Как видно из этих рассуждений - следствия простого наблюдения над социальной природой человека, - функция законов в отношении первого и второго вида собственности - на землю и труд должна заключаться не в возбуждении и направлении интереса их владельцев, но лишь защите его, который естественным образом, активно и правильно сам направится к своей цели. Видно также, что эта защита не должна состоять в чем-либо другом, кроме устранения препятствий, противодействующих выражению и деятельности этого интереса, исходя из идеи, что его активность связана с природой человека, а направление диктуется потребностями самого человека. Наконец, видно, что без вмешательства законов невозможно обеспечить, а в некоторых странах это произошло, наилучшее совершенствование возделывания земли, и что там, где законы защищают собственность на землю и труд, там будут обязательно обеспечены это совершенствование и все блага, которые от него зависят.
Однако два довода, достаточно основательных, не раз отдаляли законодателей от принятия этой простейшей идеи: первый - недоверие к активности и знаниям индивидуумов; второй - боязнь излишеств этой активности. Видя людей, часто отклоняющихся от своего истинного интереса и влекомых страстями больше за кажущимся благом, чем действительным, было бы очень легко сделать вывод, что они лучше управлялись бы законами, а не собственными желаниями, что никто не смог бы дать лучших законов, чем те, кто, будучи свободным от [348] иллюзий личного интереса, действует во благо общественного. Руководствуясь такой идеей, они не ограничивали свою задачу защитой собственности на землю и труд, но стремились поощрять и направлять с помощью законов и регламентов интерес их владельцев. В этом смысле имелась в виду не частная польза, но общее благо, и с тех пор законы начали бороться с индивидуальным интересом, проявления которого были тем менее изобретательными, ощутимыми и прилежными, чем менее свободным был их выразитель в выборе своих целей, а также средств, которые к ним вели.
Но точно так же не осталось незамеченным, что большая часть людей, посвятившая себя удовлетворению личного интереса, лучше слушаются голоса своего разума, чем страстей; что в таком деле цель их желаний совпадает с целью законов; что когда они действуют против цели законов, действуют против своего истинного и прочного интереса; и что если однажды отдаляются от него, то сами страсти, которые его отклоняли, его и сдерживали, подвергая в последствиях его неверной деятельности наказанию за проявленные иллюзии: наказание тем более быстрое, действенное и неотвратимое, чем которое может воспоследовать от законов.
Не осталось также незамеченным, что та постоянная борьба интересов, которая настраивает людей друг на друга, естественным образом устанавливает в обществе равновесие, которого никогда не смогли бы достичь посредством законов. Не только человек честный и справедливый уважает интерес своего ближнего, но и человек несправедливый и корыстный. Первый не будет, разумеется, уважать интерес второго исходя из принципа справедливости, но будет учитывать по соображениям пользы. Боязнь узурпации своего интереса есть гарантия защиты чужого. В этом смысле можно сказать, что в условиях социального состояния людей большая прочность и стабильность их частного интереса зависит от мнения, чем законов.
Общество не делает отсюда вывод, что законы не должны сдерживать излишеств частного интереса. Скорее наоборот. Оно признает, что это должно всегда быть их святой и благой обязанностью, одним из первых объектов их внимания. Делает лишь вывод, что, защищая свободное проявление частного интереса и сдерживая его в пределах, определяемых [349] справедливостью, они только должны выводить его на путь, когда он начинает от него отклоняться. Словом, Сеньор, главная идея Общества сводится к тому, что защита сельского хозяйства со стороны законов должна сводиться к устранению ими препятствий, противодействующих свободному выражению интересов собственников - на землю и труд - в пределах, диктуемых справедливостью.