Мы проследили основные проти­воречия между политикой первых Стюартов и интересами представленных в парламенте торгово-предпринимательских слоев собственнических классов, составлявших в па­лате общин оппозицию этой политике, и имели возможность убедиться в том, что основной конституци­онный вопрос о границах королевской прерогативы, вокруг которого велась борьба практически во всех парла­ментах Якова I, сводился в области внутренней политики к следующему: имеет ли король право вводить новые пошлины и принудительные обложения без ведома и согласия парламента и взимать их? А в области внешней политики - должен ли король «советоваться» с парла­ментом, прежде чем предпринимать какой-либо шаг в международных делах?

Ответ оппозиции был однозначен: верховная власть принадлежит не королю вне парламента, а королю в парламенте, т. е. получившему поддержку обеих палат. Яков I, как мы видели, наоборот, в соответствии со своей доктриной [110] абсолютной власти короля считал своим «бес­спорным» правом обходиться в обоих случаях без «сове­та» парламента и, более того, подтвердил эту доктрину на практике, не созвав после роспуска парламента в 1611 г. (если не считать безрезультатного и краткосроч­ного парламента 1614 г.) вплоть до 1621 г. ни одного парламента. Это была по существу новая для Англии форма абсолютной монархии, которая имитировала «французский образец».

Однако в 1621 г. Якову I все же пришлось созвать парламент из-за финансовых трудностей двора. Неэффек­тивная налоговая система, сопротивление графств, недообложение многих доходов, отсутствие независимых от местных властей королевских агентов, с одной стороны, и мотовство двора - с другой, не обеспечивали короне финансовую независимость от парламента. В ответ на обращение короля за поддержкой палата общин под­вергла острой критике деятельность правительства, и прежде всего систему монополий. Однако особой остроты конфликт с короной достиг, когда речь зашла об испан­ском браке принца Уэльского Карла.

Как мы убедились, с этим вопросом были связаны весьма животрепещущие экономические, политические и религиозные интересы широких слоев английского общества. В ответ на петицию парламента, содержавшую резкие выпады против системы монополий во внутрен­ней политике и против сближения с Испанией - во внешней, а также требования мер для защиты «истинной религии», Яков I снова развил уже знакомую нам теорию, согласно которой права и вольности парламента являются не ее «наследственным достоянием», а «актом королев­ской милости», которой он может быть в любой момент лишен. Когда же палата общин, протестуя против по­добного толкования ее прав и привилегий, заявила, что обсуждение всех вопросов, касающихся короны, государства, защиты религии, - ее «старинное и неотъемлемое право», король на заседании Тайного совета и в присутствии наследника престола собственноручно вырвал текст меморандума из журнала палаты общин, с тем чтобы устранить возможность использования его «двусмыслен­ных выражений» в будущем в качестве прецедента. Естественно, что парламент был тотчас же распущен.

Однако в 1624 г. Яков I был вынужден снова созвать парламент. Теперь, после провала испанского брака, ко­роль, оказавшийся в безвыходном финансовом положении (Лондон ему отказывал в дальнейших займах, в результате [111] торгового кризиса сократились доходы от пошлин), на сей раз «просил» «свободных и искренних советов» от обеих палат. Палату общин об этом не пришлось долго просить. На этот раз Яков I выслушал весьма горькие упреки оппозиции, в которых как бы суммировались все нелепости его внутренней и внешней политики, в частности он дал согласие на решение парламента уничтожить монополию купцов-авантюристов, объявив свободный вывоз из страны крашеных и отделанных сукон. Однако, как только он получил от парламента долгожданные «субсидии» (так именовались вотированные им налоги), тотчас же обнаружилась привычная для политики Стюартов «двойная игра»: спустя лишь несколько месяцев после обещаний Якова I не заключать без ведома и согласия парламента договоров с иностранными государствами он, не колеблясь, заключил секретное соглашение с Францией о браке принца Уэльского Карла и Генриетты-Марии. В результате вопреки требованиям парламента Англия - протестантская страна - должна была полу­чить королеву-католичку, двор которой стал центром католических интриг.

Конфликт между королем и парламентом разгорелся с новой силой в первые же годы правления Карла I и до­стиг своего апогея в связи с подачей палатой общин королю знаменитой «Петиции о праве» (1628 г.). Приняв петицию и дав сперва на нее положительный ответ, король вскоре прервал сессию парламента, мотивируя этот акт «неприемлемым для королевской прерогативы» содержа­нием «Петиции». В ней обращает на себя внимание историка одна важная особенность революционной идео­логии XVII - XVIII веков - иллюзорная «древность прав и свобод», которые оппозиция отстаивала в противо­вес абсолютистским притязаниям короны. Так, составите­ли «Петиции о праве», ссылаясь на Великую хартию вольностей (и толкуя, мягко говоря, новаторски, в духе современного им положения вещей, этот сугубо феодаль­ный по содержанию документ), оказывались в положении толкователей прошлого с позиций желаемого в настоя­щем, проще говоря - творцов исторических мифов, посредством которых юристы оппозиции обосновывали революционные по сути притязания парламента ссылками на «исконные» и «преемственные» привилегии. Есте­ственно, что в этом свете устремления и действия короны, наоборот, оказывались «узурпацией», «неслыханным но­вовведением», «нарушением древней конституции» стра­ны. Для иллюстрации того, какую роль играло осовременивание [112] истории в аргументах оппозиции, приведем лишь два примера.

Известно, что статья 39-я Великой хартии вольностей, на которую ссылались составители «Петиции», содержит утратившую к тому времени смысл чисто феодальную формулу: «И не пойдем на него, и не пошлем на него», - она, разумеется, была полностью опущена. Зато слова «ни один свободный человек не будет арестован, или заклю­чен в тюрьму, или лишен владения» не только были полностью воспроизведены, но и дополнены: «Никто не может быть лишен своей собственности, или вольностей, или доходов». Иначе говоря, наряду с земельной соб­ственностью была включена в качестве неприкосновен­ной также собственность предпринимателей и купе­чества.

Не менее характерен и другой пример того же по­рядка. Палата общин протестовала против взимания так называемого потонного и пофунтового сборов (т. е. по­шлин) без разрешения парламента. Ее составители усматривали в этом сборе «изобретение» советников короля. И в подтверждение его «незаконности» снова приводи­лась статья Великой хартии, содержащая формулу «sine commune consilio regni» (без общего совета королевства). Не ясно ли, что подставить под нее «без общего согласия, выраженного в акте парламента» значило снова-таки наполнить чисто феодальное установление чуждым ему, т. е. современным, содержанием?

Когда осенью сессия парламента возобновилась, веду­щее место в прениях заняли религиозные дела. В ответ на заявление Карла I, что он стоит выше церковного собора и запрещает на будущее время «ученые изыскания» по вопросам религии, видя в них корень зла и источник распрей, палата общин приняла резолюцию, в которой католицизм объявлен наиболее грозной опасностью. Осо­бо подчеркивалась пагубность католической пропаганды при дворе. Конфликт между парламентом и королем разгорелся с новой силой.

2 марта 1629 г. король приказал прервать заседания парламента до 10 марта. Было много оснований опасаться, что эта акция превратится в роспуск парламента. Поэтому в тот момент, когда спикер палаты общин поднялся со своего места и направился к выходу, два члена палаты подбежали к нему и силой водворили его на место - без спикера палата заседать не правомочна. В спешном по­рядке было предложено принять следующие постановле­ния: 1) всякий, кто привносит папистские новшества [113] в англиканскую церковь, должен рассматриваться как главный враг этого королевства; 2) всякий, кто советует королю взимать пошлины без согласия парламента, дол­жен рассматриваться как враг своей страны; 3) всякий, кто добровольно платит не утвержденные парламентом налоги, должен быть объявлен предателем свобод Ан­глии. Без обсуждения палата единогласно приняла эти предложения, и ее члены покинули зал заседаний. У две­ри их встретил вооруженный отряд, посланный королем для разгона палаты. Парламент был тотчас распущен. Это было первое открытое проявление ослушания общинами воли короля, предвестник грядущей бури.

В целом политический кризис 20-х годов справедли­во характеризуется в историографии как период, когда инициатива перешла к палате общин. В эти годы оппози­ция в палате общин достаточно окрепла, чтобы не только влиять на мнение большинства членов палаты, но и проти­вопоставить процедурным ухищрениям короны собственные контрмеры, гарантировавшие ей инициативу в поста­новке вопросов и ходе парламентских дебатов.

Так практика превращения заседания палаты в засе­дание Комитета всей палаты избавила ее от требования обязательного присутствия спикера (назначавшегося ко­ролем) в зале заседаний. Вместо него появился председа­тель Комитета, избранный из его же среды. Место прежних лидеров палаты (обычно из состава членов Тайного совета с целью контролировать и направлять ход дебатов в пользу короны) в палате общин постепенно заняли собственные авторитетные лидеры, которые вели за собой большинство членов парламента. Палата общин утвердила за собой право проверки правомочий вновь избранных членов парламента, самостоятельно решая спорные вопросы.

Наконец, в процедуре импичмента, т. е. выдвижения обвинений против должностных лиц двора в палате об­щин, влекшей за собой судебное разбирательство в палате лордов, создавались предпосылки принципа ответствен­ности правительства перед парламентом. О том, в какой степени палата общин сознавала свою силу, чтобы пре­тендовать на действенный контроль над деятельностью правительства, свидетельствует хотя бы уже упоминавша­яся нами «Протестация» палаты общин в 1621 г., где значилось: «Свободы, изъятия, привилегии и юрисдик­ция парламента являются древним и несомненно прирожденным правом и наследием подданных Англии... Неотложные дела, затрагивающие короля, государство [114] и оборону страны, а также церкви Англии и поддержание и издание законов... являются вопросами, подлежащими обсуждению в парламенте».

И все же из этого не следует, что парламент оспаривал суверенитет короля вне парламента и, более того, что он формально притязал на часть его[1]. В действительности же, отстаивая право участвовать в обсуждении наиболее важных вопросов государственной политики (в том числе тех, которые в тюдоровскую эпоху еще рассматривались как исключительная сфера королевской прерогативы), парламент стремился к сужению ее. В этом, несомненно, отражалась возросшая смелость палаты общин перед лицом монарха, - смелость, находившаяся в прямой свя­зи с возросшей финансовой зависимостью короля от вотируемых парламентом субсидий.

Правомерно возникает вопрос: если палата общин настолько «осмелела», что потребовала от короля «отче­та» по вопросам, относившимся по традиции к прерогати­ве короны, то откуда же палата общин черпала аргументы для обоснования тезиса о «захватах» и «новациях» в отно­шениях с парламентом со стороны короны? Дело в том, что с развитием и усложнением как внутренней, так и международной жизни появилась обширная область общественных и политических отношений, ранее не известных традиции, регулировавшей границы суверенитета короля. Именно на этой «спорной территории» главным образом и завязывался конституционный конфликт между парламентом и первыми Стюартами.

Наконец, отмечая растущую организованность и сме­лость парламентской оппозиции абсолютизму в условиях политического кризиса 20-х годов, нельзя упускать из виду одно важное обстоятельство: прямо или косвенно, но «смелость» парламентских ораторов, организовавших со­противление палаты общин притязаниям первых Стюартов, отражала нараставшую в народных низах города и деревни волну недовольства и брожение, то и дело [115] прорывавшиеся в открытых волнениях и мятежах. Среди последних нетрудно различить голодные бунты, восстания, связанные с лишением бедноты традиционных спосо­бов существования и так называемых заповедных (коронных) лесов в одних графствах и на «ничейной» земле - в так называемой равнине болот (в связи с распродажей в первом случае и осушением частными пред­принимателями во втором), и, наконец, волнения на почве огораживаний общинных земель. Так, в начале 20-х и в 30-х годах голодные бунты в связи с дороговизной хлеба отмечались в Сомерсете, Уилтшире, Гемпшире, Беркши­ре, Сассексе, Гертфордшире и Сеффоке.

Всего между 1585 и 1660 гг. в стране было зафиксиро­вано около 40 мятежей на этой почве. О восстании против огораживаний в 1607 г. в среднеанглийских графствах уже упоминалось. Его средоточием являлись графства Уорикшир, Носемптоншир и Лейстершир, где в те годы лендлорды с особым рвением уничтожали общинные права крестьян. Характерно, что ядро восставших со­ставляли безнадельные жители деревни, для которых эти права являлись главным подспорьем их деревенского быта. Аналогичным образом, когда в 1626 - 1632 гг. нача­лось наступление на общинные права обитателей в так называемых королевских лесах, по западным графствам прокатились массовые волнения безнадельного люда, из­вестные под названием «Западное восстание». Наконец» в 1640 - 1641 гг., т. е. с началом заседаний так называемо­го Долгого парламента, крестьянские выступления против огораживаний были зафиксированы не менее чем в 26 графствах.

[1] Непреложный в правосознании тех лет публично-правовой прин­цип, согласно которому суверенитет безраздельно принадлежал коро­лю, разделял и влиятельный деятель оппозиции в парламенте 20-х годов сэр Джон Элиот. Оказавшись в 1629 году по вине Карла I в заточении в Тауэре, он написал трактат «De jure majestatis» («О праве суверените­та»), в котором утверждал, что суверенитет - это не право подданных, а исключительное право короля. Элиот пытался убедить последнего, что его суверенитет отнюдь не потерпит ущерба от того, что подданные наделяются свободой обсуждать в парламенте политику короля. В мир­ное время гармония в государстве требует, чтобы суверен не затрагивал собственность подданных без их согласия.