Возобновление переговоров с к.-д. и промышленниками. - Усилия Церетели (словесный компромисс). - Переговоры «демократии» с «буржуазией». - Отказ «демократии» от принципиальных требований. - «Настроение» цензовых элементов. - Программные уступки «демократии» - Организация «предпарламента». - Окончательная санкция «демократии». - Окончание кризиса. - Министры к.-д. и Керенскии. - Отношение социалистов к министерству. - Группы поддерживающие правительство.

Временное Правительство без особой тревоги следило за «му­ками слова» демократического совещания. 10-го сентября как мы видели, оно отказалось от сформирования кабинета до решения собрания. Но уже 13-го, то есть накануне действительного откры­тия совещания, А.Ф.Керенский просил москвичей Н.М.Кишкина, П.Н. Малянтовича, а также представителей торгово-промышленников А.И. Коновалова, П.А.Бурышкина, С.Н.Третьякова, С.Смир­нова и С.М.Четверикова приехать в Петроград для продолжения переговоров. Выработав предварительно условия для своего вступления, московские деятели приехали 14-го и предъявили свои шесть пунктов - все те, что и прежде: 1) решительная борьба с анархией, 2) обеспечение свободы выборов в Учредительное Собрание, 3) равенство прав всех министров входящих в прави­тельство, то есть уничтожение «триумвирата» и «директории» 4) органическая работа по воссозданию боеспособности армии без всяких уклонений в сторону демагогии, 5) независимость Временного [476] Правительства от всяких безответственных партийных и классовых организаций и 6) вхождение в состав кабинета партии народной свободы. Керенский не возражал, но и не делал опреде­ленных предложений. Он выжидал решений совещания. Друзья Керенского обнадеживали его, что в совещании может создаться благоприятное для правительства большинство. 15-го сентября утром, однако, Керенский сделал шаг вперед, указав московским кандидатам те портфели, на которые они могут рассчитывать: призрения, министерства торговли, государственного контролера и председателя экономического совещания. Москвичи не возража­ли, но повторили, что для них главное - та программа, которую они выставили, а также и то условие, чтобы министры-социалис­ты не подавляли других своей численностью. Вечером 15-го состо­ялось совещание кандидатов со всеми министрами, причем было установлено, что между теми и другими нет никаких разногласий на почве предъявленной москвичами программы. Тем же вечером кандидаты выехали в Москву для окончательных переговоров с единомышленниками. Вопрос о реконструкции кабинета продол­жал считаться открытым.

В ближайшие дни был сделан, однако, один шаг, который по­казывал, что Керенский идет к своей цели, не дожидаясь решения совещания. С.Н.Прокопович был переведен из министерства тор­говли, которое хотели получить представители торгово-промыш­ленного класса и назначен министром продовольствия на место окончательно ушедшего А.В.Пешехонова. Указ об этом был опуб­ликован в «Собрании Узаконений» 17-го сентября. В вечернем заседании 19-го сентября министры последовательно узнали, - спе­рва, что совещание приняло большинством принцип коалиции, а затем, что вторым вотумом оно коалицию отвергло. Так как, од­нако, отвергнута была не вообще коалиция, а коалиция без каде­тов, то возможно было считать первый вотум совещания сохраня­ющим силу. В противном случае, получался вывод, что у совещания вообще нет никакого мнения о переустройстве власти. В том и другом случае, Керенский считал себя вправе держаться своей прежней линии поведения. Он послал на следующий день, 30 сен­тября, управляющего делами Гальперна[1] сообщить И.Г.Церете­ли в Смольный, что совет пяти, основываясь, на первом вотуме совещания, уже составил кабинет с представителями цензовых элементов и завтра предполагает опубликовать полный состав Временного Правительства. В 3 часа того же 20-го сентября Керенский сообщил и С.Н.Третьякову в Москву, что он, Коновалов, Кишкин и Смирнов уже назначены на министерские посты и что на следующий день, 21-го эти назначения будут опубликованы.

В Смольном с половины первого заседал президиум совещания с представителями центральных комитетов и групп, представлен­ных на совещании. Как только поставлен был вопрос о переуст­ройстве власти, снова полились бесконечные речи. Каждая партия продолжала стоять на своем. Меньшевики не хотели коалиционного [477] министерства. Большевики не выражали желания безусловно поддерживать даже и однородное социалистическое правительство по программе 14-го августа. Среди этих трений Церетели получил приведенное сообщение Керенского. Он просил передать ему, что подобный выход из создавшегося положения неприемлем и не может привести к желательным результатам, ибо такой состав правительства, какой предположен, не встретит поддержки «рево­люционной демократии». Получив этот ответ, Керенский выразил намерение лично явиться в 5 часов в заседание президиума. При­ходилось спешить, чтобы к приходу главы правительства иметь хоть какое-нибудь мнение.

Церетели предложил тогда оставить пока в стороне вопрос о власти, как спорный и остановиться на вопросе, в котором все были согласны: вопросе о предпарламенте, который должен сам создать власть, перед собой ответственную. Тотчас же выясни­лось, однако, что большевики, хотят создать этот «предпарла­мент» или, как они его называли «конвент» из рабочих, солдат­ских и крестьянских депутатов, а для этого предлагают отложить его образование на две недели, до нового съезда советов. Коопе­раторы и представители самоуправления находили, что такая от­срочка невозможна, ибо власть надо создавать немедленно. В 4 часа был сделан перерыв, сторонники однородного правительст­ва устроили совещание, после которого было предложено форму­лировать решение. В перерыве сторонники однородного правительства устроили совещание со сторонниками коалиции Чхенкели, Гоцем и другими, которых начали склонять на свою сторону. Как только об этом стало известно в кулуарах, кооператоры ре­шительно запротестовали, считая, что первый вотум демократи­ческого совещания о принципе коалиции, не может быть уничто­жен нелепыми прибавками, затемнившими его смысл.

Однако, когда по возобновлении заседания, был поставлен на голосование вопрос о коалиционном министерстве, за него вотиро­вали только 50 голосов: 60 голосов оказались на стороне однород­ного министерства. Каменев великодушно согласился не свергать такого правительства... до съезда советов. Сторонники коалиции заявляли, что подчиняясь голосованию, они, однако, в такое пра­вительство вступить не могут, ибо считают его гибельным для России. Церетели констатировал тогда, что президиум не исполнил порученной ему задачи, ибо голоса опять разделились и одно­родного министерства нельзя «протащить» при сопротивлении целой половины участников совещания. «Как можно говорить те­перь об управлении государством силами одной демократии», с отчаянием говорил он, «если в своей небольшой среде мы не умеем создать коалиции?». Единственный возможный выход Церетели видел в том, чтобы снять вопрос о коалиции с обсуждения «и пусть выбранный нами орган решит вопрос о подборе тех или других лиц на определенной программе». Другими словами, орган, которому демократическое совещание передоверило реше­ние, [478] предлагал передоверить его дальше, уже в третью инстан­цию.

В начале шестого часа приехал Керенский и произнес перед собранием президиума с приглашенными большую речь. После ее произнесения он немедленно уехал. Речь Керенского произвела впечатление - не столько той мрачной картиной положения стра­ны, которую он набросал - и которая в его устах потеряла ха­рактер новизны, сколько его определенными намеками, что в слу­чае решения совещания создать однородное правительство, он в его образовании участия не примет. Керенский высказал также желание, чтобы намечаемый совещанием «предпарламент» не был выбран совещанием, а назначен правительством.

По уходе Керенского прения возобновились. Сторонники коа­лиции требовали пересмотра и отмены только что состоявшегося решения. Противники коалиции протестовали. В разгоревшихся снова прениях выяснилось, что ни Церетели, ни другие министры-социалисты в однородное правительство не войдут. И президиум снова очутился в тупике. Приходилось последовать совету Цере­тели, то есть, признав свою неспособность решить вопрос, пере­дать решение другому органу, - конечно с согласия совещания. Собрание лишь констатировало, что оно согласно в трех вопро­сах: 1) в признании необходимости ответственности правительства перед представительным органом, который будет организован де­мократией, 2) в признании обязательности для правительства про­граммы 14-го августа, пополненной проектом об «активном введе­нии внешней политики в целях скорейшего заключения всеобщего демократического мира» и 3) в решении избрать особый орган, которому и поручить на указанных условиях приступить к орга­низации власти, не связывая его никаким обязательным постанов­лением в смысле приглашения тех или иных министров. В состав этого органа должны были, по предложению Церетели, войти все политические партии, представленные на совещании, а также кооперативы, пропорционально их численности. Если окажется, что власть нужно будет образовать на начале коалиции, тогда в тот же орган могут быть введены и представители цензовых элемен­тов - конечно, с сохранением перевеса демократии. Этот послед­ний пункт прошел 56 голосами против 48, но только потому, что было 10 воздержавшихся. Ограничительные поправки, внесенные сторонниками однородного министерства, были на этот раз отверг­нуты. На этом, наконец, заседание президиума было закрыто. Целый день, параллельно с ним, заседали и фракции партий, го­ворились речи, но никаких решений, в ожидании предложения президиума, не принималось. Только теперь, уже вечером, фрак­ции были осведомлены о принятых президиумом постановлениях. Последовали новые речи. У меньшевиков, после продолжитель­ных обсуждений, предложения Церетели прошли, причем их обе­щали поддерживать все, от Потресова до Мартова. Не так гладко пошло дело у эсеров, которые спорили до половины 12-го ночи: [479] группы Чернова принимала предложения Церетели лишь с некото­рыми поправками.

В 11 1/2 часов, наконец, открыто было заседание демократи­ческого совещания в Александринском театре, пятью часами позже назначенного срока. Доклад Церетели уже носил окраску официального оптимизма. «Мы нашли общий язык», «мы подня­ли общее знамя», «призрак разрыва, навеявший вчера ужас на со­брание, сегодня рассеян»; «опасность уничтожения единства в рядах революционной демократии» устранена. Церетели изложил решения президиума, как исполнение решения собрания «найти то общее, что объединяет всю организованную демократию» Платформа 14-го августа, ответственность власти перед «органами всенародной воли» и соответственная перестройка власти на новых началах; наконец, создание такого органа, который бы от­ражал всенародное настроение (Церетели намеренно не сказал здесь «волю») в течение двух месяцев, отделяющих страну от Учредительного Собрания. Таковы были звенья цепи, логически свя­занные и очень искусно прикрывшие от демократии тот провал который ожидал ее при встрече этих приемлемых для нее и хоро­шо звучавших предложений с действительным настроением прави­тельства и последовательных сторонников коалиции. Для правой части совещания и для самого Церетели, предупрежденного Ке­ренским, эта опасность, правда, была ясна. Они пытались устра­нить ее, - но не по существу и не путем открытого компромисса а путем словесных уловок и намеренных неясностей, рассчитан­ных на невнимательность большой аудитории. Так, «постоянный правительственный орган», перед которым должно было отвечать правительство, в проекте резолюции уже предполагалось «выде­лить из среды» съезда (п. 2), тогда как для переговоров с правительством создавалась особая коллегия пяти, которая и должна была немедленно «предпринять необходимые практические шаги для содействия образованию власти на вышеуказанных началах» (п. 4). Третий пункт резолюции гласил: «Правительство должно быть подотчетно этому органу и ответственно перед ним» Но по просьбе кооператоров и согласно желанию Керенского, Церетели здесь вставил после первых двух слов фразу, противоречившую остальному содержанию пункта: «правительство должно санкцио­нировать этот орган» и т.д.

Председатель совещания предложил принять проект резолю­ции Церетели без прений, но это не прошло. Предложение прав­да, было принято единогласно, но фракционные ораторы получи­ли слово по мотивам голосования. Большинство фракций в этот момент, правда, не воспользовались словом для споров Меньшевики объединенные и меньшевики интернационалисты, социалис­ты-революционеры, народные социалисты и трудовики умерен­ные кооператоры и крайние представители рабочих коопераций наконец, казаки, скрепя сердце, с разными оговорками согласи­лись голосовать за резолюцию Церетели. Только Троцкий остался [480] неумолим. От имени большевиков он От имени большевиков он соглашался принять усло­вия, ограничивающие правительство, платформу и ответствен­ность, но был не согласен принять способ составления предпарла­мента и согласиться на участие цензовых элементов в нем и в пра­вительстве. Он заранее заявил, что в случае принятия этой части резолюции, большевики будут голосовать против всей резолюции в целом. Часть собрания, однако, все еще рассчитывала удержать большевиков с собой и с мест слышались наивные восклицания: «Троцкий, не торгуйся».

Началось голосование. Платформа, ответственность, «предста­вительное учреждение впредь до Учредительного Собрания отра­жающее волю страны» - словом, все содержание пункта первого принято было громадным большинством 1150 против 171, при 24 воздержавшихся. Оппозиция более чем удвоилась при втором пункте, содержавшем положение о «цензовых элементах» и о «выделении» представительного органа «из среды» совещания - положения, против которых возражал Троцкий. Второй пункт был принят 774 голосами против 385, при 84 воздержавшихся. Это был максимум оппозиции и большевики увидали, что они не в состоянии повлиять на исход голосования. Тогда они перешли к тактике воздержания. Когда ко второму пункту была внесена по­правка, что в представительном органе должно быть обеспечено преобладание демократии, то число сторонников пункта поднялось уже до 941 и только 8 голосовали против. Но 274 воздержа­лось. В третьем пункте вставка Церетели о «санкции» представи­тельного органа правительством вызвала такое возбуждение, что перед голосованием Церетели сам выбросил эти слова. Тогда чис­тая «подотчетность» и «ответственность» была принята центром, при участии большевиков против правых элементов, почти теми же цифрами голосов, как первый пункт: 1064 против одного, при 123 воздержавшихся. Последний пункт резолюции предлагал пре­зидиуму «к завтрашнему дню представить проект выборов посто­янного учреждения из состава съезда», а также избрать пять представителей из своей среды для немедленного «содействия» образованию власти на вышеуказанных началах, с «санкцией» - и под условием отчета в своей работе вышеупомянутому правительственному учреждению. Этот пункт принят был 922 голосами против 5, при 233 воздержавшихся.

Настроение совещания, таким образом, выяснилось оконча­тельно. В нем был сильный центр, защищавший бесполезный ком­промисс, неприемлемый для правительства и два крыла, стоявшие за чистую и последовательную тактику: более сильное крыло за тактику большевиков, более слабое - за тактику Временного Правительства. Численно эти части можно выразить цифрами: центр - около 774, правое крыло (кооператоры, самоуправление, деревня) - от 123 до 171; левое крыло (большевики и левые эсеры) - от 233 до 274. Последняя группа, заметив свое бессилие повлиять на совещание, поспешила тотчас же от него оторваться. [481]

Для конца совещания она спровоцировала скандал. Луначар­ский перед голосованием резолюции в целом, заявил, что больше­вики будут голосовать против нее, потому что смысл резолюции оказался значительно измененным путем якобы «стилистических» поправок. Так, иронически говорил он, после «кооперации с гражданами кооператорами» появилась «санкция» правительством представительного органа; вместо того, чтобы «творить власть», проектируемый орган лишь содействует созданию власти, причем степень содействия оказывается неопределенной. Возражения были справедливы: в инкриминированных словах действительно заключались не «стилистические», а принципиальные разногла­сия. Совещание шло на то, чтобы вскрыть это разногласие. Но теперь, когда о нем было громко заявлено, председатель Авксентьев и Церетели поспешили на выручку, готовые пожертвовать обнаружением принципиального разногласия с большевиками в самой резолюции. Вставка о «санкции» уже изъята, констатировал пред­седатель. Вместо слова «содействовать» Церетели предложил ска­зать - в сущности так же неопределенно: «принять меры к со­зданию власти». Но он имел неосторожность прибавить: «с этих пор, говоря с товарищами большевиками, я буду брать нотариуса и двух писцов». В зале поднялся невообразимый шум. Большеви­ки требовали призвать Церетели к порядку и грозили уходом. Сторонники Церетели устроили ему овацию. После перерыва, в половине четвертого ночи, Церетели заявил, что его замечание от­носится только к двум говорившим большевикам, Луначарскому и Каменеву. Инцидент объявлен был исчерпанным.

В отсутствии части большевиков вся резолюция в целом была поставлена на голосование. Голосование дало результат: 829 (центр и правое крыло) за резолюцию, 186 (левые) против, 69 воздержались.

Следующий день, 21 сентября, прошел в переговорах фракций о числе месте в «российском демократическом совете». В полови­не седьмого вечера, с опозданием в 31/2 часа, при полупустом зале, Войтинский прочел демократическому совещанию доклад об этом. Затем начались новые переговоры с фракциями и группами. Крестьянские депутаты потребовали двух третей голосов, рабо­чие - половины. Центр и левая хотели производить выборы по партиям, правая - по группам. В полночь Войтинский сделал окончательные предложения, которые были приняты без прений Общее число членов совета будет 308. Каждая партия или группа введет туда приблизительно 15% своих присланных на совещание членов. Таким образом, с поправками будет: от городов и земств по 45 членов, от советов рабочих и солдатских депутатов и крес­тьянских депутатов по 38, от кооператоров - 19, рабочей кооперации - 5, профессиональных союзов - 21, от национальных организаций - 25, от действующей армии - 26, от флота - 3 военно-окружных организаций - 2, казаков - 6, торгово-промышленных служащих и железнодорожников по 5, земельных ко­митетов [482] - 7, экономических организаций - 6, от крестьянского, учительского союзов и почтово-телеграфных служащих по 2, ад­вокатуры - 1, прочих организаций - 7.

22 сентября в заседании демократического совещания оглашен и утвержден был список лиц, выбранных группами и партиями в «демократический совет». Затем Войтинский произнес заключи­тельное слово, которое звучало очень минорно. «Мы увозим из совещания чувство тревоги, ибо глубокое внутреннее расхожде­ние, обессилившее русскую демократию, не изжито нашей рабо­той... Мы не нашли в себе достаточно сил для разрешения стояв­ших перед нами вопросов.., мы не нашли новых путей... Все-таки, мы нашли несколько общих положений, которые нас объединя­ют... Мы увозим отсюда глубокое сознание, что общий язык, общий путь, общая тактика должны быть найдены демократией». «Если этого не будет, то неминуемо крушение всех наших чаяний и гибель революции». Как бы в виде иллюстрации к этому над­гробному слову, последнее заседание демократического совещания окончилось новым конфликтом с большевиками по поводу попыт­ки меньшевиков найти «общий язык», хотя бы в вопросе об «ак­тивной внешней политике» и об ускорении «демократического мира». Дан прочитал проект «воззвания к демократии всех стран», - один из перепевов циммервальдских мелодий. Но боль­шевики заявили, что воззвание меньшевиков захватило их врас­плох: в сущности, это была попытка отнять у них монополию на циммервальдизм. После продолжительного шума и перерыва Ря­занов прочел большинству собрания обвинительный акт. «Ответственные руководители совещания вели "закулисную соглашатель­скую работу" и хотя плоды этой работы взяты обратно, но нашед­шая в них отражение капитуляция части совещания перед безот­ветственными и цензовыми элементами проводится его официаль­ными вождями на деле». Состав предпарламента «подобран, как и состав совещания», потому что «задачей организаторов предпарламента является не создание демократической власти, а по-преж­нему только поиски соглашения с буржуазией». Ввиду этого, большевики, «с еще большей силой отстаивая теперь, после опыта демократического совещания, необходимость передачи всей власти советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, посылают своих представителей в предпарламент» только для того, «чтобы в этой новой крепости соглашательства обличать всякие попытки новой коалиции с буржуазией».

Рядом с шатаниями меньшевистского центра, это была по крайней мере определенная позиция. Люди, которые ее заняли, не смущались противодействием и не могли быть смягчены уступка­ми. Они знали, куда идут и шли в одном, раз принятом направ­лении, к цели, которая с каждым новым неудачным опытом «соглашательства» становилась все ближе. Петроградский совет рабо­чих и солдатских депутатов уже стал прочной базой их в этой борьбе. Туда они шли с резкой критикой «штемпелеванных союзников [483] Корнилова» в демократическом совещании (так называлась «коммерческая демократия» кооперации), там принимали жела­тельные им резолюции против «соглашателей» и оттуда приноси­ли их на трибуну Александринского театра. Петроградский совет и петроградские рабочие - это была та галерея, для которой они устраивали свои спектакли на «демократическом совещании».

Временное Правительство формально шло своим путем при ре­конструкции кабинета. Мы видели, что Керенский уже 20-го сен­тября считал переговоры с «цензовыми элементами» Москвы за­конченными и 21 собирался опубликовать список членов нового правительства. Но фактически ему приходилось выжидать ре­зультатов совещания, так как ни Церетели не считал допустимым формирование власти так демонстративно независимо от совеща­ния, ни москвичи не решались вновь ехать в Петроград, пока не были устранены по крайней мере принципиальные препятствия к их вступлению. К таким препятствиям относилась и платформа 14-го августа, и ответственность перед новым представительным органом, выбранным совещанием. Для А.Ф.Керенского неприемлемо было только второе условие.

Церетели и Чхеидзе приехали в Зимний Дворец. В их толко­вании принятая ночью резолюция ни в чем не противоречила на­мерениям Керенского и оставляла ему полную свободу для про­должения переговоров с москвичами. Они обнадежили Керенско­го, что «ответственность» перед «предпарламентом» может быть истолкована не в политическом смысле «парламентарной» ответст­венности, а в более общем смысле моральной ответственности и подотчетности только партийной. На почве, таким образом, расчи­щенной, уже были мыслимы дальнейшие переговоры. По новому приглашению Керенского москвичи согласились выехать в Петроград на 22-е.

В пятом часу дня в Малахитовом зале Зимнего Дворца со­брался полный состав правительства, представители демократи­ческого совещания в лице Чхеидзе, Церетели, Гоца, Авксентьева городских голов двух столиц, Шрейдера[2] и Руднева, представи­теля земской группы Душечкина[3] и представителя кооператоров Беркенгейма, четверо приглашенных москвичей, кандидатов в ми­нистры и двое членов ЦК партии народной свободы, Набоков и Аджемов[4]. В своей вступительной речи А.Ф.Керенский формулировал задачи собрания так, как их понимали и представители «цензовых элементов». Задачи правительства, лицом к лицу с возрастающими внешними и внутренними затруднениями - самые элементарные: поднятие боеспособности армии устранение экономического распада и борьба с анархией. В своей деятельнос­ти правительство руководилось только программами выработан­ными в его собственной среде, комбинируя интересы всех элемен­тов населения. Опубликование новых пространных деклараций работа тщетная: нужны не декларации, а осуществление определенных мероприятий. Постановления демократического совещания [484] имеют огромное значение, как показатель имеют огромное значение, как показатель настроения широких об­щественных слоев. Но они так же необязательны для правитель­ства, как и постановление предварительного совещания москов­ских общественных деятелей. Источник власти один: он в револю­ции 27-го февраля и в традиционной передаче полномочий от созданного революцией правительства. Власть, как и революция ее создавшая, общенациональна, суверенна, ни от кого независима. Назначение нового правительства принадлежит только ей одной. Ввиду трудности положения, она сама, по своему почину, решила подкрепить себя временным совещанием, с которым постарается действовать солидарно. Но, конечно, она не может быть ответст­венна перед этим совещанием, которое ею же и организуется из представителей разных партий, классов и групп населения и будет иметь лишь совещательное значение. Временное Правительство полагает, что спасение страны возможно лишь при прочном и тес­ном блоке буржуазных и демократических элементов, - с чем со­гласно и большинство совещания. Правительство такого состава должно быть организовано сейчас же, немедленно и завтра должен быть опубликован его состав.

В.Д.Набокову оставалось только согласиться со всем тем, что сказал министр-председатель. Но соглашаясь, он указал, однако, что между точкой зрения Керенского и взглядами демократичес­кого совещания продолжает существовать огромная разница. Он отметил и три основных пункта этого отличия. 1) Источник влас­ти, по мнению правительства, есть традиционная передача власти от революции 27-го февраля, тогда как демократическое совещание себя считает источником власти. 2) Программа 14-го августа; с точки зрения Керенского, есть лишь программа отдельных групп населения: по мнению совещания она должна быть обяза­тельна для правительства и 3) Предпарламент, по мнению мини­стра-председателя, должен быть лишь совещательным органом, а демократическое совещание требует ответственности министров перед этим органом. В.Д.Набоков просил представителей совеща­ния сообщить, как смотрит «революционная демократия» на все эти вопросы.

Ответ Церетели отличался его обычной изворотливостью. Во­прос об источнике власти, отвечал он, теперь стоит также, как и прежде. И прежде и теперь власть создавалась соглашением цен­зовых и демократических органов (это, конечно, юридически не­верно). Только теперь нужно уже не одно соглашение этих клас­сов, а соглашение всей страны, что может быть достигнуто осу­ществлением «яркой демократической программы». Это и есть программа 14-го августа, дополненная программой Верховского в вопросе о боеспособности армии и требованием «безотлагательно­го сношения с союзниками относительно приближения мира на ос­нове целости и независимости России и в духе идей русской революции». О предпарламенте тоже нечего спорить: «мы его уже со­здали»; правительству остается «санкционировать» его и дополнить [485] цензовыми элементами. Предпарламенту «должны быть предоставлены функции контроля власти, право вопросов и выра­жения доверия или недоверия к правительству». Главным препят­ствием к соглашению является возможное недоверие. Цензовые элементы не верят любви демократии к родине, а демократия не верит любви цензовиков к революции. Стоит устранить это и тогда создать коалицию будет нетрудно.

С.Н.Третьяков правильно указал, что Церетели не дал ясного и определенного ответа на вопросы Набокова. Нужно сперва перекинуть мост между пропастью, отделяющую взгляды Церете­ли и Керенского, особенно на предпарламент: тогда можно гово­рить о соглашении. Последующие ораторы пытались «перекинуть мост». Аджемов, Авксентьев, Беркенгейм, Прокопович, Никитин Коновалов убеждали собрание отказаться от излишнего форма­лизма, признать разногласия только словесными и искать точек соприкосновения в духе взаимного доверия. Ответственности при­знавать не нужно, но ведь, конечно, при вотуме недоверия пред­парламента, правительство выйдет фактически в отставку Нужно ли правительству объявлять, что оно будет руководиться програм­мой 14-го августа, или достаточно привести в декларации ее от­дельные пункты, намекал Керенский. Кончено, соглашался далее Руднев, демократическое совещание «не имеет права создать власть», ибо оно есть орган, выражающий политическое мнение демократии, а совсем не всенародную волю. После часового пере­рыва Церетели сделал уступку Керенскому: дело не в том чтобы в декларации правительства была непременно ссылка на програм­му 14-го августа: достаточно, чтобы правительство осуществляло перечисленные там меры, - меры, надо прибавить, на осуществление которых понадобились бы не месяцы, а годы. В ответ Аджемову, что предпарламент есть «антидемократический суррогат парламента», Церетели доказывал, что предпарламент нужен для подготовки «психологии масс» к парламентаризму. Он вызвал этим саркастическое возражение Набокова, что вряд ли к парламентаризму может готовить учреждение, нарушающее элементар­ные начала демократического представительства и, с этой точки зрения, худшее даже, чем Булыгинская дума. В.Д.Набоков вос­становил также чистоту государственно-правовой позиции затем­ненной «соглашательством» многих предыдущих ораторов Если бы была признана ответственность правительства перед предпар­ламентом, это значило бы, что произошел новый государственный переворот. Правительство из суверенного, каким оно было до сих пор, превратилось бы в простой орган исполнительной власти ус­тупив свои суверенные права учреждению, которое никоим обра­зом не может выражать волю народа, а только мнение отдельных групп населения.

После нового перерыва с 2-х до 3-х часов ночи, московские де­ятели и гласные ЦК партии народной свободы формулировали свои окончательные требования в следующей, совершенно опреде­ленной декларации. «Деятельность коалиционного правительства [486] должна определяться теми же очередными задачами, которые были им выставлены на Московском Совещании и заключаются в поднятии боеспособности армии, в борьбе с анархией, в водворе­нии законности на местах, в борьбе с хозяйственной разрухой. Программа Временного Правительства должна быть выработана им самим на основании высказанных общественными организа­циями на Московском Совещании положений, сообразно с реальными требованиями момента и осуществимостью этих положений, а также с краткостью срока, остающегося до Учредительного Со­брания. Ввиду желательности ближайшего общения власти с ши­рокими слоями населения, в целях взаимного осведомления и ока­зания этими слоями содействия правительству в его работе, долж­но быть признано целесообразным образование временного, до со­зыва Учредительного Собрания, особого государственного совеща­ния, которое могло бы быть выразителем общественного мнения. Совещание это должно быть организовано правительством, кото­рое определит его состав и компетенцию, установит его регламент, сохраняя по отношению к нему полную независимость».

И.Г.Церетели заявил на это, что представители «революцион­ной демократии» могут дать окончательный отчет об основах со­глашения лишь на следующий день, после совещания с демократическими органами. С своей стороны, он высказал готовность со­гласиться на то, чтобы предпарламент был создан правительст­вом, которое не несло бы перед ним формальной, в парламент­ском смысле, ответственности. Возможность окончательного со­глашения, таким образом, стала очевидной, в виду готовности представителей демократического совещания отказаться от всех своих принципиальных позиций. С своей стороны, и представите­ли цензовых элементов обнаружили максимум возможного для них примирительного настроения. Если примирительное настро­ение лидеров «революционной демократии» объяснялось сознани­ем полной безвыходности положения, в которую завели «демокра­тию» ее внутренние разногласия, то главным побуждением «цен­зовых элементов» была необходимость немедленно придти на по­мощь родине при обстоятельствах, тяжесть которых вновь выяс­нилась из сообщений участников совещания. Представитель ново­го демократического земства, педагог Я.И. Душечкин, свидетельст­вовал о полном падении авторитета власти на местах, о громадном абсентеизме на выборах, о равнодушии населения к новым рефор­мам и о предпочтении старым волостным старшинам перед новы­ми демократическими комитетами, о бессилии новых учреждений обеспечить не только собственность, но и саму жизнь гражданина. Настроение более сознательных слоев характеризовалось железно­дорожной забастовкой, которая грозила уже несколько времени и разразилась, наконец, в ту же ночь, на 23-е сентября. Конфликт с «Центрофлотом», распущенным правительством, едва улаженный, открылся снова. Гомельский совет рабочих депутатов, под давлением многотысячной толпы вынужден был вынести резолюцию [487] о немедленном заключении мира. М.И.Терещенко указал, что с разрушением внутреннего строя армии и с углублением хо­зяйственной разрухи и анархии в стране, престиж наш у союзни­ков пал чрезвычайно, и нам не с чем явиться на конференцию с союзниками, назначенную на середину октября. Понятно, почему только что внесенное меньшевиками обращение к демократии всего мира «говорит языком нищенки». При этих условиях сам строй, завоеванный революцией, подвергается опасности. В Ко­стромской, Тобольской и других губерниях, по сообщению Керен­ского, являются признаки поворота в пользу монархии. С.С.Салазкин, в случае неудачи коалиции, грозил собранию преслову­тым «генералом на белом коне». Другие правильнее указали на гораздо более серьезную и близкую опасность: на захват власти большевиками, - опасность, особенно понятную для самих лиде­ров «революционной демократии». Перед возрастающим напором с этой стороны им некуда податься. И немудрено, что Чхеидзе, к полному удивлению собрания, спрашивал: а не приняла бы одна буржуазия власть, если бы демократия обещала ей поддержку? В.Д.Набоков принял этот вопрос за ловушку или, по меньшей мере, за иронию и соответственно отвечал: мы здесь не уполномо­чены вести разговоров о чистом буржуазном или о чистом социа­листическом министерстве, а только о том, как лучше устроить коалицию. Но в устах Чхеидзе этот вопрос в такую минуту имел серьезный смысл и звучал больше отчаянием, чем иронией или насмешкой...

С своей стороны представители «цензовых» элементов не воз­лагали более никаких надежд на коалицию и относились к нала­живавшейся комбинации крайне скептически. Они не верили в ее прочность, не верили и в значение поддержки импровизированно­го представительного органа, который, как уже заявлял официоз «революционной демократии», «Известия совета рабочих и сол­датских депутатов» создавался для новой «открытой и организо­ванной классовой и партийной борьбы на почве делового обсужде­ния политических вопросов». Больше всего они, как и «демокра­тия», не верили в Керенского и Керенскому. Конечно, Керенский говорил теперь то же - или почти то же, - что и министры к.-д.: конечно, он искал поддержки у старого своего друга А.И.Конова­лова, присоединившегося к партии к.-д. после своего ухода из ми­нистерства; конечно, и другой представитель былого триумвирата М.И.Терещенко обнаруживал теперь полное разочарование демо­кратическими организациями, нетерпеливо рвался в борьбу с ними и открыто проявлял возраставшую в нем патриотическую тревогу. Но, тем не менее, с одной стороны, воля этих людей и, прежде всего Керенского, была уже надломлена событиями; а с другой, - сам собой ставился роковой вопрос: не поздно ли? Не поздно ли объявлять войну большевикам, после того как тактика советов все сделала для подготовки их победы? «Вы забыли», на­поминал в те дни «Рабочий Путь» всем, кто собирался «изолировать» [488] большевиков и «ликвидировать» советы: «вы забыли, что большевики - это теперь советы рабочих и солдатских депутатов. Это с ними вы хотите справиться "железной рукой"».

Увы, из социалистов им даже никто не объявлял «боя». Церетели, спрошенный в совещании, правда ли, что он собирался «от­сечь от демократии большевиков» (это был вопрос Кишкина: «Мы отсекли своих большевиков справа; отсекли ли вы своих большевиков слева?») ответил 23 сентября так же, как он отвечал и на юбилейном заседании Государственной Думы, 27 апреля: «Демократия будет бороться с ними только политическими сред­ствами, считая недопустимыми иные». И напрасно Плеханов предупреждал в эти же дни Церетели в своем «Единстве»: «со­хранив единство демократического фронта, направленного в сто­рону захвата власти (вместо открытого разделения его на сторон­ников государственности и сторонников большевиков и анархии), Церетели тем самым произнес «а». Единомышленники Ленина хотят, чтобы он произнес «б». На это он вряд ли решится. Но ленинцы обойдутся без его помощи. Раз произнесено «а», будет произнесено и «б»: за это ручается объективная логика событий. Но чему же вы то здесь радуетесь, хорошие господа? Вы, не сто­ившие на точке зрения Ленина? Ведь речь идет о самом большом несчастии, которое только могло случиться с русским рабочим, а стало быть, и с Россией... Нет, этого они не понимали. Они так мерили в Маркса, что опыт большевистского захвата власти про­сто не входил в их поле зрения, как «явно бессмысленный и не­допустимый». Даже «Новая Жизнь» Горького[5] и Суханова счи­тала тогда (мы берем номер газеты от 23 сентября), что «образо­вание правительства пролетариата и беднейшего крестьянства было... не выходом из положения, а просто провалом», ибо «про­летариат, изолированный не только от остальных классов страны, но и от действительных живых сил демократии, не сможет ни технически овладеть государственным аппаратом и привести его в движение в исключительно сложной обстановке, ни политически не способен будет противостоять всему тому напору враждебных сил, который сметет не только диктатуру пролетариата, но и в придачу всю революцию».

Значили ли эти, по существу, справедливые соображения, что Ленин и не решится на явно безнадежный и опасный экспери­мент? Очень многие, понимавшие теоретически неизбежность коа­лиции с «цензовыми элементами», питали уверенность, что демо­кратия гарантирована от большевистских экспериментов их очевидной безнадежностью. Эта уверенность мешала им понять всю грозность положения и необходимость подпереть «буржуазию» всеми остающимися силами. Во всяком случае, «цензовые элемен­ты» не только не имели подобной уверенности, но были, наобо­рот, уверены в противоположном. «Если после всего случившего­ся, после того накопления ненависти, угроз, демагогии, какое дала минувшая неделя», говорила «Речь» от 24 сентября, «коалиция [489] все же осуществилась, то, к великому сожалению, приходится заключить, что положение наше уже, быть может, непоправимо. Во всяком случае, можно с уверенностью сказать, что чем полнее нынешняя коалиция, тем яснее, что никакие дальнейшие комбина­ции, основанные на преемстве власти, решительно невозможны что это есть последний опыт, за которым, в случае неудачи нам грозит каннибальское торжество Лениных на развалинах великой России».

Таково было настроение, с которым, на этот раз, «цензовые элементы» шли в коалицию. Это и было причиной, почему они не придавали особенного значения частностям соглашения. Во вся­ком случае, они хотели проделать «последний опыт» со всей се­рьезностью, какая вызывалась положением. Принимая на себя от­ветственность в такой критический момент, они хотели иметь со­ответственную свободу действий, не желая ни связывать себя неосуществимыми обязательствами, ни подчинять себя формальному контролю учреждения, несостоятельного даже с самой строгой де­мократической точки зрения. После того, как в принципе предста­вители демократии отказались требовать формальной ответствен­ности правительства перед предпарламентом, центр тяжести пере­носился на другой спорный вопрос - о программе

Совещание в Малахитовом Зале 22-го сентября уже показало что и тут вожди демократии не настаивают на буквальном испол­нении «демократического» требования, соглашаясь на пересмот­реть программы 14-го августа и на выделение из нее в декларации правительства лишь наиболее очередного и осуществимого. С этой точки зрения и решено было пересмотреть программу 14-го авгус­та в новом совещании 23-го сентября. На этом совещании уже участвовали одни лишь спорящие стороны: «революционная демо­кратия» и «цензовые элементы». Правительство отсутствовало чтобы не мешать им сговориться. Из бывших министров присутствовал только Карташев, отставка которого формально еще не была принята и который здесь был не в роли члена старого пра­вительства, а в роли кандидата партии к.-д. в новый кабинет.

После выделения из программы 14-го августа таких пунктов которые или уже были покрыты последующими мероприятиями правительства и потому потеряли значение, или были слишком сложны, чтобы быть проведенными в два месяца, остающиеся до Учредительного Собрания, или, наконец, предрешали волю последнего, - оказалось немного существенных пунктов в этой про­грамме, совершенно неприемлемых. Они были, притом, неприем­лемы не столько даже по их противоречию «цензовым интере­сам», сколько по их теоретичности и антигосударственному харак­теру. Исключен был из экономического отдела программы пункт о государственном синдицировании. В финансовой программе приняты все тяжелые налоги на «буржуазию»: и на наследство, и на прирост ценностей, и на предметы роскоши, и даже поимущественный (без указания, что он должен быть единовременным и [490] высоким). Но было высказано при этом соображение, что всякому обложению имеется предел в возможности взыскать налог без раз­рушения самого источника обложения. По земельному вопросу признана принципиально неприемлемой передача всей земли мест­ным земельным комитетам. В военных вопросах программа 14-го августа еще считалась с программой Корнилова. Теперь торжест­вовала программа Верховского и спорить против того, что ею может быть восстановлена боеспособность армии, к несчастию, не приходилось. Важнейший из вопросов момента был, таким образом, принесен в жертву настроению «демократии». Напротив, в вопросах местного управления «цензовые элементы» провели свою точку зрения, что комиссары должны не избираться на мес­тах, а назначаться центральной властью и что полномочия всевоз­можных общественных организаций и их исполнительных комите­тов должны прекратиться после выборов в демократические орга­ны самоуправления. В национальном вопросе право всех народ­ностей на полное самоопределение, осуществляемое путем согла­шения в Учредительном Собрании, было признано неприемле­мым; признано невозможным и немедленное осуществление мер по проведению автономии народностей. «Революционная демокра­тия» удовлетворилась таким текстом: «признается необходимым издание декларации Временного Правительства о признании за всеми народностями права на самоопределение на основах, кото­рые будут установлены Учредительным Собранием, и образование при центральном правительстве совета по национальным делам, с участием представительства всех национальностей России, в целях подготовки материалов по национальному вопросу для Учредительного Собрания».

Перейдя к вопросу о предпарламенте, обе стороны согласились отдать около четверти мест в нем (120 - 150) цензовым элементам. При совещательном характере этого органа отпадала необходи­мость спорить из-за численного состава представительства «бур­жуазии», хотя последствия и показали, что результаты голосова­ния в предпарламенте были далеко не безразличны для хода со­бытий. Зато по вопросу об ответственности цензовые элементы ос­тались тверды и не согласились на признание хотя бы даже одной «фактической» ответственности правительства перед предпарла­ментом. Не согласились они и на немедленное признание предпар­ламента, - в составе одних демократических элементов, уже вы­бранных демократическим совещанием, - за законно действующее государственное учреждение. Предварительно он должен был быть пополнен цензовыми элементами, - разумеется в скорейшем времени. Компетенция предпарламента была также определена со­гласно желанию цензовых элементов: он мог обращаться к прави­тельству с «вопросами» (в смысле ст. 40-й Учреждения о думе), но не с «запросами» (на последние ответ правительства был бы обязателен в определенный срок и голосование могло бы повести к последствиям, равным выражению недоверия), вырабатывать [491] законодательные предположения, но с тем, что для правительства они имеют только значение материала, и обсуждать вопросы, вне­сенные правительством или постановленные самим предпарламен­том, но только в совещательном порядке, без вынесения обяза­тельных для правительства решений. Предложение о роспуске Думы цензовые элементы отвергли, как практически ненужное, а политически нецелесообразное и демагогическое. Вожди «революционной демократии» предоставили себе право возбудить этот во­прос через министров-социалистов в будущем Временном Правительстве. Наконец, требование «демократии» - иметь своего соб­ственного представителя на конференции союзников в Париже 16-го октября (для предложения «демократического мира») было принято в измененной форме: демократия укажет своего кандида­та, но назначен он будет правительством и представлять на кон­ференции должен только точку зрения всей правительственной делегации.

В течение всего дня 23-го сентября представители, выбранные демократическим совещанием, заседали в Александровском зале городской думы, под громкой вывеской на входных дверях: «Вход в предпарламент». Но дальше собственного конституирования они пойти не могли и разошлись по фракциям в ожидании результата переговоров своих представителей в Зимнем Дворце. Только в 8 часов вечера заседание возобновилось. После довольно острых споров было принято предложение Церетели - выслушать его доклад в закрытом заседании. По обыкновению, в этом докладе Церетели смягчил выражения и сгладил углы, так что левый эсер Карелин[6] мог основательно упрекнуть его, что газе­ты несравненно полнее, чем он, передали происходившее в Зим­нем Дворце. В прениях по докладу, которые велись в открытом заседании, доклад Церетели встретил восторженную оценку со стороны одной только «бабушки» Брешко-Брешковской, которая вместе с другим патриархом революции, Н.В.Чайковским[7] занимала в этом собрании крайнее правое место. Троцкий, с проти­воположного фланга, выступил с обвинением, что делегаты демо­кратического совещания нарушили данные им директивы, вступив в переговоры с кадетами, и что при том Керенский, безответствен­ную власть которого совещание «признало необходимым устра­нить раз навсегда», оказался «в роли суперарбитра». Меньшевики-интернационалисты и эсеры-интернационалисты высказались также против коалиции. И Дан, внесший резолюцию с оговоркой по вопросу об ответственности, и сам Церетели в своем заключи­тельном слове обнаружили «неуверенность в том, что выдвигаемая ими платформа о коалиции вполне соответствует настроениям единой сплоченной семьи большинства организованной демокра­тии». Но Церетели брал на себя ответственность за «соглашатель­ство с буржуазией, потому что одна демократия не в силах разре­шить стоящие перед революцией задачи», а «урок большевиков», в случае передачи им власти, «может дорого обойтись всей стра­не». [492] Он, Церетели, вместе с своей группой, «не может делать таких дорогих опытов, следуя за Троцким и Мартовым». «Мы не можем повторить за Мартовым, что революционная демократия заряжает ружья, ибо кто заряжает ружья, тот должен иметь сме­лость их разрядить, а мы этого не хотим, находя, что заряд попадет в сердце революции».

Голосование резолюции Дана затянулось до 6-ти часов утра 24-го сентября, так как большевики и левые эсеры употребили последние усилия, чтобы хоть на ней «сорвать коалицию». Троц­кий и Каменев заявили, что именно для этой цели они предлагают ряд поправок. Когда поправки Каменева (отмена смертной казни и роспуск Государственной Думы) после беспорядочных и ожес­точенных прений провалились, выступили левые эсеры с еще более коварным предложением: настаивать на введении в соглаше­ние пункта о передаче земель в ведение земельных комитетов. Чернов и его друзья при этом заявили, что они будут следить, как будет голосовать председатель совета крестьянских депутатов Авксентьев. Напрасны были все упреки Минора в «скверной де­магогии» и все негодующие усовещивания Брешко-Брешковской. Авксентьев сперва пытался уйти из зала, потом взошел на трибу­ну и заявил, что его группа будет голосовать за поправку, но на­ряду с ней они предлагают другую: «если от этой поправки будет зависеть судьба коалиции, то эсеры ее снимают». Новый неверо­ятный шум зала и неодобрительные выкрики по адресу Авксен­тьева и Гоца. Чернов с друзьями все время ходил между скамьями эсеров и уличал большинство, что оно готово изменить своему знамени. Несмотря ни на что, поправка Чернова была отвергнута 100 голосами против 75, при б воздержавшихся, и принята была следующая резолюцию Дана. «Демократическое совещание, заслушав доклад тов. Церетели, признает образование предпарла­мента, перед которым правительство обязано отчетностью, круп­ным шагом в деле создания устойчивости власти и обеспечения проведения в жизнь программы 14-го августа, политики, направ­ленной на скорейшее достижение общедемократического мира и созыва Учредительного Собрания в назначенный срок. Демокра­тический совет находит необходимым установить формальную ответственность правительства перед предпарламентом и, признавая в данных условиях приемлемым намеченное делегацией соглашение, заявляет, что власть может принадлежать лишь такому правительству, которое пользуется доверием предпарламента». Эта двусмысленная резолюция, пытающаяся путем стилистичес­ких оборотов спасти лицо «революционной демократии», есть та победа, для которой пришлось потратить неделю бесконечных споров, ночных заседаний, скандальных голосований, и трижды передоверить решение основного вопроса, решить который демо­кратия оказалась бессильной, по признанию ее руководителей.

На следующий день, 24-го сентября, в Малахитовом зале Зим­него Дворца представители «цензовых элементов» спросили вождей [493] «революционной демократии», как следует понимать согласие резолюции совещания на намеченные условия с требованием фор­мальной ответственности, которое им противоречит. Разрешив столько неразрешимых трудностей, софисты «демократии» ко­нечно, не остановились и перед этой последней. Смысл резолюции в том, заявил Церетели, что демократический совет признает не­обходимость борьбы за «формальную ответственность», для себя но вовсе не требует признания ее цензовыми элементами сейчас же, немедленно. Он просто оставляет за собой право добиваться установления этой ответственности в самом предпарламенте. Привыкнув, с своей стороны, к толкованиям, которые потом не оправ­дывались, представители несоциалистических групп пожелали лишь, чтобы это толкование Церетели было доведено до сведения как Временного Правительства, так и демократического совета С своей стороны, представители «демократии» добились новой стилистической уступки в вопросе, в котором ночью Чернов хотел подвести перед крестьянами Авксентьева. Была принята редакция: «Непосредственное упорядочение поземельных отношений должно быть возложено на местные земельные комитеты, в веде­ние которых могут быть передаваемы на основаниях, устанавливаемых законом (а не обязательно, как требовала программа 14-го августа; и без нарушения существующих форм землевладения земли сельскохозяйственного назначения для наиболее полного использования их в целях спасения народного хозяйства от окон­чательной разрухи».

Уладив, таким образом, между собой последние затруднения, договорившиеся стороны сообщили правительству в совместном с ним заседании, результаты своих переговоров. Начавшийся месяц тому назад кризис правительственной власти этим формально за­кончился. Но на следующий же день, 25-го сентября, петроградский совет, в котором возобладали большевики, отверг предложе­ние меньшевиков и эсеров и принял следующую резолюцию оп­ределившую отношение столичной демократии к новой власти. «Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов заявил: после опыта корниловщины, обнаружившего, что вся цензовая Россия занимает контрреволюционную позицию, всякая попытка коалиции означает не что иное, как полную капитуляцию демократии перед корниловщиной. Отражением этой капитуляции яв­ляется состав формирующегося министерства, в котором решаю­щее место отводится торгово-промышленникам, непримиримым врагам рабочей, солдатской и крестьянской демократии. Так на­зываемые демократические министры, ни перед кем и ни перед чем не ответственные, не способны ни нарушить, ни смягчить противонародный характер нового правительства, который войдет в историю революции, как правительство гражданской войны. Петроградский совет заявляет: правительству буржуазного все­властия и контрреволюционного засилья мы, рабочие и гарнизон Петрограда, не окажем никакой поддержки. Мы выражаем свою [494] твердую уверенность в том, что весть о новой власти встретит со стороны всей революционной демократии один ответ: в отставку. И опираясь на этот единодушный голос подлинной демократии, всероссийский съезд советов рабочих, солдатских и крестьян­ских депутатов, создаст истинно революционную власть». Здесь уже намечена, как видим, программа переворота.

26-го сентября были опубликованы указы о назначении А.И.Коновалова министром торговли и заместителем министра-председателя вместо М.И.Терещенко, К.А.Гвоздева - министром труда, П.Н.Малянтовича - министром юстиции, А.В.Ливеровского - министром путей сообщения, С.А.Смирнова - государ­ственным контролером, Н.М.Кишкина - министром государст­венного призрения, М.Б.Вернадского - министром финансов и С.Н.Третьякова - членом Временного Правительства и председа­телем экономического совета. Незанятым остался только пост министра земледелия. На этот пост был назначен С.Л.Маслов[8].

27-го сентября появилась декларация «пополненного в своем составе Временного Правительства», как официально назывался новый кабинет. В ней были сведены в одно целое все отдельные компромиссные решения, выработанные по соглашению предста­вителей демократического совещания с представителями «цензо­вых элементов» и партии народной свободы. В области народного хозяйства, земельных отношений, финансов, местного управления и национального вопроса внесены были все те сокращения и изме­нения программы 14-го августа, без ее упоминания, которые отме­чены были выше и в заключение упомянуто, что, конечно, «не все эти задачи могут быть закончены в тот краткий срок, который ос­тается до Учредительного Собрания. Но сам приступ к проведе­нию их в жизнь... даст власти прочную опору... для организации активной обороны, восстановления народного хозяйства... и борь­бы с... проявлениями контрреволюции и анархии» и «облегчит бу­дущие работы Учредительного Собрания». В области внешней по­литики и «поднятия боеспособности армии» программа принимала взгляды «революционной демократии»: она обещала «продолжать и неустанно «развивать» двойственную внешнюю политику в духе демократических начал, провозглашенных русской революцией, сделавшей эти начала общенациональным достоянием». В частнос­ти, уже на предстоящей в Париже конференции[9] она обязалась «стремиться к соглашению с союзниками на почве принципов, провозглашенных русской революцией». Она обязалась затем в реформе армии «идти демократическим путем, который один может дать благотворные результаты». Таким образом, новое пра­вительство подписывалось под опаснейшими из заблуждений «революционной демократии» и брало на себя ответственность за дальнейшее проведение их. В этом же стиле, «глубокая смута, ца­рящая в стране», связывалась в декларации специально с «вы­ступлением генерала Корнилова», и главная опасность для «сво­боды русского народа» усматривалась в расчете «поднявших голову [495] контрреволюционных элементов» на «усталость, охватившую всю страну». В борьбе против контрреволюции и анархии прави­тельство обещало «действовать в теснейшем сотрудничестве с организациями народа», не указывая точно, какими именно. Пере­ходя, в заключение, к обещанию «в ближайшие дни разработать и опубликовать положение о временном совете республики» (название, предложенное Церетели), декларация заявляла, что со­храняя по присяге своей в неприкосновенности единство и преем­ственность государственной власти, Временное Правительство сочтет своей обязанностью учитывать во всех своих действиях его великое общественное значение. «Демократия», таким образом, возвращала себе в декларации часть позиций, утерянных при переговорах, а новое правительство не приобретало в этой декла­рации твердой опорной точки для такого направления своей деятельности, которое единственно могло бы еще оправдать послед­нюю попытку остановить страну на пути к большевистской победе и гражданской войне.

Нельзя сказать, «чтобы новые министры не сознавали своей обязанности испробовать в последний раз другой путь и другие средства, чем те, которые применялись до сих пор, или во всяком случае, испробовать какие-нибудь средства. Новый заместитель председателя, которого уехавший в ставку Керенский предоставил на первых же порах своим собственным силам, чувствовал особен­ную потребность в каком-нибудь определенном плане и системе. С.Н.Третьяков, входивший в правительство впервые, готов был вложить в это искание плана свежую энергию и веру, которых не хватало уже измученному и против воли вернувшемуся к власти А.И.Коновалову. Н.М.Кишкин принадлежал к числу действен­ных натур, которые по природе не могут оставаться пассивными. А.В.Карташев, религиозный мыслитель, необыкновенно быстро освоившийся с чуждой ему областью политики, перенес в нее серьезность и честность стремлений, соединенную с большой наблю­дательностью и правильностью понимания людей и положений. Тесно сблизившийся между собой кружок этих людей искал и нашел поддержку в центральном комитете партии народной свобо­ды, которая делегировала для постоянных сношений с этим круж­ком министров - своих членов, Набокова, Аджемова и вернув­шихся после отлучки П.Н.Милюкова и М.М.Винавера[10]. [496]

В добрых желаниях не было недостатка. Но... все добрые же­лания членов кабинета неизбежно наталкивались на одно и то же препятствие: на психологию А.Ф.Керенского. Министр-председа­тель перенес и в новый кабинет свою привычку самовластных и бесконтрольных решений. В лице Коновалова и Кишкина он имел и в этом кабинете личных друзей, которым доверял. Но оба эти министра воспользовались своим положением не для восстановле­ния триумвирата, с его атмосферой закулисных решений и тайной интриги, а для проведения общих взглядов и решений упомянуто­го кружка. К нему в отдельных случаях примыкал и М.И.Тере­щенко, внесший в борьбу против притязаний демократических органов всю горечь обманутых надежд и перенесенных разочарова­ний. А.Ф.Керенский также чувствовал себя теперь чуждым этой «революционной демократии», которая от него отвернулась. Но он не нашел в себе мужества пойти навстречу и тем, кого на языке революции должен был считать своими врагами - и мно­гие из которых тоже видели в нем своего непримиримого врага со времени корниловской истории. Потеряв под собой почву, чем дальше тем больше Керенский обнаруживал все признаки того патологического состояния души, которое можно было бы на языке медицины назвать «психической неврастенией».

Близкому кругу друзей давно известно было, что от моментов крайнего упадка энергии утром, Керенский переходил во вторую половину дня в состояние крайнего возбуждения под влиянием медицинских средств, которые он принимал. Влияние Кишкина на Керенского, быть может, имело одним из источников умелое обращение опытного и профессионального психиатра с пациентом. Как бы то ни было, и это, и другие влияния оставались теперь внешними и до источника не доходили. В своей вечной нерешительности, в постоянных колебаниях между воздействиями справа и слева, и в поисках равнодействующей, Керенский постепенно дошел до состояния, в котором принять определенное решение стало для него истинным мучением. Он избегал инстинктивно этих мучительных минут, как только мог. Между тем, гипертрофированный [497] инстинкт и вкус к власти, своеобразное самолюбие, раздутое исключительным положением, не допускали и отказа или ухода. Жажда власти приняла, при возраставшей трудности удержать власть, форму желания как-нибудь дотянуть свое пребывание у власти до открытия Учредительного Собрания. Этой цели приносились в жертву все остальные. Для этого избегались конфликты, а чтобы избежать конфликтов и трений, избегались вообще определенные решения. Даже для самых близких друзей Керенский стал неприступен. Он был неуловим в искусстве избе­гать необходимости на что-нибудь решиться. Так тянулись дни и недели - их оставалось уже немного, а самые неотложные распо­ряжения откладывались, самые спешные меры не принимались, самые насущные вопросы оставались без обсуждения... Между главой правительства и его членами словно разомкнулся ток, и все благие намерения последних не переходили в действие, оста­навливаясь на этом пороге отсутствующей воли к действию.

Новое правительство могло бы выйти из этого состояния ма­разма, если бы настоявшее на его создании социалистическое уме­ренное большинство не ограничилось тем, что свалило ответствен­ность на чужие плечи, а оказало бы этому последнему правитель­ству «буржуазной революции» активную и последовательную под­держку. Но та яркая непоследовательность, тот наглядный отход от только что занятых позиций, то жалкое цепляние за словесные прикрытия при вынужденном отступлении, которое только что вынуждены были обнаружить вожди «демократии», истощили их последние силы. И как бы они ни думали о новой коалиции про себя, - громко и открыто они ее поддерживать не могли. Их непоследовательность и робость сказалась уже в тех отделах про­граммы - военном и международном, которые даже Плеханов за­клеймил в своем «Единстве», как возвращение к Циммервальд-Кинталю. «Я спрашиваю любого гражданина, не совсем беззабот­ного насчет судьбы родины и не окончательно порвавшего с логи­кой», писал он 28 сентября: «можно ли поднять боеспособность нашей армии с помощью того самого средства, которое понизило ее в такой ужасающей степени». Нежелание умеренной «демократии» поддерживать власть сказалось и на составе социалистичес­кой половины кабинета. Керенский давно уже подбирал этот со­став из людей, которые не могли быть ему соперниками. Самостоятельные и независимые политические величины постепенно уст­ранялись или уходили сами. Теперь уходили и более или менее известные имена. После Церетели, Чернова, ушли Авксентьев и Скобелев. Последний оставил министром труда своего товарища Гвоздева, простого рабочего, человека со здравым смыслом и с гражданским мужеством, но, разумеется, непригодного на роль спасителя России в критический момент ее существования. Что касается представителей социал-демократии в новом кабинете, «Известия московского совета рабочих и солдатских депутатов» писали: «Социал-демократическая партия представлена Никити­ным, [498] Прокоповичем, Гвоздевым, Малянтовичем. Личный вес этих лиц, конечно, весьма различен. Но вряд ли кому-нибудь придет в голову рассматривать их, как авторитетных представителей соци­ал-демократии». И как бы для иллюстрации этого, Центральный Комитет социал-демократов в эти дни, под давлением большеви­ков, предложил Никитину оставить ряды партии.

Психология этой уступчивости будет понятна, если вспомним результаты только что закончившихся в последние дни сентября выборов в Москве в районные думы. Вот сравнительные цифры общегородских выборов 26-го июня и этих, сентябрьских:

Возрастающий абсентеизм разочарованного обывателя, и на фоне этого равнодушия громадный провал случайно победивших в июне своим 3-м списком (буква «3»: «земля») эсеров, полное почти исчезновение непонятных никому в своей колеблющейся тактике меньшевиков, решительный уход активных элементов пролетариата от социалистической интеллигенции к демагогам, наконец, устойчивая позиция сознательной части несоциалистической демократии («буржуазии»), не поддержанной несознатель­ным обывателем, - такова поучительная картина политического настроения старой столицы. Она подтверждается и относительно Петрограда. «Кто знаком с положением дел в петроградской крупнейшей организации меньшевиков, еще недавно насчитывавшей около 10 тысяч членов», говорит «Новая Жизнь» (29 сентяб­ря), «тот знает, что она перестала фактически существовать. Районные собрания происходят при ничтожном количестве 20 - 25 че­ловек, членские взносы не поступают, тираж «Рабочей Газеты» катастрофически падает. Последняя общегородская конференция не могла собраться из-за отсутствия кворума». А вот что пишет большевистский «Рабочий Путь» об эсерах. «Пора, товарищи, по­нять, что партии социалистов-революционеров нет больше. Есть только «расплывчатая» масса, часть которой запуталась в «савинковщине», другая осталась в рядах революционеров, а третья бес­полезно топчется на месте, покрывая на деле савинковцев».

Умеренные вожди социализма были заподозрены в сдаче демо­кратических позиций «корниловцам». Церетели так и называ­ли - «корниловцем» - на последнем заседании демократическо­го совещания. «Новая Жизнь» называла их тактику «жалким плодом трусости и оппортунизма... верного рыцаря... и комиссара Временного Правительства в демократических организациях» Церетели. [499] Довольно естественно, что социалистическая масса отвер­нулась от этого результата своей же работы или, во всяком слу­чае, стала к нему в оборонительную позу. Центральный Комитет социал-демократов постановил: «Признавая основы соглашения, заключенного между демократией и цензовыми элементами, не вполне удовлетворительными, и находя необходимым стремиться к изменению этих основ, как в смысле установления формальной ответственности правительства перед предпарламентом, так и в смысле более последовательного демократического осуществления отдельных пунктов программы, ЦК... считает, что соглашение... единственный выход из создавшегося положения». В то же время ЦК, «учитывая роль социал-демократов в рядах объединенной де­мократии в настоящий момент» и разрешая членам партии, «в каждом отдельном случае», оставаться в составе правительства, «оставляет за собой право отзывать членов партии из правитель­ства, когда ЦК признает пребывание их в правительстве несовмес­тимым с интересами пролетариата». Так же кисло и с оговорками одобрил ЦК социалистов-революционеров заключенное его члена­ми соглашение. «Полагая, что революционная власть должна быть построена на основе программы 14-го августа и на ответственности власти перед демократическим советом, при чем в состав министерства могут войти отдельные представители как револю­ционной демократии, так и цензовых элементов, ЦК признает, что намеченные основы соглашения, хотя и представляют некоторые отступления от указанных принципов сформирования власти, тем не менее, при данных политических и хозяйственных условиях и международном положении страны, они должны быть приемлемы для партии социалистов-революционеров». Как видим, в деклара­циях центральных комитетов обеих господствующих партий нет никакого энтузиазма к новой комбинации.

Какая разница между этими декларациями и воинственной фанфарой большевиков, провозгласивших устами Петроградского совета новое правительство - «правительством гражданской войны» и прямо потребовавших от него: «в отставку», не дожида­ясь даже его сформирования и его декларации! Вот позиции, на которых идет настоящий бой. Сравнительно с ними, позиции уме­ренного большинства, становящегося меньшинством, являлись уже позициями глубокого тыла. На другой день после соглашения «Новая Жизнь» Горького уже зовет оттуда в первую линию око­пов, призывает к сближению с «здоровым течением в большевиз­ме» и настаивает на «восстановлении единства, если не всего, то возможно большей части демократического фронта», для создания «диктатуры демократии», как «единственного средства спасти ре­волюцию». «Вне этой тактики нет спасения». И мы уже теперь можем предчувствовать, в какую сторону обратятся взоры шатаю­щегося социалистического центра в будущем «совете республики», [500] если в один прекрасный день, не им указанный, ему придется сде­лать решительный выбор[11].

Сравнительно с этими влиятельными группами, отношение ко­торых к новой коалиции являлось более чем сомнительным, уже мало имело значения политическое настроение менее организован­ных групп, которые могли бы оказать поддержку. К таким нужно отнести, как показало демократическое совещание, прежде всего, деревню и кооперацию. Совет крестьянских депутатов вовсе не представлял истинного настроения крестьянства. Но он должен был с этим настроением считаться - и это сказалось в содержании платформы совета, выработанной его исполнительным коми­тетом в начале октября. Комитет призывал всех крестьянских де­путатов «к энергичной поддержке признанного революционной демократией Временного Правительства, которое одно только [501] может довести страну до Учредительного Собрания». Эта цель - подготовка Учредительного Собрания - вместе с обороной стра­ны, представлялась комитету единственной очередной, и «тот, кто отвлекает народ» от этой подготовки «или не считает Учредитель­ного Собрания великим, решающим событием в деле народа», признавался «идущим умышленно или неумышленно против на­родных интересов». С этой точки зрения комитет считал и съезд советов рабочих и солдатских депутатов, назначенный на 10-е ок­тября в Петрограде, «несвоевременным и опасным», могущим «от­далить срок созыва Учредительного Собрания и в гражданской войне погубить все завоевания революции». Он предлагал поэто­му своим членам в армии и в тылу «отказаться от посылки деле­гатов на предполагаемый съезд». В резкую противоположность «революционной демократии» и даже правительственной деклара­ции, платформа крестьянских депутатов признавала, что хотя «мир - заветная мечта крестьянства, но мир крестьянство полу­чит только тогда, когда армия наша будет боеспособной и защитит русскую землю от готовящегося раздела». Поэтому исполнитель­ный комитет «считает предателями тех, кто бросает фронт и ос­тавляет русскую армию беззащитной перед врагом». Он призы­вает солдат «крепко стоять перед врагом и не дать погибнуть от вражеского нашествия крестьянским надеждам на лучшую жизнь».

На тот же путь решительно вступила и русская кооперация, пославшая, как мы видели, с своего сентябрьского съезда декла­рацию с особым наказом на демократическое совещание. 4-го ок­тября открылся чрезвычайный съезд кооператоров[12] в Москве, и докладывая об исполненном поручении, Беркенгейм имел полное право сказать, что «без кооперации картина демократического со­вещания была бы иная» и что, именно, кооперация «дала перевес голосов за создание коалиционной власти». Это приводило коопе­раторов к логическому заключению, что и на выборах в Учреди­тельное Собрание кооперация не может отказаться от политичес­кой роли, вообще ей несвойственной, - что она обязана высту­пить, как отдельная политическая группа. «Общее впечатление, сложившееся у нас на демократическом совещании», говорит Бер­кенгейм, «такое: в стране идет быстрая и стихийная организация рабочих и крестьянских масс. Она питает демагогию, а разные по­литические течения плетутся теперь в хвосте этой анархизации. Но я убежден, что не вся еще Россия превратилась в сумасшед­ший дом, что пока - обезумело, главным образом, население больших городов».

Наблюдение Беркенгейма было, несомненно, правильно. Оно вполне подтверждается результатами выборов в городское демократическое самоуправление. К 2 сентября выборы состоялись в 643 городах из 779 и, по данным Министерства внутренних дел дали следующие результаты: [502]

Как видим, кучка, требовавшая себе от имени России «всей власти» в больших городах получила всего 7%, а в остальных го­родах только 2% гласных. Половина всех гласных в малых горо­дах, быт которых является переходным к сельскому, оказалась беспартийна: то есть политические партии вообще еще не проник­ли в эту среду. Поскольку они проникли, обыватель отдал пре­имущество несоциалистическим элементам перед социалистически­ми, которые, все вместе взятые, представляли в малых городах только треть гласных (36%). Применяясь к распределению голо­сов городской группы в демократическом совещании, это значило, по расчету Б.Веселовского[13], что за коалиционную власть высказа­лось в городах 9.100 буржуазных гласных (беспартийных к.-д. и национальные группы) и 60% социалистических, то есть 4.700; всего 13.800 из 16.935. Несомненно, не вся Россия «превратилась в бедлам». Но к сожалению, группы более близкие к центру и к государственному рулю, составляя ничтожное меньшинство в стране, были в столице близки к действительному захвату власти.

Кооператоры были правы, что при разноголосице и при шата­ниях социалистических партий, при очевидной неспособности де­ревни разобраться в их аргументах, при возраставшей роли дема­гогии среди темной, непривычной к политической жизни крес­тьянской массы, выборы в Учредительное Собрание должны дать самый случайный и, быть может, пагубный результат. Роль «де­сяти миллионов кооператоров», близких к массам и заслуживав­ших их доверие, была при этом совершенно незаменима. Теле­граммы на кооперативный съезд с мест показали, что, собственно, сама жизнь решила уже спор об участии кооперации на выборах. Из 66 оглашенных телеграмм 54 стояли за самостоятельное учас­тие кооперации, и только 12 дали отрицательный ответ: очевидно, по тем же соображениям, которые руководили противниками участия (в том числе рабочей группой) на съезде: из боязни, что кооперация повредит успеху социализма. Резолюция съезда, принятая [503] после горячих прений, 81 голосом против 17, при 7 воздер­жавшихся, гласила, «что - в Учредительное Собрание должны быть избраны преданные российской республике люди дела, спо­собные подчинить групповые, классовые и партийные интересы неотложным нуждам защиты отечества на фронте и в тылу и за­крепить завоевания революции». Стоя на этой платформе, «кооперативные организации должны стремиться к объединению всех демократических течений, стоящих за энергичную и напряжен­ную оборону страны и свободы, за водворение законности и по­рядка в стране силами самой государственно-мыслящей демокра­тии и за недопустимость избрания в Учредительное Собрание представителей пораженчества и анархизма». «С этой целью», ка­залось бы, действительно, могли быть объединены все «демократические» течения, стоящие на государственной точке зрения, включая и партию народной свободы, платформу которой резолю­ция целиком повторяла. Но здесь и сказалась роковая слабость русской прогрессивной общественности. Под «демократическими» хотели разуметь только социалистические партии. Резолюция кооператоров прямо приглашала, где можно, «содействовать образованию блоков с социалистическими партиями и фракциями, стоящими на государственной точке зрения»; где нельзя, «вступать в соглашение с отдельными (тоже социалистическими) партиями и фракциями», а где ни то, ни другое не удается, там «выставить самостоятельные списки». Такое устранение всей несоциалисти­ческой демократии, при крайней слабости «социалистических пар­тий, стоящих на государственной точке зрения», стояло в полном противоречии с основной задачей - объединить людей, «способ­ных подчинить классовые интересы неотложным нуждам защиты отечества». Позиция большинства социалистических партий, даже и умеренных, была ведь, прежде всего, классовая. Это и оказа­лось подводным камнем, о который суждено было разбиться рус­ской революции. Чтобы как-нибудь выйти из этого противоречия между классовой и государственной политикой, кооператоры при­бегли к излюбленному средству русского обывателя. Они проти­воположили «деятелей политических партий», связанных «пар­тийной догмой» - «людям дела хорошо знакомым с самыми разнообразными сторонами и особенностями хозяйственной и быто­вой жизни страны». Эти последние должны прийти в Учредитель­ное Собрание «не с готовым решением», а «лишь в углубленной, долгой работе над каждым больным вопросом... составить свое свободное суждение на основании своих общих, отвечающих инте­ресам трудового народа идей и принципов». Эта попытка коопе­раторов - уйти от партий - лучше всего объясняется тем, что наличные социалистические партии им не подходили, а наличные партии, защищавшие их программу, не называли себя социалисти­ческими. Так даже «люди дела», ожесточенно отрицавшие фразы, сами в конце концов оказались во власти фразы, загипнотизиро­вавшей русскую «демократию» и лишившей ее всякой точки [504] опоры на том опасном скате, по которому она скользила к гибели революции.

Среди социалистических партий, кроме Плехановской, была, правда, и еще одна, которая, казалось, была бы способна стать на требуемую кооператорами государственную точку зрения. Мы ра­зумеем небольшую интеллигентскую группу «народных социалис­тов», - старых народников «Русского Богатства»[14], соединив­шихся с той бесформенной и неясной в политическом отношении группой, которую со времени первой Думы окрестили именем «трудовиков», заменявшим ей программу. Русское народничество по традиции было менее связано социалистической догмой, чем правоверный социал-демократизм. Оно всегда обнаруживало более способности и желания ближе всмотреться в «особенности хозяйственной и бытовой жизни страны». Именно это течение попыталось поэтому создать самостоятельную теорию русского аг­рарного социализма. Правда, зато это течение было теснее связно с культурными и идейными традициями русского интеллигентст­ва, - и за это особенно подвергалось нападкам «научных» марк­систов. Как бы то ни было, около этого старого знамени, Михай­ловского и Анненского, собралась группа людей, талантливых, знающих, любящих родину и кристально честных. В русской по­литической жизни они занимали своеобразную позицию обитате­лей «культурного скита», добровольных анахоретов, свято хранивших неугасимый огонь на старом алтаре. Но теперь русская жизнь и их вызвала наружу. Они могли оказаться нужнее многих других в этом процессе превращения фанатиков отвлеченного со­циализма в трезвых политических деятелей, - процессе, с кото­рым русская жизнь так печально запоздала. Их политическое настроение известно нам из речи А.В.Пешехонова, одного из «лиде­ров» группы, на демократическом совещании.

Второй съезд «трудовой народно-социалистической партии»[15] (так называла себя группа после слияния с трудовиками) для определения предвыборной платформы в Учредительное Собрание, собрался в Москве 26-го сентября. Он не был многолюдным. Провинция часто впервые приходила тут в соприкосновение с своим центром. Съехалось около 70 членов партии. Председателем был избран Пешехонов; докладчиком от ЦК выступил В.А.Мякотин. Значительная часть того, что он сказал, могла быть сказана «ка­детом». Он отметил крушение многих надежд со времени первого съезда. Власти нет. Нет и многовластия. Есть анархия. Боялись «контрреволюции», которой не было. Теперь она есть, «взращен­ная ошибками революции». Этим ошибкам партия недостаточно противодействовала. Она не протестовала против нарушения всех гражданских свобод демократическими учреждениями и против попыток их стать рядом с властью государственной. В советах она была «подголоском иных партий, меньшевиков и эсеров». Между тем у партии есть свой лозунг. «Сейчас он непопулярен, ибо тре­бует жертв от масс: но мы никогда не искали только популярности». [505] Этот лозунг, такой необходимый для данного момента - «общенародность», служение общенародным интересам - ста­рый лозунг партии. В национальном вопросе «мы - федералис­ты, но и сторонники российского государства». Что касается отно­шении к другим партиям, «раньше всего мы отгораживаемся от большевиков, ибо у них один метод - насилие, ибо они - по су­ществу не социалисты». Из трех групп, на которые разделились эсеры, партия народных социалистов ближе к «Воле Народа» и к Авксентьеву, то есть к правому крылу и к центру: «Черновцы» - те же большевики. Но все три течения «организационно связаны» и потому партия не может на выборах идти ни с одним. От «единства» и от меньшевиков партию отделяет аграрный вопрос Но «как быть с партией к.-д.?». Они - не социалисты и в ряде вопросов - противники. Но они вовсе не «правые», их програм­ма вовсе не «программа помещиков». «У нас есть с ними общие пути»: «задачи политического устройства страны, воспитания пра­вового сознания народа».

Этот не банальный доклад вызвал ожесточенные возражения со стороны типичного представителя трудовиков, члена 1-ой Думы, Брамсона. Нельзя отказываться от соглашения с социалис­тическими партиями: иначе мы себя «изолируем». Нельзя подхо­дить с упрощенной точкой зрения к большевикам: они слиты с массой, живут в ней, и с ними партии трудовых классов придется «конкурировать». Напротив, от к.-д. надо «решительно отмеже­ваться». Они, конечно, «старый капитал, накопленный народом» «партия культурная», «не корниловцы». Но... «у них никогда не было гражданского мужества». Кадеты, возражал откровеннее Стааль, хотят остаться на позициях 1-го марта. Но революция - явление социальное, а не только политическое. И нельзя поэтому «идти к народу с проповедью одного только самоограничения этого народ, чувствующий себя победителем, не поймет». Нужно заставить народ «возненавидеть монархию», а для этого надо вы­нуть из портфеля обвинительный акт против августейших особ. Ввиду этих возражений новых союзников, А.В.Пешехонов попытался занять примирительную позицию, и при этом пожертвовал к.-д. Мы стремимся, говорил он, стихийную борьбу классов ввес­ти в формы государственные. Единственные партии, резко опре­делившие свою политическую позицию, к.-д, и большевики на­против, разъединяют эти два момента. Большевики признают лишь стихийную борьбу классов, а у к.-д. «другая крайность: они также упрямо хотят знать лишь чистые государственные формы» Коалицию с к.-д. (как с интеллигентами-государственниками) он «понимает и допускает». Но за к.-д. стоит еще и торгово-промыш­ленный класс; и вот идеи «коалиции с буржуазией» он не пони­мает. Собственную цель партии следует высказать ясно, не сму­щаясь несоответствием ее сил - ее целям. Силы притекут сами «если мы будем ярче, полнее и сильнее выявляться». [506]

В результате прений, съезд принял резолюцию, все содержа­ние которой воспроизводит доклад Мякотина, а практические вы­воды взяты у его оппонентов. Цель усилий настоящего момента - защита родины от внешнего врага и утверждение демократической государственности, опирающейся на неотъемлемые права граждан и на свободно выраженную волю народа; борьба со всем, что этому препятствует: с посягательством на неприкосновенность личности и на свободы, с анархией, с раздроблением государст­венной власти и расхищением ее классовыми и иными организа­циями, не могущими выразить воли всего населения; такая орга­низация государственной власти, при которой она имела бы не классовый, а общенародный характер; противодействие самосудам и попытка разрешить социальные и политические вопросы на почве права, признанного и охраняемого государственной властью, а не путем насилия; сохранение государственного единства России от максимализма некоторых окраин и национальных пар­тий, и энергичная борьба с теми максималистическими требова­ниями, которые грозят привести государство к распаду; подчине­ние классовых и групповых интересов общенародным...

Все это есть прекрасное резюме всего того, к чему партия на­родной свободы стремилась в течение всех семи месяцев револю­ции и о чем она, как видно из этой книги, многократно заявляла в постановлениях своих съездов и в заявлениях своих министров в противоположность стремлениям социалистических партий и «демократических» организаций к «углублению» революции и к «революционному правотворчеству». Как же рекомендует «трудо­вая народно-социалистическая партия» достигать этих целей? Так, как этого требуют противники В.А.Мякотина! Партия - тоже социалистическая, а потому «соглашение на почве выборов с несоциалистическими партиями - невозможно».

Здесь, как видим, - грань, через которую «революционная демократия», включая и «трудовых народно-социалистов» оказа­лась неспособной или бессильной перешагнуть. Напротив, вопре­ки всему, что делали социалистические партии советского боль­шинства - и что так резко противоречило только что изложенной программе, - «съезд нашел возможным действовать» и с эсера­ми, «поскольку они отошли от максималистского крыла» и с меньшевиками. На то обстоятельство, что они не только «органи­зационно», но в конце концов, и идейно связаны с «максималист­ским крылом», съезд предпочел закрыть глаза. Достаточно, если максимализм не бросается прямо в глаза в выставленных лозунгах или личностях кандидатов. Съезд согласен даже идти с «внепар­тийными организациями, если они не стоят в противоречии с про­граммой народных социалистов»: только бы эти организации не носили названия одной из «буржуазных» партий.

Таков предел государственного благоразумия и тактической сдержанности благоразумнейшей из социалистических партий. Чтобы спасти революцию от последствий «максимализма», этот [507] предел был совершенно недостаточен. И неспособность перейти его составляет одну из главных причин неудачи всего революци­онного движения. Это же обстоятельство лучше всего объясняет, почему, во всех практических шагах, «революционная демокра­тия» вынуждена была предоставлять инициативу той самой несо­циалистической партии, от формального соглашения с которой она так тщательно отгораживалась. Сохранив чистоту партийной вывески, вожди советов предоставляли затем «интеллигентам-государственникам» руководить ходом действительной государст­венной жизни. Для этого им так и необходима была коалиция с «буржуазными» элементами у власти.

[1] Гальперн Александр Яковлевич - присяжный поверенный, меньшевик. Управляющий делами Временного правительства. Входил в комиссию юридического совещания. После Октябрьской революции эми­грировал за границу.

[2] Шрейдер Григорий Ильич (1880 - 1940) - журналист, эсер, с 20 августа 1917 Петроградский городской голова.

[3] Душечкин Я.И. - представитель земской группы, деятель зем­ского движения, педагог.

[4] Аджемов Моисей Сергеевич (1878 - 1950). Окончил медицинский факультет Московского университета (1903), весной 1904 экстерном сдал экзамены на юридическом факультете Московского университета. В качестве врача принимал участие в русско-японской войне. Член II и III Государственной думы. С 1906 член кадетской партии, входил в ее ЦК. После Февральской революции комиссар Временного правительства в Ми­нистерстве юстиции. Член Юридического совещания и Особого совещания по выработке закона о выборах в Учредительное собрание. Входил в левую группу ЦК партии. В мае-июне вел на Дону агитацию вместе с А.И.Шингаревым и Ф.И.Родичевым, провозглашая единство партийных интересов с интересами казачества. Участвовал во II Общеказачьем съезде в Петрограде (июнь). После провала корниловского выступления предпо­лагался на роль адвоката Л.Г.Корнилова на суде. Один из авторов проекта положения о Предпарламенте, член Предпарламента. После Октябрьской революции эмигрировал.

[5] Горький Максим (Пешков Алексей Максимович) (1868 - 1936). Русский-советский писатель. Участник революции 1905 - 1907. Осенью 1905 вступил в РСДРП (в 1917 формально выбыл из партии). С 1906 жил за границей. Делегат V (Лондонского) съезда РСДРП. В конце 1913 вер­нулся в Россию. Во время Первой мировой войны - интернационалист. Восторженно принял Февральскую революцию. Был председателем Ко­миссии по вопросам искусства при исполкоме Петроградского Совета ра­бочих депутатов. Входил в ряд научно-просветительских обществ. Осно­вал газету «Новая жизнь» (выходила в Петрограде с 18 апреля 1917). Вел активную антивоенную пропаганду. После Октябрьской революции встал в оппозицию к большевикам, что вызвало резкую критику со стороны Со­ветской власти. В июле 1918 «Новая жизнь» была окончательно закрыта с согласия В.И.Ленина. Впоследствии, пересмотрев свои взгляды, сблизил­ся с большевиками. В декабре 1918 избран в состав Петроградского Совета (вновь избран в 1920). В октябре 1921 из-за ухудшения здоровья выехал на лечение за границу. В 1928 посетил родину и с тех пор ежегодно (кроме 1931) приезжал в СССР. В 1933 окончательно переселился в СССР.

[6] Карелин Владимир Александрович (1891 - 1938). Родился в дво­рянской семье. С 1907 (1909) - эсер. Сотрудничал в Смоленской и Харьковской прессе. Во время Первой мировой - интернационалист. После Февральской революции - один из руководителей организации Партии социалистов-революционеров Харькова. В июле избран в Харьковскую го­родскую думу, занял пост ее председателя. Участник Демократического совещания, член Совета старейшин Предпарламента. К Октябрьской рево­люции отнесся настороженно. Избран во ВЦИК 2-го созыва, возглавлял в нем Муниципальный отдел. На заседаниях левоэсеровской фракции вы­ступал за контроль ВЦИК за деятельностью СНК. В начале ноября вошел во Временное центральное бюро левых эсеров по созыву учредительного съезда партии. На съезде (ноябрь) избран членом ЦК. С декабря возгла­вил Наркомат государственных имуществ. Член Учредительного собрания. В январе 1918 уполномочен СНК участвовать в качестве члена деле­гации в Брест-Литовских переговорах. Способствовал выходу левых эсе­ров из СНК, сложив с себя полномочия (март 1918). В сентябре 1937 арес­тован и в 1938 расстрелян. Реабилитирован посмертно.

[7] Чайковский Николай Васильевич (1850 - 1926). Родился в дворянской семье. Окончил физико-математический факультет Петербургского университета (1872). С 1869 примкнул к народническому движению. С 1904 эсер. В 1907 вернулся в Россию. В Первую мировую войну - один из руководителей Всероссийского союза городов. После Февральской революции - член Исполкома Петросовета, был одним из организаторов I Всероссийского съезда крестьянских депутатов (май), на котором избран в Исполком Всероссийского совета крестьянских депутатов. С июня член ЦК Трудовой народно-социалистической партии. Гласный Петроградской городской думы. В октябре председатель кооперативной группы Предпарламента. После Октябрьской революции входил в Комитет спасения родины и революции, Союз защиты Учредительного собрания, был одним из организаторов и руководителей Союза возрождения России (1918). С августа 1918 председатель Верховного управления Северной области в Архангельске. С сентября председатель Временного правительства Северной области. В январе 1919 выехал в Париж. Входил в состав Русского поли­тического совещания. В феврале - марте 1920 член Южнорусского правительства при А.И.Деникине. Эмигрировал.

[8] Маслов Семен Леонтьевич (1873/1874 - 1938). В 1894 поступил на медицинский факультет Московского университета. За революционную деятельность в 1897 выслан в Казань. С 1902 эсер. В 1903 окончил юридический факультет Казанского университета. С 1914 работал в кооператив­ных организациях Москвы. После Февральской революции 27 марта Все­российским кооперативным съездом избран членом Совета. С мая член Исполкома Всероссийского совета крестьянских депутатов. С апреля за­меститель председателя Главного земельного комитета. 3 октября вошел в состав Временного правительства в качестве министра земледелия. Высту­пил против бесконтрольного захвата крестьянами помещичьих земель. Вынес на обсуждение Временного правительства закон о передаче земель в ведение земельных комитетов, допускавший ряд изъятий для образцо­вых хозяйств. Арестован вместе с другими министрами, но затем освобожден. В 20-е гг. - профессор Института народного хозяйства имени Г.В.Плеханова, с 1929 член правления Центросоюза. Репрессирован. Реа­билитирован посмертно.

[9] Речь идет о Парижской конференции, связанной с обсуждением дальнейших действий союзников по отношению к войне с Германией.

[10] Об этих ежедневных совещаниях, в шестом часу дня, в квартире А.Г.Хрущева на Адмиралтейской набережной, вспоминает В.Д.Набоков в своих мемуарах (Архив русской революции, т. 1. Берлин, «Слово», 1921). Он сообщает здесь о тогдашнем настроении А.Ф.Керенского све­дения, совершенно совпадающие с тем, что ниже говорится в моем текс­те. Надо иметь в виду, что посредником между нашим совещанием и Ке­ренским, естественно, являлся заместитель министра-президента А.И.Ко­новалов. В этих наших собраниях Коновалов имел всегда крайне подавленный вид и, казалось, что он теряет всякую надежду. В особенности его угнетал Керенский. Он к тому времени окончательно разочаровался в Керенском, потеряв всякое доверие к нему. Главным образом, его приво­дило в отчаяние непостоянство Керенского, полная невозможность поло­житься на его слова, доступность его всякому влиянию и давлению извне иногда самому случайному. «Сплошь и рядом, чуть ли не каждый день так бывает», говорил он: «сговоришься обо всем, настоишь на тех или других мерах, добьешься, наконец, согласия. Так-так, А.Ф., теперь креп­ко, решено окончательно, перемены не будет?» «Получаешь категоричес­кое заверение. Выходишь из его кабинета, - и через несколько часов уз­наешь о совершенно ином решении, уже осуществленном, или... что неот­ложная мера, которая должна была быть принята именно сейчас, именно сегодня, опять откладывается, возникли новые события или воскресли старые, казалось, уже устраненные. И так изо дня в день, настоящая сказка про белого бычка».

[11] В мемуарах В.Д.Набокова, напечатанных в 1 томе «Архива рус­ской революции», изд. И.В.Гессеном, я нахожу авторитетное подтверждение этой характеристики, написанной, как и весь основной текст моей «Истории», в конце 1917 и начале 1918 года. В.Д.Набоков во время моего месячного отсутствия «фактически стоял во главе Центрального Комитета» и вел переговоры о сформировании коалиции третьего соста­ва. Церетели, «игравший в переговорах наиболее видную роль», уезжал на Кавказ и указал Набокову для ведения дальнейших переговоров на Ф.Дана (Гурвича). «Когда закончена была работа по намечению будущих членов совета республики», говорит В.Д.Набоков, «я и Аджемов сговорились с Гоцем, Даном и Скобелевым и условились встретиться (на квартире Аджемова), чтобы выяснить дальнейший план действий и уста­новить тактический план. Если не ошибаюсь, мы раза два собирались у Аджемова и я живо вспоминаю то чувство безнадежности и раздражения, которое постепенно овладевало мною во время этих разговоров... Отно­шение Дана к создавшемуся положению вещей - имело очень мало об­щего с отношением Церетели. На наше (с Аджемовым) определенное заявление, что главнейшей задачей вновь учрежденного Совета мы считаем создание атмосферы общественного доверия вокруг Временного Правительства и поддержки его в борьбе с большевиками, Дан ответил, что он и его друзья не склонны наперед обещать свое доверие и свою поддерж­ку, что все будет зависеть от образа действия правительства и что в частности они не видят возможности встать на точку зрения борьбы с боль­шевиками прежде всего и во что бы то ни стало... «Но, ведь в этом-то и заключалась вся цель нашего соглашения», возражали мы, «а ваше тепе­решнее отношение есть опять-таки прежнее двусмысленное, неверное, ко­леблющееся доверие «постольку, поскольку», которое ничуть не помогает правительству и не облегчает его задачи». Дан вилял, мямлил, вел какую-то талмудическую полемику... Мы разошлись с тяжелым чувст­вом, с сознанием, что начинается опять старая канитель, что наши «левые друзья» неисправимы, и что все затраченные нами усилия, на­правленные к тому, чтобы добиться соглашения и поддержки власти в ее борьбе с анархией и бунтарством, едва ли не пропали даром». Пессимизм Набокова был, как видно, отчасти вызван чрезмерными надеждами, воз­лагавшимися им на соглашение с Церетели, роль которого мы видели выше. Однако, в результате переговоров, Набоков и Аджемов заняли примирительную позицию, о которой см. ниже.

Гессен Иосиф Владимирович (1865 - 1943). Родился в богатой еврейской семье. Еще в гимназии включился в революционную деятельность. С 1883 учился на юридическом факультете Новороссийского уни­верситета (Одесса). В 1885 - исключен. Продолжил учебу в Петербург­ском университете. Установил связи с «Народной волей», был арестован и сослан. В 1889 экстерном окончил Петербургский университет. В 1894 принял православие. Отошел от политической деятельности. С 1896 служил в министерстве юстиции. С 1904 присяжный поверенный. Один из основателей кадетской партии. Товарищ председателя ее Петербургского ко­митета, с 1906 член ЦК, совместно с П.Н.Милюковым редактировал газе­ту «Речь». Депутат II Государственной думы, товарищ председателя ка­детской фракции. Участвовал в работе ряда комиссий. После Февраль­ской революции участвовал в организации Союза русских писателей воз­главил Союз редакторов ежедневных газет, с сентября - член Предпарла­мента. В 1919 (по другим данным в 1920) эмигрировал в Финляндию.

[12] Чрезвычайный съезд кооперативов проходил в Москве 4 октября 1917.

[13] «Русское Слово», 8 октября.

[14] «Русское богатство» - ежемесячный литературный, научный и политический журнал (1876 - 1918). С 1893 журнал стал центром легаль­ного народничества.

[15] Второй съезд Трудовой народно-социалистической партии прохо­дил в Москве с 22 по 28 сентября 1917.