Речь Гитлера вам известна, обстоятельно комментировать ее ни к чему - она говорит сама за себя. Вся внешнеполитическая ее часть оказалась составленной именно в том духе, который нашел особо отчетливое выражение в факте замены Нейрата Риббентропом. Стремление акцентировать упор на политике «оси - треугольника», устранение элементов двойственности на Дальнем Востоке, исчерпывающе ясная позиция в Испании, уточнение антисоветской линии и т. п. - словом, все те моменты, по которым раньше в среде правящих кругов существовали кое-какие разногласия - причем руководителям рейхсвера, а также Шахту и Нейрату приписывалась умеряющая точка зрения, - оказались теперь полностью решенными в духе так называемой радикальной линии. И если в первые дни после 4 февраля[1] у берлинских оптимистов, которыми экс оффицио является большинство здешних глав миссий, была робкая надежда, что под влиянием внутренних затруднений Гитлер на время умерит внешнеполитический пыл, то сейчас этим надеждам нанесен чувствительный удар. По тем беседам, которые мне пришлось за эти дни иметь (французы, чехи, американцы), можно заключить, что прежний «оптимизм» в значительной степени испарился. Все сходятся на том, что по крайней мере на австрийском участке Гитлер будет действовать быстро и решительно. Насчет Австрии ни у кого иллюзий нет, и она считается обреченной. Не стану затруднять вас перечнем слухов, подкрепляющих эту точку зрения (приезд Зейс-Инкварта без согласования с Шушнигом и даже без предварительного уведомления последнего, командировки в Вену большого количества людей Гиммлера «на помощь» австрийской полиции, отправка в Австрию десяти с лишним тысяч военнообученных гитлеровцев под видом реэвакуации бывших эмигрантов и т. п.). Передают о надменно-презрительной манере, с которой Риббентроп отвел демарши Франсуа-Понсе и Гендерсона: первому он сказал, что Германия за происшедшие или эвентуальные события в Австрии ответственна в той же мере, как за события в любой стране, скажем Иране; второму он сказал, что германо-австрийские отношения - это семейное дело немецкого [34] народа, до которого посторонним нет дела. Я не проверял эти последние слухи из первоисточников, но один факт их существования является весьма красноречивым. Ледяное молчание, которым германская пресса встретила последнюю речь, Шушнига, хотя и допустила ее передачу по радио, трезвон, поднятый по поводу «деятельности Коминтерна» и «подготовки» последним событий в Вене, - эти признаки говорят за то, что Гитлер не намерен медлить в осуществлении своей заветной мечты - присоединения Австрии под тем или иным соусом.

Что касается дальнейшего, то преобладает мнение, что следующим после Австрии объектом активности явится Чехословакия. Здешние чехи, вначале бодрившиеся, сейчас не скрывают своей нервозности: Мастный усиленно возится с местными генлейновцами, устраивая им прием, афишируя свое участие в их начинаниях на пользу «винтерхильфе»[2], Прага транслирует речь Гитлера; попытка выкупить в пограничной полосе для фортификационных сооружений некоторые земельные участки подданных рейха наталкивается на резкое вмешательство Берлина, и Прага уступает. Советник миссии, сообщивший мне это, с грустной иронией рассказал о своей беседе с одним из чиновников аусамта, который напомнил о том, что здешний дом чехословацкой миссии подлежит сносу в порядке реконструкции Берлина. На это советник ответил: «О да, конечно. Ведь этот дом, к сожалению, принадлежит не более как чехословацкому министру и находится в Берлине. Вот если бы он принадлежал немецкому гражданину Мюллеру и находился в приграничной полосе Чехословакии, то германское правительство, конечно, не допустило бы его сноса». Эта бессильная реплика лучше всего характеризует растерянность и уныние здешних чехословацких дипломатов, пытающихся в порядке конфиденциальной откровенности оправдывать свою уступчивость стремлением «напугать» Францию и Англию и привлечь к себе их внимание. Что касается методов гитлеризации Чехословакии, то здешние журналисты уже изощряются, саркастически предсказывая (пока в порядке парадокса) введение в состав чехословацкого правительства... Генлейна как представителя трехмиллионного населения, которое формально взято Гитлером, под свое покровительство. Правда, подобные «предсказания» не носят еще характера серьезного политического [35] прогноза, а делаются в порядке самобичевания. Но, говорят подобные лица, разве ожидал кто-нибудь год тому назад, чтобы Шушнигсогласился отдать ставленнику Гитлера министерство внутренних дел, полицию? Как бы то ни было, но формула Гитлера о протекторате над зарубежными немцами, в полном согласии с предсказаниями на эту тему (я сообщал о них еще в декабре на основании своей беседы с Доддом), оказалась провозглашенной с трибуны рейхстага. Трудно предполагать, чтобы Гитлер провозгласил ее без намерения подкреплять в случае необходимости на деле.

Менее ясно обстоит дело с немецкими меньшинствами в Польше и Литве. С одной стороны, Польша удостоилась известной любезности в речи Гитлера. Эта любезность касалась лишь данцигского вопроса и была приправлена довольно неуклюжим упоминанием о том, что тогда «во главе Польши стоял маршал, благодаря которому...» и т. д. Это последнее обстоятельство должно прозвучать некоторым диссонансом в ушах нынешних правителей Польши, о которых упомянуть Гитлер не счел нужным. В прессе почти ежедневно появляются ламентации о тех или иных стеснениях немецкого меньшинства в Польше, на которое, по существу, распространяется формула фюрера. Франсуа-Понсе довольно глухо говорил мне о серьезности разговоров, которые Бек вел в Берлине и, возможно, будет вести с Герингом во время охоты. Но если в отношении Польши непосредственно ожидать агрессии со стороны Германии пока не приходится, то в значительно худшем положении оказывается Литва. Не исключено поэтому, что беседы Геринга будут идти именно в этом направлении (Данциг - Мемель).

При всей остроте гитлеровских формулировок в отношении 10 млн. «зарубежных немцев» (т. е., по существу, в отношении Австрии и Чехословакии) ничего неожиданного в этом нет. Разговоры Гитлера с Муссолини, Галифаксом, Стоядиновичем неуклонно вращались вокруг этих вопросов, и разговоры об активизации политики Берлина в этом направлении (а также в отношении колоний) не умолкали начиная с сентября прошлого года (приезд Муссолини). Надо, однако, отметить, что события в Англии, отставка Идена, о неизбежности которой, как здесь говорят, Гитлер узнал до произнесения своей речи, повлияли на фюрера в том смысле, что он будто бы [36] решил смягчить некоторые особо острые формулировки, опустив, например, абзац о категорическом непризнании статьи Версальского договора, говорившей о лишении Германии ее колоний. Поскольку Галифакс в своей беседе с Гитлером возражал против подобного одностороннего аннулирования (об этом я, кажется, сообщал вам, излагая беседу с турком), фюрер теперь не захотел осложнять положения своего британского партнера, выходя особенно далеко из рамок тогдашней договоренности. Но, с другой стороны, «успех» в Англии, дополненный речью Чемберлена[3] и превзошедший наиболее оптимистические ожидания Берлина, явно опьянил гитлеровцев, побудив их к более интенсивной подготовке активных действий в целях скорейшего использования создавшейся благоприятной международной конъюнктуры. Слух о предстоящем удлинении срока военной службы от двух до двух с половиной или даже до трех лет, пока не подтвердившийся, достаточно характерен. Если он оправдается, то, как с горечью говорил мне мой собеседник, «мирный» состав германской армии будет немногим меньше состава французской армии в военное время. Почти несомненно, что на такое мероприятие, влекущее огромные дополнительные расходы, Германия сможет пойти лишь в случае решимости на конфликт или на блеф, граничащий с конфликтом. Слух этот, повторяю, пока не подтвердился, но заявление ген. Браухича (преемник Фрича) иностранным военным атташе о намерении Германии расширить состав армии намечает в общем ту же тенденцию, вытекающую в свою очередь из соответствующих разделов речи фюрера, в которой последний намечал предстоящее увеличение военных сил Германии. [...]