офицерства хорошим. Наконец, я до сих пор ничего не слышал о том, что же делается практически на случай возможности неожиданного нападения.

Крофта реагировал на это довольно живо, уверяя, что сейчас не может быть другой задачи, как только выиграть время. Ссылаясь на мои знания чехословацких условий, он уверял, что Бенеш все последние годы готовился к ситуации, подобной сегодняшней. Это обозначает, что помимо воли Бенеша внутренний режим в Чехословакии не подвергнется изменению, а это значит, что он останется демократическим. Помимо воли Бенеша не произойдет никаких внешнеполитических сдвигов, а это значит: Лига наций, коллективная безопасность, Франция, СССР. После аншлюса не приходится сомневаться [65] в том, что Гитлер сделает какие-то предложения и Чехословакии. До сегодняшнего дня этого еще не произошло. Даже не проводится зондаж. С другой стороны, германский посланник Эйзенлор, всегда избегавший заострять судетский вопрос и делавший [из себя] друга Чехословакии, уже резко изменил свою тактику. Он стал заносчив вплоть до грубости и стал часто заговаривать о праве и справедливости в отношении судетских немцев. Как с ним держаться? Крофта терпеливо его слушает. Если эти рейды Эйзенлора превратятся в политические предложения, то я могу не сомневаться, что уже такой факт будет сообщен в первую очередь Франции и СССР. Что будет дальше? Чехословакия не сможет отказаться от разговоров, о чем Крофта много раз говорил мне и в более благоприятной обстановке. Но это не будет обозначать ни в какой мере готовность капитулировать перед Германией. В этом месте Крофта с сильным подчеркиванием заявил, что каждый чех отлично сознает гибель всякой надежды на самостоятельное государственное и национальное существование, если Чехословакии придется принять, хотя бы в завуалированном виде, требования, которые выставляет Генлейн и может выставить Гитлер, а поэтому они не будут приняты. Что касается «перепуганных», то они, к сожалению, существуют, они готовы продать свою родину, и задача заключается в том, чтобы не позволить им это сделать. Однако радикализм и здесь может привести к плохим последствиям. К сожалению, «перепуганных» нельзя просто исключить из политической жизни Чехословакии. Что касается военных мероприятий, то они все время принимались и принимаются, но так, чтобы они внешне не были заметны. Например, чехословацкие укрепления на германских границах построены, но они были без гарнизонов. Сейчас по ночам они пополняются. Я указал Крофте на то, что по австрийской границе у них нет укреплений. Крофта с сожалением признавал это и соглашался, что этот недостаток нужно быстро исправить.

Переходя к международным вопросам, Крофта сказал, что нужно стремиться укрепить фронт держав - защитников мира. С этой точки зрения его интересует, чем кончилась моя поездка в Бухарест, продолжаем ли мы считать Румынию возможным и желательным союзником для защиты от агрессии. Есть ли у нас «добрая воля» [66] сотрудничать с Румынией. Я ответил, что, конечно, есть, если Румыния может считаться годным партнером, Крофта уверял, что король сейчас страшно напуган аншлюсом. Хотя он и Гогенцоллерн, а может быть, именно поэтому, он не хотел бы стать под команду бывшего унтер-офицера и маляра по профессии. Однако в Румынии боятся раздражать Германию. Если бы удалось найти форму, при которой Румыния могла бы опереться на систему расширенных пактов взаимной помощи, то она это сделала бы. Однако Крофта тут же сам оговаривался, что исключительный страх перед СССР как государством и как носителем «коммунистической заразы» помешает Румынии пойти на прямое соглашение только с СССР. Румыны сейчас ищут [способа] посильнее опереться на Чехословакию и поддержать Чехословакию. Крофта охотно стал бы искать такой формы, которая оформила бы это стремление договорным способом с расширением базы взаимной помощи. На Югославию пока рассчитывать не приходится. У Стоядиновича производился зондаж, и тот довольно грубо ответил, что без Италии он не сделает ни шагу. Можно ли ставить себе задачу отрыва Италии от Германии, Крофта не знает прежде всего потому, что не видит ясно, чем кончится колебание в английской политике.

Полпред СССР в Чехословакии С. Александровский

[1] 22 марта 1938 г. из правительственной коалиции вышли союз немецких крестьян и немецкая партия мелких предпринимателей, а 24 марта - партия немецких христианских социалистов. Все три партии одновременно объединились с судето-немецкой партией Генлейна.

Текст воспроизведен по изданию: Документы по истории мюнхенского сговора. 1937 - 1939 / М-во иностр. дел ЧССР. - М.: Политиздат, 1979. С. 63 - 67.