Листовка обнаружена на Украине 16 августа 1862 г. Авторство ее не установлено. Воспроизводится по документальному изданию: Отмена крепостного права на Украине: Сборник документов. Киев, 1961. С. 356 - 361.

Сей циркуляр сообщайте друг другу.

Что надо делать войску?

4 сентября 1861 г. государь подписал приказ военным начальникам, как употреблять войско против народа, когда бить народ холодным оружием, когда пулей, когда картечью, когда войску слушаться полицейских чиновников, когда самим генералам командовать стрельбу по народу. Ясно: царь идет против народа!

Что же делать солдатам и офицерам?

Ничего не делать, т. е. не ходить против народа. Только этим войско может спасти Россию от бед и кровопролития.

Что станет делать царь, если солдаты не пойдут против народа? Разумеется, что поневоле отдаст народу и землю и волю, а ведь народ только из-за этого хлопочет. Стало, если войско не пойдет против народа, земля и воля достанутся народу без резни, без капли крови, спокойно.

Что станет делать царь, если солдаты пойдут против народа? Постарается не дать народу ни воли, ни земли, кровь польется реками, да еще кто кого осилит: народная правда или царский приказ - неизвестно, а солдатам от этого легче не будет.

Надобно, чтоб солдаты помнили, что дело идет о земле и воле не только крепостных помещичьих крестьян, у которых по новому Положению земли урезали, а воли не дали, у которых, стало, попросту сказать, обманули, дело идет также о земле и воле крестьян государственных, то есть крепостных казенных, удельных, фабричных и всяких приписных к царским заводам. Все они теперь живут крепостными у своего начальства, оно их и грабит, оно их и сечет, оно им и мешает управляться, как знают, самими собою своими выборными.

Земли, на которых они спокон веков сообща живут даром селами и деревнями, казна хочет им же вразбивку распродать за деньги. Земли, на которых никто не живет, которым малоземельным и в охоту бы заселить, земли государственные, вместо того чтоб дать на выселки за обычные подати, казна распродает своим чиновникам или раздает земли генералам. А все оттого, что царь государственные земли признает за царские и не хочет понять, что они не царские, а народные.

Стало, когда народ скажет: «Подати платить мы не станем на [416] общие нужды, отдайте нам нашу землю, чтобы всем было вдоволь, отрешите всякие барщины и оброки, дайте нам волю управляться как знаменем, без помещиков и чиновников!» - народ скажет правду. Это не бунт, а требование жить по правде: это святое дело!

И за то, что народ это скажет, царь приказывает послать солдат против народа со штыком и саблей, с пулей, да картечью, проливать кровь отцов и братьев, матерей и сестер!

Солдаты должны помнить, что они взяты на службу насильно из помещичьих или из казенных крестьян, что их отцы и братья и теперь или помещичьи, или казенные, что и тем и другим нужна земля и воля. И вдруг солдаты пойдут их бить для того, чтоб царь мог у них отнять и землю, и волю для своих помещиков и чиновников! Да этого и быть не может, это противно смыслу и совести!

Не владей землей по праву и обычаю, не живо свободно и по совести, а живи, как царь велит, не владей ничем и будь рабом у помещиков и начальства - вот чего хочет царь от народа и для этого велит своим генералам учить солдата, чтобы бил поляков, как мужика.

А чего хочет поляк? Воли! А чего хочет мужик? Воли! Стало, они хотят одного и того же - воли! И за это их бить? Неужто нам помнить, что 250 лет тому назад поляки ходили на Россию[1] и через 250 лет все им мстить? Да только глупого человека, который бы в самом деле хотел мстить за то, что было 250 лет тому назад, у нас в народе и не сыщешь.

А в наше время не поляки ходили на Россию, а русские на Польшу, и не по своей охоте, а по приказу царскому. И для чего? Чтобы не смел поляк жить, как ему хочется, как ему удобнее. И из-за этого отнимают у нашего народа лучших парней в солдаты и тратят в убыток миллионы народных рублей, в поте лица трудом добытых.

Долго ли же будет нам поддерживать такую бессмыслицу и такое вздорство? Оттого царь и не даст русскому народу ни земли, ни воли, думает, что народ глуп, помогает ему и людьми и деньгами душить Польшу. И взаправду, пока русский солдат будет помогать царю душить Польшу, русский народ не будет свободен. Когда наш солдат поймет, что брату, русскому мужику, нужна воля, тогда он поймет, что и поляку нужна воля, и оставите его мирно устраиваться у себя дома как знает.

Мешать поляку выйти на волю - все равно, что мешать мужику выйти на волю, и то и другое перед совестью - грех, а перед здравым смыслом - безумие. Дело честного русского войска не то, что мешать поляку жить по-своему, а помочь ему освободиться от немцев, которые держат его в неволе[2].

«Все это так, - скажут солдаты, - да как же ослушаться начальства?» Положим, что сам митрополит в полном облачении и с крестом в руке пришел бы к кому-нибудь и сказал бы: «Поди зарежь своего родного брата». Так тот сейчас пошел бы и зарезал? Нет! Всякий бы подумал, что митрополит с ума сошел, или сам [417] злодей, или клятвопреступник, играющий крестом и облачением.

А что же сделать, когда начальство приказывает солдатам идти против народа? Велит идти зарезать родного брата? Только что у начальства нет святости, которой [можно] бы слукавить и ввести человека в грех, и вместо облачения - немецкий мундир с эполетами, и вместо креста - шпицрутен! «Да это-то и страшно, - скажут солдаты. - Начальство высечет». И это скажут люди, которые не боялись ни турецких, ни французских пуль! Сотни тысяч от них недавно в Крыму костьми легли[3] их товарищи за то, что Николаю Павловичу вздумалось повздорить с французом. А тут, когда надо спасти народ русский от кровавой напасти, вдруг стало страшно и кого же? Начальства! Стыд какой! И с чего же страх-то? Ну, скажет генерал: «Стреляй по народу!» А солдаты скажут: «Не хотим, грех!» Что же сделает генерал? Сам струсит, повернет лошадь да и ускачет. «Да! Ускачет да приведет другое войско!» А если и другое войско не пойдет? Тогда что? Ну, тогда очень просто. Народу отдадут землю и волю без всякого кровопролития. Видите, что пустой страх может наделать беду и пролить неповинную кровь народа, чтобы отнять у него его достояние, а если солдаты без всякого бунта мирно и твердо скажут: «Не возьмем греха на душу, не пойдем против народа», все будет спасено - и спокойствие России, и воля народная, чтобы отнять у него его достояние народное. Ведь наказать одного солдата за пьянство легко, а наказать сто человек за любовь к народу - мудрено, а тысячу - и того мудренее, а сто тысяч, а шестьсот тысяч - и способа нет.

Да и где тут выбор - идти или не идти против народа! Кто сечет солдат? Начальство. Кто вычитает из жалованья промен крупных бумажных денег, которые и без того с каждым днем стоят все меньше и меньше, а солдатам выдается рубль за рубль? Начальство. Кто крадет муку с припека? Начальство. Кто не платит мужикам за прокорм солдата за время постоя? Начальство. А ведь, чай, солдат родился не в генеральской или полковничьей квартире и не у ротного командира в палатке, а в народной избе. Кто вскормил его детство? Народ. Кто вырастил его и делил с ним радость и горе? Народ. Кто плакал по нем, когда сдавали его в рекруты? Народ. Кто дает царю деньги на его содержание? Народ. Кто и помимо того его кормит во время постоя? Народ.

И в этот народ солдат станет стрелять по приказу этого начальства? Быть не может!

А еще как подумает: имеет солдат пятнадцать лет на службе, а домой придет бессрочным ли или в чистую отставку - нет у него ни кола ни двора; царь и начальство за службу, за битье да проголоть даже не подумали, где его приютить. Если теперь солдат не пойдет против народа и, стало, народ спокойно получит землю и волю, конечно, всякая деревня выделит своему отставному солдату его участок земли и примет его как брата, и не пойдет [418] он бездомником наниматься в холопы или питаться подаянием. Да не только своего, а и того, что из дворовых или из мещан на службу поступил, любая деревня, где земли вдоволь, охотно примет его и даст у себя и место на избу, и надел в поле.

А пойдет солдат против народа, тогда уж не пеняй: не с чего мужику принять его как брата, а разве как врага лютого. И останется он народу ненавистным, нигде не терпимым, бездомником. А царь и начальство по-прежнему скажут: «Службу справил, ну и прощай! Живи, как знаешь, чем бог послал, нам теперь не нужен». И какая же выгода в этой службе? Та ли выгода, что теперь начальство в Варшаве позволяет солдату средь белого дня с поляка часы стащить? Да ведь это только мерзко, часы солдат пропьет и в отставку все же пойдет нищим да еще гнусным воришкой и разбойником. Начальство говорит солдату: «Будь мерзавцем, грабь твоего брата, только помоги нам его зарезать, а отслужил, ступай на все четыре стороны, как вечный жид на скитание!»

Мы говорим солдату: «Спаси своего брата, не режь его, не грабь его, будь чист перед совестью, и будет тебе дан у народа приют безбедный, пока жив, и будет твоя кончина не постыдная и мирная». Что лучше, сами судите. «Да, - скажут солдаты, - не идти против народа, когда царь приказывает, может, против присяги».

Есть две присяги настоящие: одна, которую каждый человек принимает на себя, родившись, - это присяга ограждать народ, в котором он родился, от всякого врага и насилия. Это присяга природная. Другая присяга добровольная. Если кто даст обет богу - сходить ли помолиться, или помочь брату в несчастии, такой присяги не сдержать - грех. Сам захотел ее дать, так и держи слово. А третья присяга - приказная: ее дают со страху и против собственной воли. Человек или сам не знает, в чем клянется, или со страху лжет. Это не присяга, а обман.

Хорошо еще скажут: «Ступай, спасай свой народ от врага», тогда она согласна с присягой природной.

А если скажут: «Ступай, стреляй по своему народу», тогда эта присяга противна присяге природной и становится клятвопреступлением.

Разве Бог напустил Каина убить брата своего Авеля или другой кто? А что же делает царь, когда, играя присягой, посылает солдата против народа, как же не то, что посылает Каина убить брата своего Авеля? Нет, тут уж чутьем слышится, что тот солдат или офицер, который станет стрелять по народу (русскому ли, польскому ли), просящему воли, будет проклят, как Каин.

А офицеры?

Офицеров много хороших, которые любят свой народ и готовы отступиться от всех своих барских выгод в его пользу, а поэтому и любят солдата, - эти, верно, не поведут его против народа. Есть много и дурных, которым побить мужика и солдата и ограбить их [419] нипочем. Есть много и таких, которые ни то ни се, готовы пристать к хорошим, а, пожалуй, пойдут и за дурными. Дело хороших крепко соединиться между собой и решить не идти против народа. Тогда и те, которые ни то ни се, пристанут к ним и тоже не пойдут против народа. Да и выгоды им нет помогать правительству, которое запирает школы, где их сыновья и братья могла бы обучаться, или заставляет платить за ученье деньги, которых они платить не в силах.

А дурные, дурные пусть покаются, пока есть время, да не только слезами - плакать всякий ханжа умеет, - а делом, то есть перестанут бить и грабить солдат и откажутся вести их против народа. Ведь если они пойдут против народа, начнется резня, и головы их же братьев помещиков и сестриц помещиц полетят ни за что ни про что, а не пойдут - все обойдется мирно, народу отдадут землю и волю и помещиков оставят в покое и дадут им пособие из общих государственных доходов; стало, никто обижен не будет.

Говорят, что гвардия содержана лучше, чем армия, и готова разорвать народ на части по приказу царскому.

Не верим. Содержана она лучше, а формами да ученьями измучена хуже, так что особой любви и нежности к начальству гвардии иметь не с чего. Да и не верим мы не потому, что она измучена ученьями, а потому, что и она греха и срама на себя не положит, Каином не будет, вспомнит, что она не царские наемники без роду и племени, а своего народа дети и защитники. Пора понять, что гвардия и армия - все равно солдаты, которые родились в народе и пошли служить на защиту, а не на гибель народу. Стало, дело солдатское не мешать, а помочь народу получить волю и землю. Царь подписал приказ, как и когда бить народ... С чего же ему вздумалось отдать такой приказ и велеть напечатать? Стало, он боится народа. Положим, что первый полк, который откажется, будет распущен, как в старину Семеновский ил Московский полк[4]. Но зато все другие полки последуют его примеру, и кровь народная не прольется. А и то сказать, что распустить его и не посмеют, да и не посмеют и не дать народу земли и воли. Положим, что первого офицера или солдата, которые откажутся стрелять по народу, сошлют на каторгу, или прогонят сквозь строй, или расстреляют. Есть из-за чего и пострадать: умели страдать в Севастополе за ничто[5], а тут за народное дело не пострадать - стыдно. Ну, пусть одного, двоих расстреляют, зато другие офицеры и солдаты последуют их примеру, кровь народная не прольется, а имя их запишется наряду со святыми мучениками. А и то сказать, их ни сослать, ни наказать, ни расстрелять не посмеют, потому что все войско последует их примеру. Еще раз скажем: одного наказать за пьянство легко, а наказать сто человек - мудрено, а тысячу человек - и того мудренее, а сто тысяч, а шестьсот тысяч - [420] и способу нет. Стало, что же делать войску после царского приказа 4 сентября?

Спасти Россию от кровавой напасти, не мешать народу спокойно получить землю и волю, то есть твердо и мирно стоять, ничего не делать и не идти против народа.

Спасем же народ и благословим достояние его!