Приступаю к обсуждению очень важного вопроса и про­шу Общество не исключить его из-за смелой постановки. Ва­ше мнение решительно склоняется к открытию семинарии. Но было бы очень несправедливо по отношению к вашей просвещенности, если считаете, что нет другого учреждения, спо­собного улучшить общенародное образование. Ясно, что, предлагая открыть семинарию, вы удовлетворите распоряжениям [299] и добродетельным намерениям Кастильского совета и, быть может, также общераспространенным идеям, которые отдают предпочтение этому виду учреждений, и получившим столь вы­дающееся доказательство в Испании и за ее пределами. Как бы то ни было, возможно ли воспринимать непригодным то, что гражданин, преисполненный одинаковыми с вашими идеями о пользе общенародного образования, искренне представил бы размышления касательно лучшего средства усовершенствовать его? Я слишком верю в вашу просвещенность и старание, что­бы не бояться, что некая гордыня или строптивость примеша­ются к ним.

Речь идет о создании семинарии для дворян и состоятель­ных людей, и хотя обычно говорят, что обладатели титулов безразличны к подобным вещам, вижу в этом трудную задачу. Она поистине доказывает, насколько друзья Майорки возвысились над вульгарными идеями, ибо ставят вопрос об открытии заве­дения не только для одного класса, который к тому же наимень­ший по численности. Им известно, что образование для дворян необходимо всем тем, кто предназначен жить по-аристократически, но что это предназначение определяется не древностью рода, но способностями. Наконец, им известно, что общест­венное благо требует, чтобы добротное и свободное образо­вание предоставлялось по возможности максимальному коли­честву граждан. В этом, по-моему, заключалась их мысль. Но это же может обречь ее осуществление на неудачу.

Быть может, Общество, возвысившись над общими идея­ми, льстит себя надеждой разрушить их? Боюсь, что для это­го недостаточно будет его славного начинания. Действительно, если речь идет об образовании дворян, почему, скажут они, бу­дут приниматься в семинарию те, кто ими не является? А ес­ли давать образование только состоятельным людям, почему, скажут тогда эти, семинария называется дворянской? и почему речь идет не просто о семинарии?

Но если бы это так было, установка на отрицание титулов и характер заведения не осталась бы не воспринятой невежеством и гордыней. Знатные дворяне сочли бы позором и поте­рей своих сыновей, отправляя их в семинарию, которая не является исключительно дворянской. Другим, менее родовитым, но в ряде случаев столь же надменным, также будет претить [300] совместное обучение их сыновей с сыновьями людей из других классов или семейств. Точно так же тогда высокомерие завладеет и состоятельными семействами, и, боюсь, не многие убере­гутся от этого. В конце концов, любовь к самому себе или собственная любовь, где бы она ни находилась, стремится обосо­биться и выделиться. Разве не на этом основании обособляются друг от друга дворянские фамилии? Не делают то же самое се­мейства, занимающиеся свободными профессиями, торговлей, сельским хозяйством? Что я говорю? Простые люди, вовлечен­ные во множество ремесел и разных дел, разве они не отграни­чились в своей собственной среде? Какой народ, провинция может похвастать, что не уступили этой слабости? и если есть некая, то, может быть, это Майорка?

Помимо этого семинария всегда будет исключительным за­ведением и по другим резонам. Ведь в ней смогут учиться от ста до ста пятидесяти юношей, а на Майорке пятьсот, тысяча, более тысячи юношей, достигших надлежащего для учебы возраста. Идет речь, чтобы давать в ней бесплатное образование? В таком случае в ней не должна учиться богатая молодежь, или же тогда это абсурд - учить состоятельных даром и не помогать учить­ся бедным. Если же речь идет о платном образовании, примени­тельно к бедным можно сказать то же самое: это значит не по­могать им учиться, более того, вообще всем, чей достаток ниже среднего уровня. Судите сами. Сколько найдется на Майорке, кто сможет платить 300-400 фунтов за обучение одного сына, и сколько за пансион двух, трех или четырех сыновей? Следо­вательно, семинария всегда будет исключительным заведением, а потому делом явно не достаточным для улучшения общенародного образования.

Скажут, что необходимость в образовании всегда больше для состоятельных семейств, поскольку те, которые таковыми не являются, и предназначены заниматься практическими ре­меслами, или не стремятся ни к какому теоретическому знанию, или потому, что образование всегда исходит от высших классов к средним и низшим. Все это так. Но заведение, откры­тие которого предполагается, исключит для всех них возмож­ность учиться в нем, между тем как все они имеют право быть обученными грамоте. Имеют, потому что образование - сред­ство продвижения, совершенствования и счастья; потому что, [301] если процветание общества, как было доказано, зависит от гра­мотности всех его членов, в таком случае и долг общества по отношению к ним должен быть равным независимо от клас­са, к которому они принадлежат, предоставляя доступное для них образование. Даже можно сказать, что этот долг возрастает в обратной пропорции к возможностям семейств. В самом де­ле, сверх того, что их больше у семейств богатых, они обладают к тому же средствами еще более пополнить его, нанимая учите­лей и гувернеров, используя необходимые для этой цели пути и ресурсы, в то время как бедные семейства, лишенные всего этого, могут лишь его ожидать от Правительства.

Сделайте отсюда вывод, что на Майорке предпочтительнее было бы открыть не столько семинарию, сколько заведение от­крытое, общенародное, в котором давалось бы бесплатное об­разование в объеме, абсолютно необходимом для формирова­ния добродетельного гражданина. В это заведение, со свобод­ным образованием, никто не посчитал бы зазорным посылать своих детей, точно так же как в университет, в котором оно именно такое. Не было бы в нем одиозных различий, как нет их в университете. Необходимое образование было бы доступно высшему слою, людям со средним достатком, вообще всем, кто смог бы его оплатить. То есть это заведение было бы общенарод­ным, а получаемое в нем образование могло бы называться так­же поистине общенародным.

Скажут, верно. Но образование не включает в себя весь круг гуманитарных знаний. Касающиеся сущности гражданина и морали, которые являются самыми важными в них, должны усваиваться на практике, ибо они учат правилам поведения, ко­ими не может пренебречь ни один класс, в особенности - бо­гатых. Подобное же могут сказать о доставляющих удовольст­вие талантах, которые должны развиваться в раннем возрасте, чтобы в дальнейшей жизни быть ее украшением и наслажде­нием. Скажут, что все эти вещи хорошо согласуются с поряд­ками семинарии, но не общенародной открытой школы, и если к этому присовокупить постоянный присмотр учителей, уеди­ненность и послушание юношей, заботу о личной гигиене, пристойность в питании, умеренность в подвижных играх и сво­бодном время препровождении, а также другие знаки доброде­тели и благопристойности, можно сделать вывод, что при всем [302] несовершенстве образование в семинарии предпочтительнее, чем в других учебных заведениях.

Полностью признаю основательность этих доводов, кото­рые трудно было бы опровергнуть, если бы я отрицал сами эти семинарии, от чего очень далек. В мои намерения входит пока­зать лишь, что они недостаточны для развития общенародно­го образования и что эта важная цель полнее и успешнее может быть достигнута с помощью свободных, открытых и бесплат­ных учебных заведений. Думаю, что я показал это касатель­но гуманитарного образования. А в смысле обучения знаниям гражданина и морали, разве не предпочтительней частное и до­машнее в любом из существующих образовательных учрежде­ний? Не такое ли образование внушено природой, предписано религией, удовлетворяет требованиям и желаниям политики? Не оно ли предполагает любовь и старание в тех, кто должен его давать, уважение и послушание в тех, кто должен его полу­чать, а вместе с тем в тех и других то внимание и взаимную за­боту, которыми ни одно из созданных человечеством образова­тельных учреждений не способно окружить или столь же про­явить? Не единственное ли, какое может объединять и сочетать принципы, максимы и методы своего обучения с учетом клас­са и положения, возраста и характера, умственных и физиче­ских способностей обучаемых? Не то ли, которое может дать им своевременные подтверждения и действенные примеры, глубо­ко запечатлеть те и другие в их душе и сердце? И пусть затем необходимы будут его выправление и доработка, поскольку ле­ность, невнимание, легкомыслие и, быть может, непослуша­ние - обычные слабости, свойственные юному и неопытно­му возрасту, не оно ли тем не менее может направить и согреть имеющих таковой для его усвоения? Кто лучше отца сможет заметить зародыши добродетели или признаки порока в своем сыне или найдет лучше него надлежащие для этого стимулы и меры? Кто лучше, чем он, сможет почувствовать интерес, поощ­рить старание и смягчить трудности учения?

Эти истины слишком известны, чтобы кто-то их не знал, но наше безразличие пренебрегает ими, и даже учебные заведения теряют их из виду. А если это не так (почему об этом мол­чим?), каков в таком случае отец, который, забыв свои обязанности и права и заглушив самые трепетные чувства своей души, [303] отправит из дому сына в том возрасте, когда он больше всего нуждается в его помощи и советах; который присоединит его к массе детей различных возрастов, умственных и физических способностей и который оставит его на попечение и равноду­шие наемных наставников? И как не устрашится, что эта ран­няя эмансипация одновременно с тем, как разрушит в сердце сына чувства уважения, благодарности и привязанности, охладит у него самого чувства нежности и сострадания к тому плодотворному интересу, который должен составить очарова­ние его жизни и самый прочный залог семейного счастья? Но особенно, как не устрашится, что это невнимание и безжалостное отстранение, постепенно подавляя в семействах домашние добродетели, которые являются их утешением и славой, приве­дут к упадку общества, главной поддержкой и украшением ко­торого они являются?

Но, признавая все эти истины, мне все же возразят, что их результативность зависит от просвещенности родителей, ибо они не смогут хорошо воспитать своих детей, не имея обра­зования и знаний, которые имеются далеко не у всех, но весьма немногих; что очень мало знающих или осознающих свой в этом смысле образ действий. Что неграмотные родители, ка­кими бы ни были их любовь и забота, никогда не смогут вну­шить детям идеи, о которых у них нет представления, ни чув­ства, которыми они не прониклись. Что, апатичные и безгра­мотные, они не озаботятся о воспитании, значения которого не понимают, и навлекут на своих детей последствия, какие не могут предвидеть. Возразят, что вследствие этого всего лучше доверить попечение о них людям сведущим в труднейшем де­ле воспитания, обучая детей в заведениях, где весь распорядок жизни и учебы неотделим от этой важной цели. Именно это внушило идею создавать семинарии, именно это столь ревнос­тно предлагает их открывать.

Это правда, но печальная обеспокоенность придала этому мнению большую силу и распространение, чем она того заслуживает, нашей же обеспокоенностью является уменьшить ее. Представляется, во-первых, что оно неприменимо к той части воспитания, которое относится к физическому. Поскольку цель такового - здоровье, сила и ловкость обучающегося, постольку ясно, что оно требует активной любви, постоянного внимания [304] и присмотра, чего нельзя ожидать за пределами родительско­го дома. Нигде лучше, чем там, не знают своего питомца, ни то, что ему больше всего нужно. Нигде быстрее не придут ему на помощь, и нигде интерес и расположенность оказать ее не бу­дут более целесообразными, чем там. При такой заботе, обыч­но вверяемой материнской любви, которую природа обогати­ла предвидением столь выраженного интереса и нежности и которой только будут помехой и узурпацией наша обеспокоенность и ошибочная деятельность. Бессмысленно, таким об­разом, предпочитать в этом вопросе воспитание вне родительского попечения.

И почему не сказать того же самого о моральном воспита­нии? Если речь идет о теоретических принципах религиозной и светской морали, естественно, что они принадлежат другому возрасту и являют собой первостепенной важности часть гуманитарного образования. Но когда речь идет о воспитании добродетельного поведения, основывающегося на этих прин­ципах, неизменно буду считать, что это задача настолько же трудная, если не недостижимая, в обстановке существующей в семинариях дисциплины, как бы пристально за ней в них ни наблюдали, насколько легкая и адекватная в семейной обста­новке и домашних условиях. Оно формируется в большей мере под влиянием поступков, чем внушений, силой примера, чем рассуждений. Чтобы дать его, не нужно ни науки, ни эруди­ции. Достаточно будет любви, сострадания и такта, направля­емых тем чудным интересом, который рука природы начерта­ла в сердцах всех родителей, ибо не надо забывать, что мораль­ные истины - истины чувства.

Человек, так скажем, раньше всего обнаруживает их в сво­ем духе, воспринимает, чем познает или же познает, но поверхностно, не вникая глубоко в них. Луч осознания, который Творец сообщил его сердцу, открывает их, и тайный голос, зазвучавший в нем, объявляет и мощно напоминает об этом лу­че даже при хаотичном состоянии чувств. Не нужно поэтому больших знаний, чтобы показать эти истины, тем более что та­кое воспитание должно стоиться не столько на рассуждениях, сколько - наглядных примерах.

Итак, разве добродетельное поведение отца, матери, все­го семейства не внушит, не научит достойным подражания [305] примерам, которые лучшим образом разъяснят сущность ре­лигиозной и светской морали, чем при системном ее преподавании? Разве не оно, единственное, которое может предоста­вить живые и частые примеры супружеской любви, отцовской нежности и ласки, сыновнего уважения и почитания, братской сплоченности и привязанности? Где еще могут быть лучше вну­шены скромность и приличие, терпение и выдержка, любовь к труду и добропорядочным занятиям, порядку и спокойствию? В какой еще среде великодушие, взаимопомощь, сострадание и другие добродетели соединяются в высочайшей добродетели милосердия? И в смысле хорошего тона, если правила порядоч­ности и приличия, соблюдаемые и наблюдаемые воочию, как в самой семье, так и в отношениях с теми, кто с ней связан родственными узами, не научат ему, как в таком случае, можно ему научиться по стерильным текстам педагога или несовершен­ным подражаниям существующим в семинариях порядкам?

Для меня это настолько очевидно, что думаю, что даже те светские добродетели, которые осознаются и появляются ско­рее в результате размышлений, чем исходят от чувств, могут быть лучшим образом внушены и сформированы в условиях домашнего воспитания. В самом деле, если юный человек не видит с первых своих шагов возле себя примеров уважения религии и законов, почитания конституции и правительства, альтруизма и общественного горения, если эти примеры не просветят его дух и не начертают в его сердце эти добродете­ли, не следует ждать хорошего их усвоения из холодных лекций в учебных заведениях.

Не стану отрицать поэтому, что невежество и леность - главные препятствия в деле домашнего воспитания, а также и то, что в обстановке индифферентности, с какой относятся к нему, есть большое число родителей, страдающих этими недостатками. Но это не дефект системы, но самих людей. Такие ро­дители, не понимая или невысоко ценя выгоды хорошего вос­питания, не устремятся посылать своих детей и в семинарии. Но подобное нежелание мало повлияет на общенародное образо­вание, которое в первую очередь заставит осознать необходи­мость домашнего воспитания, а затем усовершенствует его ме­тоды. Оно, вытесняя невежество, разрушит первое из этих пре­пятствий. А почему не вместе со вторым? Леность также имеет [306] своей причиной невежество и должна исчезнуть вместе с ним, ибо множество пороков коренится именно в ней. Но мне совер­шенно ясно, что одного просвещения недостаточно, чтобы уме­рить, а тем более искоренить страсти, которые рождаются вмес­те с человеком и которые могут быть погашены лишь вследст­вие сверхъестественного и Божественного воздействия. Но если образованию не под силу сделать всех родителей сердечными, по крайней мере оно научит их стать осторожными и возде­ржанными. Даст понять, насколько важно, какими они предстают в глазах своих детей; лучше осознать, какие печальные последствия могут навлечь на их семьи и последующие поколе­ния свойственные им слабости и пороки; заставит устыдиться этих последствий. В результате они, облагородив интерес своих сердец и объединив его с просветившимся у них духом, свернут с пути страстей и направятся стезей добродетелей.

В завершение скажу, что улучшения в домашнем образова­нии всегда будут идти в той же мере, в какой они будут происходить в образовании общенародном. Несмотря на сказанное, у меня нет расположения отрицать, что семинарии - заведения полезные и достойные похвал. Я всегда их считал такими, но больше те, какие предназначены для юношей, которые, закон­чив, скажем так, свое образование, захотят более глубоко про­должать его в университетах для подготовки себя служению Церкви и законам. К этому добавлю, что семинарии, предназна­ченные для обучения подростков, в определенной степени яв­ляются даже необходимыми. Есть сироты, отданные на попече­ние бездушных воспитателей, есть дети обездоленных вдов или вступивших в другой брак, есть они от родителей явно неразум­ных, и всех их, не имеющих возможности получить достойное воспитание в своем доме, было бы уместно и необходимо при­нять в семинарии. Но эту необходимость, очевидную в королев­стве, в большой провинции, можно ли считать настоятельной и срочной применительно к острову? Члены Экономического об­щества друзей Мальорки сами решат это. Я, столь же заинтере­сованный в благе острова, считаю, что нет, и говорю это честно, ибо, умалчивая об этом, нанес бы равный вред как собственным желаниям, так и стремлениям Общества.

Закончу размышления, удовлетворив возражение, которое, быть может, возникнет у тех, кто их читает. Зная о намерениях [307] открыть общенародную школу для улучшения гуманитарно­го образования на Мальорке, они заметят, что оно уже есть в их университете. Отвечая, скажу, что цель университета со­стоит в обучении дарований, называющихся высшими, в то вре­мя как в школе оно должно быть подчинено целям свободного образования, которое не входит в планы университетов. Одна призвана обучать детей, другой - подростков и юношей, и, бу­дучи далекими друг от друга в своих целях, они не являются не­совместимыми: первая должна рассматриваться как подготови­тельная ступень для другой.

Наши университеты собственно не образовательные, а научно-образовательные учебные заведения. Но даже в этом смысле они ограниченны. Со времени возникновения они поставили своей задачей давать в основном религиозное образование, и когда деятельность множества церквей и светских и религиоз­ных трибуналов настоятельно вызвала к жизни знание и приме­нение того и другого законодательства, тогда изучение граждан­ского и канонического права было включено в их учебный план. Правда, в старые времена в круг предметов входили и так назы­ваемые в ту пору свободные науки и искусства, к которым отно­силась математика. Но ее преподавание велось в духе и на уров­не тех времен, когда алгебра, трансцендентальная геометрия, физико-математические науки были нам едва известны. Посте­пенно даже такое преподавание было оставлено, и Аристотеле­ва философия, схоластическая теология, «Институции» Юсти­ниана, «Декреталии» и отчасти медицина стали единственными в университетах предметами. Между тем начинали развиваться точные науки, возникали новые, из физической сферы. Изуче­ние природы становилось первым объектом внимания мысля­щих людей, и власть знаний получала новый аспект и значение, без учета которых наши университеты, подчиненные своему ре­лигиозному Ордену и его регламентирующим законам, не могли изменить ни цели, ни методы преподавания. И если, таким об­разом, общенародное образование должно приспосабливаться к настоящему состоянию наук и требованиям времени, как оно может считать, что для него приемлемы принципы и содержание образования, даваемого в университетах?

Хорошо, но опять же поставят вопрос: может быть, рас­ширить круг преподаваемых в университетах предметов? Но [308] разве это легко? Думаю, что нет, и даже осмелюсь сказать - не­возможно. Без изменения уставов, методов и духа этого учреж­дения нельзя основать на таковых систему и цели нового обра­зования, которое мыслим развивать. Университеты полагают, что большая часть его получена ими, и не признают поэтому никакого иного знания, кроме преподносимого грамматиста­ми, считая их даже гуманистами. В университетах оно дается на латыни и по текстам латинских авторов. На этом языке ве­дутся объяснения, дискуссии, конференции, защищаются дис­сертации. В целом он в университетах единственно применяе­мый, поскольку, по причинам, недосягаемым для моего бедного рассудка, возвысился в достоинство единственного и законно­го языка наших учебных заведений, и более того, сохраняет­ся в них даже вопреки опыту и отторжению. С другой сторо­ны, ведение в университетах дискуссий, практика апробаций и конкурсов на замещение, служебно-педагогическая иерар­хия, дисциплина, методы обучения, словом, вся их организа­ция абсолютно чужда той, которая необходима новому заведе­нию, в коем созидании нуждается.

Не следует бояться, что такое заведение причинит вред целям и назначению университетов, наоборот, оно послужит к их большой пользе. Обучение, которое будет в нем проводить­ся, обеспечит приток в их аудитории юношей, уже грамотных и несомненно расположенных для восприятия обучения универ­ситетского. Цель его - открыть двери для всех наук и вместе с тем дать подготовительное образование. В нем будут обучать­ся дети и подростки, в университетах - юноши и молодые люди. Так будет утверждаться взаимопомощь, и как знать, не станет ли однажды уровень университетского образования зависеть от уровня образования, даваемого в этом новом заведении?