Если бы во времени, так же как и в про­странстве,
существовали степени высоты,то я искренне убежден в том,
что высо­чайшим временем оказалось бы то,
кото­рое минуло между 1640-1660 годами.

Томас Гоббс

История человечества знает даты, высоко поднятые над чередой не только лет, но и столетий, даты, которыми отмечены битвы народов за свободу. Одной из них является Великая английская революция середины XVII века.

Это был поистине героический период в истории английского народа, обогатившего своим революционным творчеством сокровищницу всемирно-исторического опыта освободительной борь­бы. Из этой сокровищницы революционной мысли и революционного действия черпали исторические уроки социальные и по­литические мыслители последующих времен, причем не только в Англии, но и далеко за ее пределами. К ним обращались круп­нейшие умы европейского Просвещения, «отцы» конституции Соединенных Штатов Америки и члены революционного Кон­вента времен Великой французской революции.

В качестве первой социальной революции европейского масштаба, провозгласившей политические принципы нового, буржуазного общества, шедшего на смену феодальному старому порядку, «Великий мятеж» в Англии выражал в то время в гораздо большей степени потребности Европы, нежели потребно­сти самой Англии, которая, кстати, в плане сугубо экономическом отнюдь не была самым развитым ее ареалом. Но именно в этом и заключается типологический смысл этой революции в ряду социальных революций, ей предшествовавших и за ней последовавших.

В качестве социально-политического переворота, доведенно­го до конца, т. е. завершившегося уничтожением монархии и установлением республиканского строя, эта революция, невзи­рая на последовавшую за этим реставрацию политических структур и видимое сохранение старых социальных структур, провела столь глубокую борозду в истории этой страны, что в действительности сделала необратимым процесс становления буржуазных общественно-политических порядков в Европе в целом. Именно поэтому и провозглашенные ею политические принципы стали историческим достоянием новоевропейской цивилизации.

Если же от выяснения всемирно-исторического значения революции середины XVII века обратиться к определению ее места в истории самой Англии, то необходимо указать на два решающей важности момента. Во-первых, без учета первого акта [5] революционного переворота в 40-х годах XVII века невозможно объяснить то обстоятельство, как быстро страна эта созрела для «второго его акта» - революции 1688-1689 гг., превратившей Англию в конституционную парламентарную монархию, и, во- вторых, почему именно Англия стала родиной промышленной революции XVIII века. Поскольку речь идет о первом из ука­занных моментов, то нельзя не видеть причинно-следствен­ной связи между двумя английскими революциями XVII ве­ка: революция 1688-1689 гг. не была бы столь «легкой», бескровной и «славной», если бы ей не предшествовала револю­ция, отличавшаяся невероятно ожесточенным сопротивлением ее врагов, растянувшаяся на десятилетие и потребовавшая для достижения победы героических усилий восставших, их кро­вопролитной борьбы с приверженцами абсолютизма Стюартов в ходе двух гражданских войн. Не видеть этой связи - значит оставаться в плену стереотипов вигского исторического мышления XIX века.

Наконец, нелишне напомнить, что исторический опыт Ан­глийской революции середины XVII века наряду с опытом Французской революции конца XVIII века не только послужил для К. Маркса и Ф. Энгельса фактическим основанием научно- критического осмысления европейской истории в период, когда она становилась ведущим фактором истории всемирной, но и в равной степени был предметом их анализа в процессе разра­ботки теории материалистического историзма в целом.

В данной книге автором предпринята попытка представить в сравнительном плане политические биографии трех выдаю­щихся деятелей Английской революции середины XVII века - Оливера Кромвеля, Джона Лильберна и Джерарда Уинстенли. При этом в центре нашего внимания не только находились изви­вы их личной судьбы, но и решалась задача более сложная, а именно представить сквозь призму индивидуальной психоло­гии, специфики восприятий и реакций, переживаний и поведе­ния менталитет больших социальных групп, к которым каждый из названных деятелей революции принадлежал,- одним сло­вом, обрисовать персонифицированное социальное поведение этих групп в ходе революции, проливающее свет на их политиче­скую зрелость и устремления.

Успешное решение этой задачи предполагает, что привлек­шие наше внимание деятели Английской революции наложили отпечаток своей личности если не на ход ее в целом, то по край­ней мере на события отдельного ее этапа. Итак, если отобранные с этой точки зрения деятели лагеря революции - по манере мыслить и действовать - должны характерологически пред­стать в качестве персонификации вполне определенного соци­ального типа эпохи, то не будет преувеличением утверждать, что среди тех, кто в различные периоды революции словом и делом двигал ее вперед, не было более репрезентативных фигур, чем Кромвель, Лильберн, Уинстенли. Именно в их представлениях о сути происходивших событий, о целях борьбы и способах их достижения наиболее полно проявилась предельная грань революционности [6] поборников трех типов социально-политического радикализма тех лет: буржуазно-дворянского, мелкобуржуазно­го и крестьянско-плебейского.

К сожалению, если не прибегать к «художественному» вымыслу, а придерживаться только того, что отложилось в исто­рической памяти, то окажется, что возможности сколько-нибудь полно воссоздать личностный, точнее - психологический, план задуманных биографий, в особенности для периода, пред­шествовавшего появлению данного деятеля на сцене истории, невелики, а то и полностью отсутствуют. Мало, очень мало сохранилось в этих материалах живых деталей, которые вводят в душевный мир человека, позволяют представить его в «частной» жизни, в кругу семьи, друзей. К тому же если Оливер Кромвель стал впоследствии слишком заметной исторической фигурой, привлекшей внимание современников ко всем перио­дам его жизни, в том числе и к раннему (в который, кстати, за отсутствием свидетельств вплетено немало «легенд»), то Джон Лильберн, проведший долгие годы в тюремных застенках, и по характеру, и по направленности своей деятельности уже не удостаивался столь пристального внимания составителей мемуа­ров, и уж совсем покрыта мраком неизвестности биография Уинстенли. И случилось это, быть может, потому, что Уин­стенли был личностью наиболее неординарной и уже в силу этого отверженной, личностью, мысли и деяния которой просто не укладывались в здравый смысл тех, кто владел пером и рас­полагал досугом, чтобы им воспользоваться. Неудивительно, что практически вся его жизнь, за исключением ряда ее эпизо­дов, осталась за пределами исторической памяти. Такова специ­фика документального материала, диктовавшая свои условия автору, с которыми придется считаться и читателю, если он, разу­меется, пожелает знать именно то, что о данном предмете знает история.