Монополия власти в стране порождала слишком много злоупотреблений и пороков, с которыми не могли справиться очень крутые, но малоэффективные в мирной обстановке органы ВЧК. Перед Лениным и партией возник вопрос об эффективном контроле и регулировании деятельности «верхов» партии и государства, о контроле народа или по крайней мере пролетариата за деятельностью тех высших органов власти, которые руководили страной и обществом от имени народа и пролетариата. Однако найти решение этой проблемы в условиях однопартийной диктатуры ни Ленин, ни партия не смогли. Пролетарское или советское чиновничество, а также партийная бюрократия оказались в гораздо меньшей зависимости от класса-«гегемона», чем бюрократия буржуазно-капиталистических государств. Да, в странах капитала бюрократия оторвана от народа. Но она находится все же в большой зависимости от самой буржуазии, т.е. от класса, интересы которого она призвана защищать. Есть очень много рычагов, с помощью которых крупный капитал осуществлял не всегда гласный, но достаточно полный и прочный контроль за деятельностью государственных чиновников, а позднее и высших функционеров различных буржуазных партий. К тому же самые высшие слои государственной, партийной и хозяйственной бюрократии постепенно сами становились частью буржуазного класса и поэтому не могли стать какой-либо самодовлеющей социальной силой. К этому надо добавить, что и завоеванная в результате длительной борьбы народных масс буржуазная демократия ограничивала произвол чиновничеcтва, да и самой буржуазии. В многопартийном западном обществе периодические выборы представительных органов, правительств и президентов не являлись, как правило, пустой формальностью. Не только буржуазия, но и рабочий класс и крестьянство имели возможность создавать свои организации, партии, газеты и журналы.

Как это ни странно на первый взгляд, но именно в советском обществе, образовавшемся после победы Октябрьской революции, бюрократическое чиновничество оказалось потенциально большей опасностью с точки зрения [114] превращения этого слоя в неподконтрольную обществу и относительно самостоятельную социальную силу. Эта опасность не была достаточно ясно ни предсказана, ни изучена ни марксизмом, ни ленинизмом. Считалось, что главной гарантией пролетарской и социалистической политики нового государства будет, во-первых, персональный состав высших органов государственной власти и пролетарских партий. К тому же не только Марксу и Энгельсу, но и Ленину казалось, что пролетарское государство сможет управлять при помощи сравнительно небольшого аппарата и будет с самого начала, как я уже писал выше, «отмирающим» государством. Действительность оказалась много сложнее. В такой стране, как Россия, пролетариат мог управлять только при помощи сильного государства, которое не только не собиралось отмирать, но непрерывно увеличивало свои функции и свой аппарат. При этом в условиях однопартийной диктатуры и при том презрительном отношении к системе и институтам буржуазной демократии, которое культивировалось в среде большевиков, все время не только существовала, но и росла опасность, что многие из людей, призванных осуществлять власть от имени народа, могут встать на путь злоупотреблений и используют доверенную им власть во зло народу.

Проблема контроля за деятельностью органов власти вставала и перед революционерами XVIII - XIX веков. Еще М. Робеспьер вопрошал: «Если существует представительный корпус, наивысшая власть, учрежденная народом, то наблюдать за всеми общественными должностными лицами и беспрестанно обуздывать их принадлежит именно ей. Но кто же обуздает ее самое?»[1]. На свой же закономерный вопрос Робеспьер давал не слишком вразумительный ответ: по его мнению, представительный корпус может обуздать только его собственная добродетель. Можно вспомнить в этой связи, что никакие добродетели членов Национального конвента Франции не помешали диктатуре Комитета общественного спасения, возглавляемого самим Робеспьером, а также разгулу жесточайшего якобинского террора. Но и казнь Робеспьера была одобрена тем же самым Конвентом, который привел его к власти. Однако и новые вожди Конвента, как показала эпоха Термидора, были [115] очень далеки от добродетели. Последователи Г. Бабефа, или бабувисты, более глубоко представляли себе эту же проблему перерождения и контроля. В одном из документов их «Повстанческого комитета» можно прочесть: «Если в государстве создается класс, который один только будет сведущ в принципах социального искусства, в законах и управлении, то этот класс скоро найдет в своем умственном превосходстве и особенно в неосведомленности своих соотечественников секрет того, как создать для себя отличия и привилегии... Прикрашивая свои дерзкие начинания предлогом общественного блага, этот класс все еще будет говорить о свободе и равенстве своим мало проницательным согражданам, уже подверженным еще более жестокому порабощению, что это порабощение будет казаться им законным и добровольным»[2]. Предвидя такую возможность, бабувисты разрабатывали всякого рода проекты - корпораций блюстителей народной воли, раздробления законодательных органов и т. п.

В дни Парижской Коммуны перед рабочим классом также возникла задача - как обезопасить себя против своих же собственных депутатов и чиновников. Опыт Коммуны на этот счет был слишком краток, и все же Маркс специально исследовал те механизмы контроля над учреждениями власти, которые в зачаточной форме появились в Париже 1871 года. Речь шла в первую очередь об отборе «коммунальных чиновников» по их личным качествам - профессиональным, моральным и интеллектуальным. Чиновники к тому же не назначались, а избирались на все посты снизу доверху, и избиратели имели право отозвать любого чиновника, который не оправдал по той или иной причине доверие парижан, причем в любое время. Речь шла все же об одном только городе, не слишком крупном по нынешним масштабам.

Вопрос о контроле за деятельностью государственных органов возник и в Советской России. Уже осенью 1917 года в стране возникло немало групп и организаций инспекции и контроля. В мае 1918 года был образован Народный комиссариат государственного контроля, который в 1920 году был преобразован в Наркомат рабоче-крестьянской инспекции. В связи с образованием этого наркомата Ленин заявлял весьма оптимистически: «Рабочие и крестьянские [116] массы, которые должны создать все наше государство, теперь должны создать государственный контроль. Вы получите этот аппарат посредством рабочих и крестьянских масс»[3].

Но уже через год Ленин отмечал без особого энтузиазма: «Этот орган создан около года тому назад, но пока мало себя проявил, как школа для подготовки к управлению государством»[4]. В конце 1922 года Ленин высказывался о работе РКИ еще более резко: «Будем говорить прямо, Наркомат Рабкрина не.пользуется сейчас ни тенью авторитета. Все знают о том, что хуже поставленных учреждений, чем учреждения Рабкрина, нет, и при современных условиях с этого Наркомата нечего и спрашивать»[5]. Этого и следовало ожидать, так как Рабкрин не имел возможности контролировать ни деятельность самой РКП(б), ни деятельность военных органов и органов ВЧК или, например, ВЦИК. Реальный контроль за деятельностью всех главных государственных органов осуществляли высшие партийные органы, которые в отличие от Рабкрина пользовались и авторитетом, и реальной властью. Но кто должен был контролировать деятельность партийных органов? В 1920 году IX Конференция РКП(б) приняла решение о создании Центральной Контрольной Комиссии (ЦКК) как главного органа партийного контроля. Подобного рода контрольные комиссии были быстро созданы и в нижестоящих партийных организациях. В одном из постановлений X съезда РКП(б) говорилось: «В целях укрепления единства и авторитета партии создаются контрольные комиссии, в задачу которых входит борьба со вкрадывающимися в партию бюрократизмом, карьеризмом, злоупотреблениями членов партии своим партийным и советским положением, с нарушением товарищеских отношений внутри партии, с распространением неосновательных и непроверенных, позорящих партию или отдельных ее членов слухов и инсинуаций и других подобных сведений, нарушающих единство и авторитет партии»[6].

Однако мысль о создании какой-то высокоавторитетной для всех системы контроля не оставляла Ленина. Он предлагает объединить государственный и партийный контроль, расширить состав ЦКК, пополнив его за счет 75 - 100 [117] лучших и наиболее сознательных рабочих и крестьян и наделив членов ЦКК такими же правами, как и членов ЦК РКП(б). Часть членов ЦКК Ленин предложил включить в состав коллегии Рабкрина, а весь аппарат этого наркомата сократить до 300 - 400 человек, но при этом существенно увеличить работникам Рабкрина заработную плату. Эти предложения были осуществлены только частично, но даже самое точное претворение их в жизнь не могло бы создать такой контрольный орган, который, по мысли Ленина, мог бы контролировать верхи партии и государства «невзирая на лица» и которому «ничей авторитет, ни генсека, ни кого-либо из других членов ЦК, не мог помешать... проверить документы и вообще добиться безусловной осведомленности и строжайшей правильности»[7]. В условиях однопартийной диктатуры эта задача сходна со знаменитой математической задачей «квадратура круга». Все рассуждения о «всесильных» органах контроля над деятельностью еще более всесильных органов диктатуры пролетариата рождают образ змеи, которая пытается укусить свой хвост. Реальный контроль могут осуществлять только такие демократические институты, как оппозиция, свободная печать, независимый суд. Странно было бы полагать, что простые рабочие и крестьяне, даже обладающие очень высокими полномочиями, смогут контролировать деятельность известных и авторитетных политиков из той же партии, наделенных еще более высокими полномочиями. Неудивительно, что органы единого партийно-государственного контроля очень скоро превратились в аппарат, надзиравший за работой нижестоящих организаций, но не вмешивающийся в деятельность Политбюро и Секретариата ЦК ВКП(б). В 1934 году единые органы партийно-государственного контроля были вообще ликвидированы, и на их месте появились снова Комиссии партийного и Комитеты государственного контроля с очень незначительным объемом реальных полномочий. Мало что изменилось на этот счет и в 50 - 80-е годы.

Конечно, трудно было расширять демократию в стране и в партии в условиях гражданской войны. Однако уже в 20-е годы об этом следовало позаботиться. Постепенно расширяя в рамках НЭПа свободу экономической деятельности, следовало [118] постепенно расширять и свободу политической деятельности. Еще в 1917 году Ленин и большевики не боялись свободного политического соревнования в рамках Советов и обещали сохранить эту относительно демократическую систему после революции. Однако через несколько лет те же большевики стали бояться даже расширения внутрипартийной демократии. В партии были запрещены дискуссии и фракции. Конечно, Ленин говорил тогда много о временности этих мер, но они обрели силу партийного закона на десятки лет. Настаивая на введении НЭПа, убеждая партию в том, что новая экономическая политика вводится «всерьез и надолго», Ленин ничего не говорил о необходимости расширения социалистической демократии. Напротив, он требовал сохранения террора, т. е. насилия, не ограниченного законами. Думаю, что именно недооценка роли и значения демократии была главной ошибкой Ленина, подобно тому, как введение НЭПа было его главным достижением. Пренебрежение демократией лежало и в основе всех последующих деформаций социалистического общества, социалистического сознания и социалистического воспитания. Отсутствие демократии и демократического контроля в СССР и КПСС привело в конечном счете к такой уродливой гипертрофии чиновничества, к такому невиданному даже в странах капитализма всевластию бюрократизма, к такой эволюции аппарата управления, при котором и появился тот особый феномен «номенклатуры», о котором имеется очень большая литература. Известно, что немалое число отечественных и зарубежных философов, социологов и публицистов считали номенклатуру новым классом советского общества, живущим за счет эксплуатации других классов. Чтобы подтвердить или опровергнуть эту точку зрения, нужно провести самостоятельное исследование, выходящее за рамки традиционной марксистской проблематики. В любом случае можно утверждать, что именно пренебрежение демократией стало причиной не только кризиса ленинизма как концепции, но и кризиса всей модели советского социализма.

[1] М. Робеспьер. Революционная законность и правосудие. М. 1959, стр. 209.

[2] Ф. Буонаротти. Заговор во имя равенства, т. 1. М. - Л., 1948 стр. 316 - 317.

[3] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 40, стр. 200 - 201.

[4] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 42. стр. 49.

[5] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45. стр. 392 - 393.

[6] «КПСС в резолюциях...», ч. 1. М., 1953, стр. 533.

[7] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 45, стр. 385.