Среди исторических деятелей прошлого, возглавлявших народы в революционные и ге­роические периоды их истории, одни оказывались в этой роли в силу того, что задолго до этого своей деятельно­стью всячески подготавливали и облегчали их наступле­ние, другие же, наоборот, были только в такие моменты «призваны» на эту роль историей и ведомы сю от одного акта драмы к другому в качестве ее глашатаев и наиболее действенных инструментов в решении назревших за­дач.

К деятелям второго типа и принадлежал Оливер Кромвель. В самом деле, казалось бы, решительно ничто в его биографии рачительного сельского сквайра вплоть до начала гражданской войны не свидетельствовало о скрывавшихся в нем талантах выдающегося полководца и искусного политика и даже после ее начала не предвещало, на какую историческую высоту его вознесет волна революционных событий. Впоследствии, когда жизнь Кромвеля уже клонилась к закату, а слава его достигла общеевропейского зенита, он сам объяснит случившееся - по обыкновению истых пуритан того времени - «волей всевышнего», сравнив себя с человеком, ведомым «по темной тропе провидением».

Ибо кем же он был до этого? И мы услышим в ответ: «Я был по рождению джентльменом и жил хотя не в очень высоких кругах, но и не в полной безвестности». И следу­ет признать, что вряд ли можно было более точно охарактеризовать не только родовое, но и общественное положение сквайра более чем скромного достатка одного из среднеанглийских графств, погруженного в круговорот ординарных хозяйственных забот и с общественно-политическими интересами, едва ли выходившими за пределы родного графства. Именно это обстоятельство ставило в тупик и его современников, и будущих биографов: каким же образом ему, уже миновавшему свое сорокалетие, удалось столь нежданно и негаданно вписать немеркну­щую главу в историю страны, стать на десятилетие олицетворением и вершителем ее судеб? Так или приблизительно [152] так действительно допытывались и выражали свое недоумение близко наблюдавшие его взлет состави­тели мемуаров и вслед за ними читавшие их историки последующих времен.

И все же история народа лишена мистики, если она в каждый подлинно критический момент находит нужный тип деятеля, способного наиболее адекватно схватывать, выражать и решать задачи этого времени, - таково непременное условие «отбора исторического». Остается только заметить, что в данном случае речь идет о типе деятелей, которые поначалу как бы выталкивались снизу на арену истории, а не о тех, кто коварством и палачеством навязывает себя ей.

Итак, если истинно утверждение, что необыкновенное время само формирует и выдвигает нужный ему тип воплощающей его личности, то столь же очевидно, что такая личность только по видимости появляется «вдруг» из небытия. На самом же деле она должна обладать пусть скрытыми от мира интеллектуальными, психологически­ми и волевыми способностями, позволяющими ей при стечении соответствующих обстоятельств проявить свое историческое призвание.

Присмотримся поэтому поближе к Оливеру Кромве­лю: не обнаруживалось ли в нем в годы растянувшегося на большую половину его жизни «ожидания», в пору его безвестности, нечто такое в характере, умонастроении и социальном поведении, что выделяло его определенным образом из среды окружавших его и погруженных в сословную рутину провинциальных джентри?

Самое парадоксальное в биографии Кромвеля не только в его стремительном взлете на политическую вершину страны, в результате чего его личная судьба слилась воедино с судьбой великой социальной револю­ции, с судьбой народа Англии. Не менее парадоксальной выглядела цепь его «превращений» из «штурмовавшего небо» революционера начала 40-х годов XVII века в кон­сервативного и, более того, в контрреволюционного дикта­тора 50-х годов; из организатора свержения монархии, суда и казни «коронованного тирана» Карла I - в лорда-протектора Англии, готового было возложить на себя английскую корону и основать новую династию взамен низложенной.

Стоит ли удивляться тому, что современники, наблю­давшие за этими превращениями, чаще всего считали Кромвеля «бесстыдным лицемером» и «великим обман­щиком», «учеником Макиавелли», будто бы изначально [153] замысливавшим то, чем завершил свою карьеру, - уста­новление своей диктатуры.

Итак, как же совместились в Кромвеле роли, сыгран­ные им в ходе Английской революции середины XVII века, роли столь несовместимые, что во Франции в конце XVIII века их разделили между собой Робеспьер и Напо­леон? Каким образом защитник приверженцев радикаль­ных религиозных и политических учений и устремлений в рядах его армии в ходе гражданской войны превратился после ее завершения в их самого непримиримого врага и беспощадного гонителя?

Ответить на эти нелегкие вопросы мы попытаемся, опираясь сперва на то, как сам Кромвель «объяснял» все происходившее с ним и со страной в бурные годы революционных перемен, и затем - на объективный анализ хода тех же событий.