Керенский и большевики. - Керенский и «буржуазия». - Беспочвенность коалиции. - Совет против «директории». - Поддержка «демократии». - Уход Некрасова, Чернова, Терещенко. - Переговоры с Кишкиным. - «Демократия» против к.-д. - Победа большевиков в петроградском совете. - Отставка министров-социалистов. - Отсрочка кризиса. - Провозглашение республики. - Другие уступки Керенского. - Победа большевиков.

Вступивши в борьбу с Корниловым и с «корниловщиной», А. Ф. Керенский не только пропустил последний момент и лишил страну последнего шанса выйти из состояния распада и восстановить серьезную и сильную революционную власть. Он также, окончательно и навсегда, подкопал ту основу, на которую опиралось его собственное влияние. Чем дальше, тем больше его власть делалась личной и именно с ее сохранением или падением связывалась та или другая судьба всех неутопических «завоеваний революции». Между тем, эта власть держалась на очень сложной и хрупкой системе равновесия. Чтобы удержать это равновесие, Керенский постоянно балансировал то вправо, то влево и обнаружил при этом довольно значительную ловкость, гибкость, подчас чисто византийскую. Но именно к этому балансированию и свелось мало-помалу все его государственное искусство. Именно поэтому власть Керенского и получила, независимо даже от его психологических свойств, такой личный и случайный характер. Чтобы удержать за собой сколько-нибудь прочно те социальные и политические группы, на которые Керенский опирался, им нужно было дать что-нибудь положительное. Большевики, сторонники «солдатской, рабочей и крестьянской советской республики», если не давали, то обещали очень многое: немедленный мир солдатам, всю землю крестьянам, всю власть над фабриками рабочим, а всем - непосредственное господство и распоряжение всеми средствами государства при помощи организованного «сознательного» меньшинства. Это была группа вне конкуренции, благодаря абсолютным лозунгам, которыми оперировала темнота масс, на которые действовали эти лозунги, и безграничной развязности приемов, от иноземного подкупа до вооруженных захватов, которые были в ее распоряжении.

Против ее анархического хулиганства все остальные политические течения должны были бы дружно соединиться; в этом собственно и заключалась сущность идеи коалиции. Но этого не [437] вышло, потому что более умеренные течения русского социализма сами еще слишком глубоко были проникнуты элементами того же утопизма и той же отвлеченной идеологией. Они чувствовали себя более тесно связанными с анархо-коммунизмом, провозглашенным Лениным, чем с социал-реформаторами «буржуазных» оттенков, а тем более с самой «буржуазией» в тесном смысле. И когда приходилось выбирать между головоломным социальным экспериментом, грозившим в будущем привести к диктатуре и к реставрации самодержавия, или опорой на общественные силы и слои, в которых подозревали скрытых «контрреволюционеров», могущих вернуть старый режим теперь же, немедленно, - то, при всех колебаниях, симпатии умеренных социалистов, - если не их активная поддержка, - склонялись в сторону головоломного социального эксперимента. Пусть лучше русская революция скажет свое «новое слово», хотя бы и неудачное, чем прямо возвращаться к старому. Если ленинцы говорили: «Лучше Вильгельм, чем кадеты», то умеренные социалисты говорили: «Лучше Ленин, чем Корнилов... и те же кадеты».

Церетели придумал для Керенского комбинацию, при которой «демократическая», а не чисто социалистическая, платформа (в последней редакции - платформа 14 августа) поддерживалась «демократическими», но не только социалистическими, а и «буржуазными», отказавшимися от своей классовой подоплеки, элементами. Именно поэтому Церетели призывал «буржуазию» к самоотречению и грозил силой лишь тем, кто, по мере углубления классовых противоречий, «отпадет от революции». Однако, вся эта искусственная постройка давно уже дала глубокие трещины влево и вправо. Влево она не встретила веры ни в солдатских массах, ни среди «демократических» элементов в узком смысле слова. Вправо она вообще не могло иметь широкой поддержки, ибо руками «буржуазии» здесь, все же, делалось дело социалистического утопизма. Московское совещание окончательно выяснило, что за платформой 14-го августа «буржуазия» не пойдет и что примирение возможно только неискреннее, - практически необходимое для класса, которому приходится слишком много терять. Именно таким примирением с задними мыслями было знаменитое рукопожатие Бубликова. Связь элементов, кое-как спаянных Церетели, была, таким образом, искусственная и чисто внешняя. Она и показала себя такой, когда, в конце концов, объединяющим звеном осталась одна только личность Керенского. Обеим сторонам Керенский был нужен, как наименьшее зло, - и это поддерживало его у власти. Но такая поддержка только и могла быть временная. Она длилась только потому, - и до тех пор, - пока насущные вопросы, которые должна была решить революция, не решались, а только отсрочивались. Эти отсрочки могли иметь значение и принести пользу при условии, что власть Временного Правительства сможет продержаться до Учредительного Собрания. Но что было делать, когда анархо-коммунистическое течение, [438] поддерживаемое непоследовательностью социалистов и несознательностью масс, вовсе не хотело ждать Учредительного Собрания и даже начинало его бояться, внушая эту боязнь всем социальным элементам, которые пользовались сложившимся положением. Закрепить текущий момент, не дожидаясь неверного будущего, - это значило для них, прежде всего, закрепить собственные завоевания в наиболее выгодное для себя время. Но это значило также - покончить с компромиссом, на котором держался Керенский.

С другой стороны, умеренные государственные элементы и «буржуазия» в широком и в узком смысле держались за Керенского - отчасти держались с возрастающим недовольством и даже отвращением - только потому, что видели в нем последнюю гарантию спокойного и благоразумного решения основных государственных вопросов в том же неопределенном будущем. Но чем дальше, тем больше выяснялось, что во многих вопросах нельзя долее ждать, ибо ожидание было равносильно предрешению вопроса. Вопрос о боеспособности армии, земельная реформа, состояние промышленности и производительных сил, устройство окраин и национальностей, наконец, основной вопрос о будущем государственном строе, - все эти вопросы были уже, в сущности, предрешены бесплодным ожиданием в течение долгих месяцев, - и предрешены не в том смысле, в каком намечалось их решение государственными элементами. В частности, вопрос о восстановлении мощи армии и по существу нельзя было долее откладывать, нужно было приступить к серьезной работе по восстановлению армии немедленно в августе, если хотели, чтобы к весне, к моменту возможного нового наступления, могли сказаться результаты этой работы. Таково было мнение лучших военных авторитетов, как генерал Алексеев. Вот почему и генерал Корнилов ответил Верховскому, развивавшему перед ним за два для до восстания свой план оздоровления армии, что путь этот «слишком медлителен, немцы наступают, а потому необходимо испробовать способ его, Корнилова, каким бы рискованным он ни показался»[1].

Долее отсрочивать было нельзя в самом основном вопросе текущего момента, в вопросе о войне, ибо от решения этого вопроса зависело и то или другое решение другого капитального вопроса - о сильной власти. А после того как эти два существенных вопроса были предрешены позицией, занятой Керенским в деле Корнилова, не в пользу государственного решения, дальнейшее ожидание стало и вообще бесполезно.

Вот почему Керенский, который давно уже стал бесполезным для крайних левых элементов, считавших его «продавшимся буржуазии», сделался с этого момента бесполезен и для этой, так называемой, [439] «буржуазии». Для тех и других он перестал быть наименьшим злом: ибо для тех и для других было вредно дальнейшее существование фиктивной системы «коалиции». Бесповоротные решения, которые производились под прикрытием «коалиции», для одних противоречили их государственным взглядам или классовым интересам, а для других все еще были недостаточно последовательным выражением их теорий. Таким образом, связь рвалась с обоих концов. Защищать ее теперь могли только доктринеры чистой формы, лишенной всякого содержания, - или личные друзья и сторонники Керенского, - те немногие, которые еще сохранили веру в его личное обаяние. Продержаться на поверхности такая власть могла лишь до первого сильного толчка. Ни предупредить, ни отразить этого толчка она не была в силах, хотя и отлично знала, откуда придет удар. Она была бессильна против этого удара потому, что в конце концов, на тех флангах, где была действительная сила, никто не хотел ее защищать, а за центром, который ее еще вяло поддерживал, вместо реальной силы была лишь одна идеология. Мы проследили в предыдущих главах, как под ударами фактов и эта идеология постепенно теряла веру в себя и превращалась во фразу, в «условную ложь». «Буржуазная республика», защищаемся одними социалистами умеренных течений, не находивших более опоры в массах, - и даже ими защищаемая a contre coeur[2], - и в тоже время потерявшая последнюю поддержку «буржуазии», - такая платформа не могла держаться. Все существо ее выветрилось, оставалась внешняя шелуха. Под другими формами, здесь в сущности, вновь водворялась та система официального лицемерия, от которой погибла старая монархия. Судьба этой системы должна была быть такова же, как той: обе подготовили почву для революции и в день революции обе не нашли себе ни одного защитника.

Внутреннее противоречие того нового положения, в котором оказался Керенский после подавления корниловского восстания, сразу же раскрылось как только был поставлен первый вопрос, созданный распадением кабинета, - вопрос о переустройстве власти.

Большинство членов исполнительного комитета советов только утром 27-го августа узнали о вечерней беседе Керенского с В. Н. Львовым и о ночном заседании, в котором министры передали свои полномочия Керенскому.

У Керенского уже была готова мысль окружить себя коллегией из четырех «директоров», двое из которых с самого начала революции принадлежали к интимному ядру, руководившему всеми делами (Некрасов и Терещенко). Другие два места предполагалось отдать Б. В. Савинкову и Н. М. Кишкину. К последнему [440] Керенский питал личное доверие: в «директории» он должен был представлять Москву и «буржуазию».

Этот план обсуждался в вечернем заседании министров и считался как бы окончательно принятым. Кишкина Керенский вытребовал немедленно из Москвы. Но нужна была еще санкция Совета. Бюро исполнительного комитета собралось на экстренное заседание днем и выслушало доклад о корниловском деле и о предложении Керенского относительно переустройства власти. От себя бюро выдвинуло другое предложение: создать при директории постоянное совещание из представителей «революционной демократии». Оба вопроса были переданы на предварительное обсуждение центральных комитетов партий, входящих в состав совета. На вечер было созвано заседание исполнительного комитета с участием всего комитета, совета крестьянских депутатов, представителей политических партий, профессиональных союзов и кооперативов.

Конечно, партийный орган и советская фракция большевиков отнеслись к обоим предложениям отрицательно. Для них всегда, при всех условиях, существовало только одно решение: передать «всю власть совету». Социалисты-революционеры, получавшие двух представителей в директории (Керенского и Савинкова), отводили Савинкова и требовали вступления Чернова, для чего прибавляли шестое место директора. Социал-демократы меньшевики также соглашались на директорию, под условием введения в нее Церетели. Только народные социалисты и трудовики с самого начала высказывались против директории и за сохранение, по мотивам целесообразности, прежнего правительства, ибо в таком случае не будет оспариваться происхождение власти и правительство будет сильнее. После совещания отдельных фракций по одиночке, состоялось совместное обсуждение тех же вопросов представителями всех партий. При этом оказалось, что возражения трудовиков и народников против директории находят поддержку. Большинство склонилось к тому, чтобы сохранить исполнительную власть за старым правительством.

Вопрос о том, чтобы подкрепить это правительство постоянно действующим органом, в виде совещания представителей, споров не возбуждал. Все соглашались на создание такого совещания, хотя одни предпочитали видеть в нем представителей одних только демократических организаций, а другие расширяли его состав примерно до состава московского совещания, только без членов четырех Государственных Дум.

В 11 часов вечера, после всех этих совещаний, началось закрытое заседание исполнительного комитета с приглашенными. Фракционные ораторы изложили все оттенки партийных мнений, начиная от безусловной поддержки правительства, предложенной трудовиками, до замены его советами, по предложению большевиков. Центральные партии согласились на отказ от директории и приняли постановление оставить правительство в прежнем виде, за исключением членов партии народной свободы, которые должны [441] были быть заменены «демократическими элементами». Решено было также созвать в ближайшем будущем демократический парламент из представителей всех тех организаций, которые объединились в Москве на платформе 14-го августа. Около 2-х часов ночи на 28 августа президиум прервал заседание, чтобы сообщить эти решения Керенскому. Без четверти четыре утра президиум вернулся из Зимнего Дворца и заседание возобновилось. Собранию сообщили, что Керенский настаивает на директории и на передачу ей всей полноты власти, что шестичленный состав директории им принят. Начавшиеся затем продолжительные прения были прерваны вызовом Церетели и Чернова в Зимний Дворец, где «присутствие их необходимо».

Это было в тот момент, когда стадия «недоразумения» в корниловском деле кончилась и начиналась стадия «паники». После генерала Алексеева и Терещенко вызывался Савинков, после Савинкова - Некрасов, после Некрасова дошла очередь до Церетели и Чернова. Этот порядок экстренных ночных вызовов свидетельствует о сгущавшемся настроении министра-председателя. Сорвавшееся с уст Керенского восклицание: «Очень жаль», при известии, что в четыре утра уже поздно останавливать некрасовские сообщения газетам об «измене» Корнилова, было последней данью примирительному настроению более умеренных элементов. После четырех часов, очевидно, стало несомненно, что Корнилов поднимет перчатку, и стало поэтому «необходимо» присутствие во Дворце Церетели и Чернова.

Вопрос о переустройстве власти, о директории, отходил вместе с тем на второй план: надо было думать об организации сопротивления.

Это и сказалось на настроении утреннего заседания исполнительного комитета, открывшегося в восемь с половиной часов. Громадное впечатление на участников, собравшихся в заседании после бессонной ночи, произвела прочтенная М. И. Скобелевым прокламация Корнилова к народу, в которой Корнилов обвинял Керенского, что он провоцировал его на выступление, а все правительство в том, что оно во власти большевиков и способствует поражению России, имея пораженцев и предателей в собственной среде[3]. Всем этим Корнилов мотивировал свое решение - не допустить Россию до гибели. Прочтя прокламацию, Скобелев прибавил, что Корнилов приказал воинским частям двинуться на Петроград, что положение очень серьезно и что в ответ на диктатуру Корнилова необходимо создать такую государственную власть, которая бы всю мощь свою употребила на борьбу с узурпатором. После этого собрание уже не имело охоты рассуждать о реконструкции власти. Церетели доложил ход дальнейших переговоров с Керенским и заявил, что правительству необходимо оказать теперь [442] полную и всестороннюю поддержку, не входя ни в какие пререкания. Большевики, меньшевики-интернационалисты и левые эсеры одни продолжали возражать, соглашаясь оказать правительству «лишь чисто техническую и военную поддержку». Подавляющее большинство приняло резолюцию, формулированную Церетели в самых общих выражениях: «Предоставляя товарищу Керенскому формирование правительства, центральной задачей которого должна являться самая решительная борьба с заговором и генералом Корниловым, Центральный Исполнительный Комитет совета рабочих и солдатских депутатов обещает правительству самую энергичную поддержку в этой борьбе».

Мы видели, что «энергичная поддержка» была оказана вплоть до «самочинных арестов» и «решительных действий» петроградского и местных «комитетов спасения революции». «Демократические организации» собирали войска, арестовывали генералов, офицеров и депутатов, захватывали телеграф и радиотелеграф, останавливали железнодорожное движение, - словом, проявили большую распорядительность, не стесняясь формальными рамками, и дали эффектную пробу своей силы по отношению ко всему, что носило кличку «контрреволюции». Чтоб сорганизовать свои элементы против Корнилова, исполнительный комитет издал воззвание, в котором не скупился на демагогию. Корнилов хочет восстановить старый строй и лишить народ земли и воли; «Корнилов готов открыть фронт германцам, готов предать родину» и т. д.

Эти работы совета отвлекли его на время от вопроса о реорганизации власти, но не на долго. Вернувшись к вопросу, «демократические организации» приобрели зато тем больший весь в его решении.

28 августа, как мы знаем, прошло при паническом настроении правительства, и настроение это к вечеру достигло апогея. Керенскому пришлось впервые из уст товарищей-социалистов выслушать крайне неблагоприятную оценку своих действий и сделать предложение - покинуть власть по собственному почину, передав ее более сильным. В этот день под «более сильными» подразумевались более умеренные, как единственно способные перекинуть мост к грядущему победителю, каким представлялся Корнилов. За уход Керенского и за назначение на его место генерала Алексеева прямо высказалось несколько голосов, а из молчавших многие, очевидно, сочувствовали этому. 29 августа положение Керенского снова укрепилось, причем политический маятник качнулся в другую сторону - влево.

За ночь Керенскому пришлось сделать выбор между Некрасовым и вождями советов. В момент малодушия Некрасов потерял то доверие Керенского, на котором основывалась его роль в «триумвирате». Уже со времени заседания в Зимнем Дворце Некрасов понимал, что политическая карта, на которую он поставил свою карьеру государственного деятеля, бита. По его словам, он «два раза уступал просьбам Керенского остаться в кабинете» в ночь на [443] 7 июля и тогда, когда принял портфель министра финансов (24 июля). На этот раз Керенский не только не просил, но и не удерживал Некрасова. Одно время Керенский продолжал ценить в Некрасове полезного посредника в том политическом лагере, с которым приходилось считаться, но где Керенский не имел основания рассчитывать на симпатии. Разойдясь со своими политическими друзьями, Некрасов и в этом отношении перестал быть полезен. Вынужденный для печати мотивировать свой уход, Некрасов прямо заявил, что он не только «не опирается ни на какую общественную группу», но и имеет против себя «значительную часть русского общества», а между тем, «удары, направленные лично против него», бьют по правительству в виду той «легенды», впрочем, «выросшей из крупицы истины», что он состоит несменяемым членом правительственного триумвирата.

Эти же дни возможного торжества Корнилова покончили с министром противоположного лагеря, - с тем, который на московском совещании и в корниловских приказах был публично отмечен, как «предатель», с Черновым. Чернов последний, весьма неохотно написал свое прошение об отставке, - и тотчас же составил себе план - стать заместителем Керенского в будущем кабинете. Он открыл против своего товарища по партии, которого пытался не пустить в центральный комитет, ожесточенную и систематическую компанию в своем органе, «Деле Народа».

Кроме окончательно оставивших министерство Кокошкина и Юренева, был и еще министр, которого ход корниловской истории заставил сделать попытку уйти из состава кабинета. Это был другой член «триумвирата» Терещенко. Этот министр был достаточно умен, чтобы понять, что и его карта бита. Из попытки согласовать интересы России с циммервальдскими тенденциями во внешней политике ничего не вышло, кроме ослабления нашего влияния среди союзников. Два раза за время своего управления Терещенко сделал попытку продемонстрировать свою самостоятельность перед союзниками и перед «революционной демократией». Но обе попытки были довольно неудачны. Протест против низложения германофильски настроенного греческого короля Константина[4] очень удовлетворял принципу «самоопределения народов», но совершенно не вызывался нашими интересами. А заявление, что Стокгольмская конференция[5] есть «частное дело» партий, а не правительства, вызвало целый скандал за границей и дома, лишив правительство определенной позиции у русской «демократии», но не дав ему возможность занять столь же определенную собственную позицию. В России первый шаг прошел незамеченным. Второй, напротив, был чересчур замечен и вызвал необходимость поправок и опровержений. После того и другого, во всяком случае, у министра не могло не остаться осадка горечи. Очевидно, никакие экстра-туры не могли поправить основной ошибки соглашения с циммервальдцами, и приходилось нести ее последствия. В деле Корнилова Терещенко должен был особенно [444] тяжело почувствовать это положение внешней связанности, ибо здесь присущее ему чувство любви к родине слишком резко сталкивалось с требованиями формальной дисциплины, обязательной для члена кабинета. Потерпев неудачу в своей попытке убедить Керенского - стать на точку зрения «недоразумения», Терещенко лишь против воли вынужден был стать на точку зрения «мятежа» и тотчас же болезненно столкнулся с первой жертвой этой тактики Керенского, с самоубийством Крымова, чистого и идейного офицера, о заслуге которого перед русской революцией он счел своим долгом рассказать после его смерти. Терещенко подал прошение об отставке после Некрасова. Но на его место, как и на место Карташева, обер-прокурора синода, не нашлось кандидата. Обоим пришлось временно остаться.

Как бы то ни было, по политическим или по человеческим причинам, кабинет распадался. Для укрепления его Керенский пока придумал только приглашение Н. М. Кишкина, участвовавшего, как мы видели, в заседании 28 августа. 30 августа состоялось последнее «частное совещание» с участием уходивших министров к.-д. Не отказываясь дать Керенскому нового представителя партии по его выбору и одобрив вступление в правительство Кишкина, которому предназначалось министерство внутренних дел, центральный комитет партии народной свободы предъявил, однако, в заседании 30 августа, через своих товарищей, свои условия. Он хотел привлечения в состав правительства авторитетных представителей командного состава. Первоначально здесь разумелся генерал Алексеев. За его назначением начальником штаба, требование было перенесено на должности военного и морского министра и совпало с желанием Керенского удалить Савинкова и назначить Верховского и Вердеревского, - то и другое в полном контакте с советом. Затем ЦК партии народной свободы предложил ввести в кабинет представителей торгово-промышленного класса, как это имелось в виду еще при предыдущих переговорах в июле. Это требование тоже было принято Керенским, и он уполномочил Кишкина на переговоры в Москве с торгово-промышленным классом. Торгово-промышленная Москва наметила Смирнова[6] на должность государственного контролера. Сам Керенский наметил себе гласного Бурышкина[7], но впоследствии эта кандидатура отпала, как не рекомендованная московским купечеством, и заменена была другим представителем торгово-промышленного класса, в лице С. Н. Третьякова. Третье требование к.-д., вытекавшее из печального опыта «триумвирата», состояло в том, чтобы не было более правительства в правительстве и чтобы все члены правительства имели одинаковое участие во всех государственных делах. Это требование совпало с возражениями социалистических партий против учреждения «директории». Но «директория» оставалась любимой мыслью Керенского, привыкшего действовать самовластно и окружать себя в кабинете лишь такими товарищами, которые могли с этим самовластием мириться. Четвертым [445] требованием к.-д. было то, чтобы корниловское дело было ликвидировано без ущерба для боеспособности армии и без дальнейшего обострения гражданской розни разделением страны на два лагеря, «контрреволюционеров» и «революционной демократии». Это требование, как мы знаем, вполне соответствовало настроению тех дней, когда назначался генерал Алексеев и издавались внушенные им приказы по армии. Но с назначением генерала Верховского военным министром и с проявлением в ближайшие дни хозяйской роли советов требование это стало совершенно невыполнимым для Керенского.

В самом деле, очень скоро обнаружилось, что приглашая генерала Алексеева и Кишкина, поручая Кишкину обсудить еще более правые, уже чисто «буржуазные» кандидатуры, Керенский рассчитывал без хозяина. В исполнительном комитете совета в тот же день, 30-го августа, появилось самое нетерпеливое отношение к сохранению у власти к.-д., и выразил это настроение не кто иной, как члена кабинета, министр труда М. И. Скобелев. Подчеркнув заслуги совета и комиссии борьбы с контрреволюцией, которая только что сделала свой доклад, в усмирении корниловского мятежа, Скобелев перешел к вопросу о переустройстве власти и прежде всего сообщил о назначениях уже состоявшихся. Имена Верховского и Вердеревского были приветствованы шумными аплодисментами. Напротив, при именах нового верховного главнокомандующего Керенского и его начальника штаба генерала Алексеева, зал хранил молчание. Это вышло тем более заметно, что неловкий оратор сделал тут большую паузу, дожидаясь выражений одобрения. Уже насторожившись, аудитория недоверчиво встретила дальнейшие слова оратора. Скобелев говорил, что коалиция должна быть сохранена, ибо она «не есть плод кабинетных измышлений»; но что, «конечно, в кабинете не может быть места тем, кто так или иначе связан с Корниловым». «Нельзя ли более конкретно», раздались голоса с мест. Скобелев, идя на встречу собранию, высказался более «конкретно». «Одна партия, заявившая на столбцах своего органа, что Корнилов - реальная сила, с которой необходимо считаться, не может рассчитывать на то, чтобы ее представители вошли в кабинет». Крики с мест: «Слава Богу, долой к.-д.» пояснили мысль оратора. Впрочем, далее в речи другого министра, Авксентьева, эти указания были еще «конкретнее». Когда министр внутренних дел упрекал Корнилова, что он оставил армию «беззащитной против натиска неприятеля», раздались крики: «Смерть изменникам». Уступая настроению собрания, оратор, при шумных аплодисментах, потребовал смертной казни для генерала, добившегося восстановления этого института в армии. Далее следовало повторение неверных сведений о Каледине, а о новом правительстве Авксентьев сообщил, что «в составе кабинета не могут быть те люди, которые открыто не отмежевались от сторонников мятежа и которые сваливают всю вину за мятеж на временное правительство. Не могут войти в правительство [446] и те люди, которые предлагали начать переговоры с мятежным генералом». При этих словах раздались крики: «Арестовать Милюкова». Следующим оратором был Церетели. Далекий от того, чтобы возражать обоим министрам, он лишь резче подчеркнул значение «оправдавшей себя идеи коалиции». Но и он не только требовал «отсечения некоторых частей этой коалиции», - утверждая на этот раз, сообразно настроению аудитории, что это не означает «сужения базы революции», - но настаивал на «разрушении тех центров, вокруг которых собираются темные силы: на чистке ставки, на роспуске IV Думы, ибо интересы революции и страны требуют, чтобы государственная власть гарантировала нас от повторения подобных случаев». Речи большевиков и интернационалистов Каменева, Стеклова, Лапинского, произнесенные на следующий день, 31-го августа, показали, с каким настроением должны были считаться приведенные речи правительственных ораторов. Здесь уже не только осуждалась идея коалиции, но и выставлялось требование полной смены правительства, как недостаточно решительного. «Мятеж Корнилова - не его единоличное преступление, а преступление организованной буржуазии», говорил Каменев. «Только коалиция пролетариата, крестьянства и солдат спасет революцию, и только такая коалиция возможна в настоящий момент». «Коалиция с буржуазией», прибавлял Стеклов, «убивает живые силы представителей демократии, которые принуждены при этом вести соглашательскую политику и подчиняться саботажу правого крыла».

Этой крайней, но вполне последовательной позиции, умеренная «демократия» противопоставила свой, как обыкновенно, внутренне противоречивый план: сохранить коалицию, но без участия в ней членов партии народной свободы.

Прежде чем принято было по этому поводу окончательное решение исполнительного комитета совета, товарищи по партии социалистов-революционеров, Гоц и Зензинов, привезли Керенскому в Зимний Дворец мнение, - «пока еще не ультиматум», - его политических единомышленников. Включение в кабинет к.-д. недопустимо. «Но, прибавлял Гоц, это не исключает возможности вступления отдельных представителей этой партии», отгородившихся от «милюковцев», как это сделали московские к.-д, принявшие в городской думе формулу социалистов-революционеров. «С этой стороны вступление Кишкина не вызвало бы особых затруднений». Так говорил журналистам Гоц еще в полночь с 31 августа на 1 сентября. Керенский сообразно с этим, продолжал вести переговоры с к.-д. и с промышленниками. Вечером 2 сентября Н. М. Кишкин, С. А. Смирнов и П. А. Бурышкин выехали из Москвы в Петроград. Кишкин напечатал письмо в газеты, в котором заявлял, что «входит во Временное Правительство с одобрения ЦК партии народной свободы», чтобы противодействовать «борьбе классов и партий» и содействовать единению. Однако же, [447] утром 2 сентября, когда все трое приехали в Петроград, положение дел там совершенно изменилось.

Перемену эту создала позиция, занятая в вопросе о власти петроградским советом. Совет этот давно уже проявлял склонность к большевизму, и в нем теперь создалось именно на этом вопросе большевистское большинство. 31 августа, после описанного выше заседания исполнительного комитета, открылось заседание петроградского совета. Оно началось с того доклада Богданова о «самочинной» деятельности комитета борьбы с революцией, из которого мы приводили выдержки. Доклад кончался сообщением, что комитет уже потребовал от правительства платы за свои услуги: освобождения большевиков, арестованных по делу 3 - 5 июля. Продолжение заседания соответствовало этому началу. Речь Церетели, пытавшегося защищать принцип коалиции, так часто прерывалась протестами, что, наконец, председательствовавший Чхеидзе принужден был напомнить, что у совета достаточно сил, чтобы «выставить за двери нарушителей порядка». Попытка защитить «московских» к.-д, принявших по делу Корнилова эсеровскую резолюцию, была встречена особенно сильным шумом, что вызвало резкую отповедь Церетели. «Не переоценивайте своих сил», говорил он: «Ведь, если заговор Корнилова не удался, то исключительно потому, что не был активно поддержан всей буржуазией: иначе совладать с ним одними демократическими силами было бы невозможно». «Было бы величайшим несчастьем, если бы власть попала в руки одного лишь класса».

Но аргументы не помогали. Настроение аудитории уже сложилось и в пику Церетели, она устроила шумную овацию Ю. Стеклову, повторившему свою дневную речь. Все дальнейшие выступления - Каменева, Мартова, Володарского[8], Розанова - были против коалиции. Эсер Болдырев присоединил к этому требования - чистки ставки, роспуска Государственного Совета и Думы и ответственности правительства, которое создадут советы, перед революционным парламентом из демократических организаций, впредь до созыва Учредительного Собрания. Напрасно Церетели снова пытался доказать, что передача власти пролетариату не опирается на действительное соотношение сил и что обещания большевиков не могут быть исполнены. Он кончил свою речь, однако же, пессимистическим аккордом. «Очевидно, что знамя революции, которое в течение шести месяцев находилось в наших руках, переходит в другие руки. Хотелось бы, чтобы в этих руках оно прожило хотя бы половину этого времени. Но я этого момента опасаюсь, так как перехода власти в руки совета рабочих и солдатских депутатов с нетерпением ждут противники революции, чтобы нанести ей решительное поражение». Церетели, несомненно, сообщил здесь о настроении, в то время уже довольно распространенном; он не упомянул лишь, что оно было создано именно тактикой умеренного социализма. [448]

Заседание петроградского совета закончилось, действительно, поражением советского большинства. Большинством 279 против 115, при 51 воздержавшемся, была принята резолюция, предложенная большевиками, следующего содержания. Всякие колебания в деле организации власти должны быть прекращены. От власти должны быть отстранены не только представители к.-д., но и представители цензовых элементов вообще. Единственный выход - в создании власти из представителей революционного пролетариата и крестьянства. В основу деятельности нового правительства должно быть положено: декретирование демократической республики, немедленная отмены частной собственности на помещичью землю, объявление тайных договоров недействительными и немедленное предложение всем народам воюющих государств заключить демократический мир. Кроме того, необходимо прекращение всяких репрессий против рабочих и их организаций, немедленная отмена смертной казни на фронте, восстановление полной свободы агитации в армии и конфискация буржуазных газет. Резолюция требует еще выборности комиссаров, осуществление прав наций, живущих в России, на самоопределение, - в первую очередь, удовлетворения требований Финляндии и Украины, - и роспуска Государственного Совета и Государственной Думы.

Старое большинство советов было, таким образом, побеждено. Церетели правильно учел психологию собрания. В виду своего поражения, весь президиум петроградского совета сложил свои полномочия. В этот президиум входил весь цвет советских вождей: Чхеидзе, Анисимов, Гоц, Дан, Скобелев, Церетели и Чернов.

В ряды «революционной демократии» это поражение советского большинства в петроградском совете внесло чрезвычайное смятение и растерянность. В два часа дня на следующий день (1 сентября) в исполнительном комитете должны были продолжаться прения по речам Скобелева и Авксентьева. Но нужно было придти в заседание с каким-нибудь готовым решением. Этого решения не было. Заседание было отсрочено с 2-х часов до 7-ми вечера, потом с 7 до 11. Наконец, нетерпение ждавших целый день членов исполнительного комитета заставило открыть заседание под председательством Филипповского. Но только в 2 часа ночи приехали министры - увы, уже бывшие, - и начались так долго ожидавшиеся прения.

Что же произошло за этот день?

Вожди «революционной демократии» целый день переезжали из центральных комитетов партий в Зимний Дворец и обратно. Победа большевиков в петроградском совете поставило умеренное большинство социалистических партий перед необходимостью выбора: или уступить в вопросе о власти, или ждать нового большевистского выступления в Петрограде. По рукам уже ходил, на этот последний случай, министерский список с именами Чернова, в качестве премьера, Рязанова - министра иностранных дел, Луначарского - министра внутренних дел, Авилова - министра [449] финансов. С другой стороны, правда, оборонческие группы социалистов выступили с воззванием к гражданам, в котором умоляли «не мешать правительству упрочить и расширить общественный фундамент его политической власти». Воззвание это было напечатано 1 сентября в трех социалистических газетах эсеровской «Воле Народа», плехановском «Единстве» и народническом «Народном Слове». Но все эти группы, как известно, не были влиятельны в рабочих массах, настроение которых в эти дни было особенно повышено. Считаясь с этим настроением и с опасностью большевистского выступления, руководители умеренного большинства решились выставить удаление членов партий к.-д. из правительства, уже как требование ультимативное. Центральный Комитет социалистов-революционеров подкрепил это требование угрозой отозвать своих представителей из правительства, если к.-д. останутся: в этом случае даже сам Керенский лишался права считать себя представителем социалистов-революционеров.

Этот ультиматум ставил Керенского в невозможное положение. Возражая против к.-д., но не возражая прямо против коалиции, лидеры совета, в сущности, делали коалицию невозможной. Керенский объяснил им, что генерал Алексеев приглашен на условии широкой коалиции, и что генералы Рузский и Драгомиров уйдут, если это условие будет нарушено, а более правые элементы, как представители торгово-промышленного класса, не войдут в правительство без к.-д.; что, наконец, он, Керенский, уже вошел в переговоры с кандидатами торгово-промышленников и лично связал себя обещаниями, данными Кишкину и Алексееву. Если ультиматум не будет взят обратно, то останется только уйти и ему самому, Керенскому.

Эти заявления вновь обсуждались в центральных комитетах, но на этот раз не оказали действия. Даже уход Керенского был не так страшен, как гнев большевиков. Против Керенского существовало сильное настроение даже в собственной его партии. В 11 часов вечера началось совещание министров в Зимнем Дворце, а вопрос все еще не был решен. В полночь приехали в Зимний Дворец представители исполнительного комитета Церетели, Гоц, Дан, Ракитников и другие с печальными вестями. Они успели осведомиться о настроении исполнительного комитета, начавшего заседание в Смольном. Ничего нельзя поделать. «Мы зашли в тупик, из которого нет выхода». Ни ультиматум, ни угроза отозванием министров партийных социалистов не могут быть взяты назад. Молча Керенский выслушал эти повторные заявления. Делегаты уехали в Смольный. Министры продолжали обсуждать дело в Зимнем Дворце. В большинстве своем[9] они находили, что не [450] может быть другого решения, кроме сохранения коалиции на прежних основаниях. Когда к двум часам ночи это мнение большинства выяснилось, то М. И. Скобелев и Н. Д. Авксентьев, считавшие себя связанными решением революционных органов демократии, заявили, что не могут долее оставаться в правительстве и просят считать их выбывшими из кабинета. К ним присоединил свою просьбу и Зарудный. С каким настроением они это сделали, это видно из речей, произнесенных тотчас после этого в Смольном обоими приехавшими туда экс-министрами.

От задорного тона их же речей, два дня назад, - теперь не осталось и следа. Оба оратора были близки к полному отчаянию и обнаружили совершенную растерянность. Скобелев заявил, что уходит из правительства не потому, что не разделяет линии его поведения, а потому, что этой линии не разделяет совет рабочих депутатов. Сам он преследует одну цель: «добиться, чтобы вы перешли к холодному рассудку. Если мое выступление хоть на один градус опустит ваше настроение и ваши мозги будут лучше работать, то я буду считать свой долг выполненным». Как видим, бывший министр труда перестал церемониться с «революционной демократией». Чего вы хотите, спрашивал он слушателей? Если ВЫ согласны, что «российская революция есть революция буржуазная, то каким образом вы хотите отбрасывать все буржуазные элементы? Ведь, не вся буржуазия была за Корнилова. Если предположить обратное, если вы скажете, что все кроме нас контрреволюционеры, то я скажу, что это - предсмертная агония революции. Если вы так думаете, то лучше скажите открыто, что и мы и страна обречены на гибель»... «Если так, то бросим писать резолюции и скажем: мы на заграничные паспорта готовы». Согласны вы провозгласить власть совета в такой момент, «когда офицерство готово броситься куда угодно, лишь бы выйти из создавшегося положения?». Но «ведь это будет самым лучшим средством вызвать контрреволюцию. Теперь корниловские войска братаются с нами, но когда солдаты узнают, что в Зимнем Дворце заседает правительство совета рабочих и солдатских депутатов, то они не придут к нам браться. Не забывайте, что Петроград не Россия и прежде чем решиться на этот шаг, имейте в виду настроение всей России». В случае, если исполнительный комитет его не послушает, Скобелев заявил: «Я готов идти вместе с вами, но не в правительство, а в оппозицию. Здесь мы будем сидеть на крайней левой - и будем в меньшинстве. Ответственность должна лежать на вас. Мы будем сидеть здесь и более добросовестно и благожелательно критиковать вас, чем вы нас. Но знайте, что это путь к гибели России».

Не церемонился с «демократией» и Авксентьев. Огромное впечатление произвело брошенное им обвинение: «Временное Правительство имеет точные сведения, что немцы предпринимают десант в Финляндии и в это время военная комиссия Центрального Исполнительного Комитета вызвала из Финляндии в Петроград [451] несколько миноносцев, войска и подводные лодки». Авксентьев умолял «демократию» поддержать, а не топить правительство. «Если здесь в Петрограде правительство не встретит поддержки, Россия погибла. Ведь это, товарищи, трагедия. Понимаете ли вы, что мы на краю гибели или уже погибли... Придите же правительству на помощь - ради спасения России. Разве вы не видите, что страна уже погибает?..»

«Товарищи», по-видимому, начинали понимать и видеть. Был устроен перерыв и состоялись совещания по фракциям. Возобновив прения в половине пятого утра, комитет отверг резолюцию большевиков, принятую накануне петроградским советом. Убеждения Каменева, что «новое правительство есть правительство для Керенского, а не для нас», на этот раз не подействовали. Церетели отпарировал удар неверной справкой; Керенский де сам обратился к исполнительному комитету по вопросу о реконструкции власти и комитет «предоставил» ему образовать правительство, причем «найден лучший исход - власть без цензовых элементов». В проекте предложенной резолюции впрочем, этот исход был смягчен: «Власть должна быть свободна от всяких компромиссов с контрреволюционными цензовыми элементами». Очень искусно резолюция переносила центр тяжести со спорного пункта на другой, в котором все были согласны: на вопрос о создании новой власти особым демократическим совещанием, которое должно собраться не позднее 12 сентября (то есть всего через 10 дней) в Петрограде. Принятая исполнительным комитетом резолюция гласила: «1) Немедленно созывается съезд всей организованной демократии и демократических органов местного самоуправления, который должен решить вопрос об организации власти, способной довести страну до Учредительного Собрания. 2) До этого съезда Центральный Исполнительный Комитет предлагает правительству сохранить свой теперешний состав и... призывает демократию оказывать энергичную поддержку правительству в его работе по организации обороны страны и борьбы с контрреволюцией, в частности путем демократизации армии и решительного обновления высшего командного состава. 3) Комитеты находят необходимым, чтобы правительство при принятии мер по охране порядка действовало в тесном контакте с комитетом народной борьбы против контрреволюции при всероссийском центральном комитете». Решение было во всех отношениях ловкое. Оно оставляло все в прежнем виде, - и ничего не уступало из требований «демократии». Главную трудность оно отодвигало в будущее, достаточно отдаленное, чтобы облегчить решение для данного момента, но в то же время достаточно близкое, чтобы не испугать «демократию».

Что эта отсрочка, в конце концов, не только не уменьшала, а напротив увеличивала трудность создания «сильной революционной власти», об этом вожди совета, если и думали, то во всяком случае остерегались говорить. Как-нибудь пережить сегодня, как-нибудь [452] дожить до завтра, памятуя, что «довлеет дневи злоба его», - эта тактика давно уже сделалась обычной для Церетели. Он обладал достаточным искусством обходить действительные затруднения, решить которые по существу, все равно, было невозможно в рамках «революционно-демократической» тактики. Таким образом, затруднения отсрочивались и накоплялись, - и трудность их решения увеличивалась. Но зато, в ожидании дня, когда жизнь предъявит окончательный счет, демократия получала возможность жить изо дня в день - настолько спокойно, насколько это позволяла ей ее неопытность и непредусмотрительность.

Такова же, в сущности, была теперь и тактика Керенского, сводившаяся к единственной цели: как-нибудь довести Россию до Учредительного Собрания, все равно в каком виде. Это намерение Керенского вполне удовлетворялось компромиссами Церетели. И решение правительства было вынесено той же ночью, как только выяснилось настроение собрания после речей Авксентьева и Скобелева. В исходе третьего часа ночи на 2 сентября журналистам, дожидавшимся решения в Зимнем Дворце, была сообщена из зала министров радостная весть: «Кризис разрешен благополучно... Временно по вопросам управления и государственной обороны решено сосредоточить власть в руках совета пяти: Керенского, Никитина, Терещенко, Верховского, Вердеревского». Правительство, Таким образом, тоже ничего не уступало, и ничего не предрешало. Керенский получал свою «директорию», но «временно», и при этом нисколько не отказывался от принципа коалиции, ни даже от введения в коалицию «цензовых элементов». Пять членов директории - это были, просто, те наличные члены кабинета, участие которых в будущем правительстве было решено окончательно. Остальные министры считались пока, до окончательного выяснения списка, просто управляющими своими ведомствами, не разделявшими с «пятью» полноту правительственной власти. Так как это положение их было тоже «временное», то и партия народной свободы не могла считать свое требование о равенстве всех членовкабинета отвергнутым. Временное решение министров имело и то значение, что не обязывало немедленно заполнять министерские посты, оказавшиеся вакантными. Места ушедших министров заняли пока их товарищи. Наконец, вопрос особенно интересовавший «демократию» - о праве предстоящего «демократического совещания» самостоятельно создать новую власть - был в первый момент намеренно затушеван. «Демократия» могла считать, что она имеет это право, а правительство продолжало думать, что пополнение кабинета им просто отсрочено «до того момента, когда явится возможность снова вернуться к сформированию состава временного правительства на прежних   коалиционных началах». В этом смысле Керенский дал обещание и Кишкину, приняв одного его их тех трех кандидатов, которые приехали из Москвы [453] утром 2 сентября. Министрами они не сделались, но кандидатами быть не перестали.

Сохранив, таким образом, главное, что ему было нужно, Керенский решился сделать демократии уступки в тех ее требованиях, которые имели для нее принципиальное значение. Легче всего было удовлетворить желание «революционной демократии» о провозглашении России демократической республикой. Юридического значения это провозглашение, все равно, не имело. Иначе, как заметил один из близких к правительству юристов, нужно было бы допустить, что какой-нибудь другой состав правительства может провозгласить Россию монархией. Это было предрешением голоса высшего судьи и властелина: народа в Учредительном Собрании. Это возражение и делалось, обыкновенно, членами правительства, с тех пор как вопрос о провозглашении республики впервые был поставлен в кабинете, в момент ухода князя Львова.

Но на этот раз в руках Керенского был новый аргумент. Во время московского совещания потребовал немедленного провозглашения республики маститый эмигрант, кн. П. А. Кропоткин, и совещание ответило ему вставанием и оглушительными аплодисментами. Что можно было возразить по существу в собрании, где даже Корнилов был республиканцем? Вопрос о форме правления постепенно терял значение, - по мере того, как вообще теряли значение акты Временного Правительства. И теперь против немедленного провозглашения республики имелся, в сущности, один серьезный аргумент: несерьезность этого акта и не авторитетность власти, которая его совершала.

Мы заметили в своем месте, как первый удар неприкосновенной доселе и святой для демократии идее Учредительного Собрания был нанесен руками демократов, употребивших вопрос о сроке созыва Учредительного Собрания, как орудие в партийной борьбе и назначивших явно неосуществимый срок. Подобный же удар был нанесен и другой демократической святыне, - идее республики, провозглашением ее в акте, подписанном 1 сентября Керенским и Зарудным. Идея эта не выиграла от того, что ее осуществление постановлено было в формальную связь с «подавлением мятежа генерала Корнилова». «Считая нужным положить предел внешней неопределенности государственного строя, памятуя единодушное и восторженное признание республиканской идеи, которое сказалось на московском государственном совещании, Временное Правительство», - в момент, когда, в сущности, оно формально не существовало и вся власть передана была Керенскому, - объявляло, «что государственный порядок, которым управляется Российское государство, есть порядок республиканский и провозглашало Российскую республику». Тут же правительственный акт сообщал о «передаче полноты власти по управлению пяти лицам из состава Временного Правительства», хотя, как мы только что видели, передача эта - не правительством, а Керенским - совершилась только 2 сентября, после ухода Зарудного, [454] подписавшегося под актом. Далее правительственный акт сообщал и новую программу и дальнейшие планы «директории». «Временное Правительство главной своей задачей считает восстановление государственного порядка и боеспособности армии». Оно «будет стремиться к расширению своего состава путем привлечения в свои ряды представителей всех тех элементов, кто вечные и общие интересы родины ставит выше временных и частных интересов отдельных партий или классов». При этом Временное Правительство «не сомневалось, что эта задача им будет выполнена в течение ближайших дней». Как видим, нет ни слова о «демократическом совещании». Моралистическая сентенция о «вечном и общем» прикрывала весьма определенное содержание, которое выясняется хотя бы из повторения слов о «партиях и классах» в письме Н. М. Кишкина в редакцию газет. «Демократии» предоставлялось проглотить все это под приправой из «демократической республики».

Более серьезной уступкой революционным органам была новая тактика в вопросах о поднятии «боеспособности армии», уже отмеченная выше. Здесь уже речь шла не о словах: мы видели с какой легкостью в несколько дней правительство пяти отказалось от поддержки программы Корнилова и Алексеева, - этого устарелого «человека знаний», - и как самоотверженно, в лице генерала Верховского, оно принялось мирить «боеспособность» с «демократизацией», которой требовала резолюция исполнительного комитета. Чистка ставки и сплошная смена командного состава - это условие тоже не вызывало затруднений. Этим в ближайшие же дни и занялся А. Ф. Керенский, как только появление в ставке стало для него безопасно.

Третьей уступкой Керенского было освобождение арестованных за восстание 3 - 5 июля большевиков. Правительство, конечно, только что требовало осуждения «мятежа» Корнилова на том же основании, на каком осужден был «мятеж» большевиков. Но теперь, когда «мятеж» Корнилова был подавлен, а большевики могли безнаказанно грозить новым восстанием в Петрограде, - теперь слишком строго выдерживать этот принцип равного воздаяния не приходилось.

Вожди «революционной демократии» уже довольно давно наслаивали на пересмотре дела о большевиках. Под влиянием этих настояний, А. С. Зарудный уже раньше вытребовал следственное дело у прокурора палаты Н. С. Карийского[10], задержал его у себя больше трех недель и тем фактически приостановил ход следствия. Хотя Каринский не соглашался на освобождение арестованных лидеров, Троцкого и Луначарского, тем не менее Зарудный освободил последнего. На другой день «Известия рабочих и солдатских депутатов» заявили, что Каринский должен быть уволен. Действительно через два дня министр юстиции пригласил прокурора палаты к себе. Он начал с того, что вполне одобрил действия Каринского в деле большевиков и оглашение им материалов следствия. Но кончил - предложением Карийскому занять высшую [455] должность старшего председателя судебной палаты. На заявление Карийского, что «именно теперь, в виду требования совета, он не хочет уступать и не желает повышения», Зарудный, после долгих уговариваний, наконец, напрямик сказал ему: «Как трудовик, я обязан подчиниться партийной дисциплине. Раз совет требует от меня Вашего ухода, я должен это сделать. Для Временного Правительства требование совета обязательно. Если я не подчинюсь, я должен буду покинуть свой пост». Тогда Н. С. Карийский, после размышления, послал Зарудному письмо. «Считаясь с тяжелым положением министра юстиции, соглашаюсь на повышение».

Все это происходило до корниловского восстания и отчасти до московского совещания. 30 августа назначен был преемник Карийского, Карчевский[11] и перемена отношения правительства к делу большевиков сказалась немедленно в том, что решено было освободить всех арестованных, против которых не имелось уголовных обвинений. Специально назначенная комиссия по проверке законности содержания большевиков под стражей выяснила к 1 сентября, что из 87 большевиков, заключенных по делу о восстании 3 - 5 июля и 12 других заключенных большевиков, нет ни одного, который заключался бы под стражей без законных оснований. Однако же после возобновленного исполнительным комитетом 2 сентября требования об отпуске арестованных большевиков, правительство решило с этим не считаться. Карчевскому было рекомендовано изменить меру пресечения, что он и исполнил. 4 сентября был освобожден под залог Троцкий. Вместе с ним освобождены несколько большевиков - солдат и матросов с «Авроры». 5 сентября освобождены еще несколько матросов и солдат. 6 сентября вопрос об освобождении большевиков был поставлен ими и эсерами в Петроградской Городской Думе и одновременно по городу стали ходить тревожные слухи о предстоящем в этот день выступлении большевиков-рабочих. 9 сентября петроградский совет принял резолюцию, требовавшую дать «товарищам Ленину и Зиновьеву (уклонявшимся от ареста) возможность открытой деятельности в рядах пролетариата, немедленно освободить на поруки всех революционеров, которым предъявлены политические обвинения, и назначить немедленно же общественно-авторитетную проверку всего следственного производства». Освобождение большевиков на поруки продолжалось в течение всех этих дней.

Из других требований «революционной демократии» легко было исполнить требование о роспуске Государственного Совета и Государственной Думы. Об этом в эти первые дни сентября был уже заготовлен указ. Но еще раз Керенский не решился поднять руку на учреждение, создавшее его собственную политическую репутацию. Опубликование указа было отложено. В октябре, все равно, полномочия 4-й Государственной Думы оканчивались.

Резолюция исполнительного комитета требовала от правительства сотрудничества с комитетом борьбы с контрреволюцией. [456] Между тем «директория» тотчас после своего сформирования поспешила (4-го сентября) объявить закрытыми все отделения «комитетов спасения революции» по всей России. Центральный «комитет борьбы» решил просто не признавать этого распоряжения и на следующий же день принял резолюцию, в которой, «констатируя с чувством глубокого удовлетворения энергию и стойкость, проявленные местными органами революционной демократии в деле борьбы с контрреволюцией, выражал уверенность, что соответственные местные органы в виду продолжающегося тревожного состояния будут работать с прежней энергией и выдержкой, в тесном общении с комитетом народной борьбы с контрреволюцией». Другими словами, орган исполнительного комитета прямо призывал к неповиновению правительству, которому исполнительный комитет только что повторно обещал поддержку. Это еще яснее было подчеркнуто межрайонным совещанием при петроградском совете, в резолюции, принятой 6 сентября. «Обсудив приказ Керенского о роспуске революционных организаций по борьбе с контрреволюцией, межрайонное совещание констатирует, что в тревожные дни вооруженного выступления буржуазии против революции, когда Временное Правительство оказалось бессильным и растерянным, вся тягость борьбы... пала на плечи этих организаций, созданных по почину авторитетных демократических учреждений... Не признавая за правительством права роспуска революционных организаций, созданных авторитетными учреждениями, совещание постановляет: революционных организаций по борьбе с контрреволюцией, созданных межрайонным совещанием, не распускать, о чем и довести до сведения центрального исполнительного комитета».

Значение, приобретенное большевиками после корниловского восстания, помимо всех этих требований, предъявленных правительству и уступок последнего, было еще раз подчеркнуто проверкой голосования, низвергнувшего президиум петроградского совета в ночном заседании на первое сентября. В заседании петроградского совета 9 сентября, необычайно многолюдном, сложивший свои полномочия президиум Чхеидзе - Церетели поставил вопрос, было ли голосование 1 сентября случайным результатом отсутствия части членов, как тогда же заявил представитель солдат, или же принятие советом большевистской резолюции означает полную перемену тактики, которой совет доселе следовал. Большевики попробовали было подменить политический вопрос тактическим, предложив вообще переизбрать президиум на начале пропорционального представительства и ввести туда большевиков и интернационалистов. Но Церетели решительно возражал. «Вы, большевики, - говорил он, - объясняете голосование, как перемену настроения всего петроградского пролетариата. Мы должны знать, так это или не так, ибо поддерживать и проводить тактику большевиков мы не можем». Проект резолюции, предложенной меньшевиками и эсерами гласил, что резолюция 1 сентября принята в [457] случайном составе и не соответствует общеполитической линии совета, что петроградский совет вполне доверяет прежнему президиуму в перечисленном составе. После инцидента, вызванного тем, что имя члена президиума Керенского в списке отсутствовало (чем ослаблялась позиция противников, но ставился в двусмысленное положение сам Керенский), поименное голосование констатировало поражение Церетели, Чхеидзе, Гоца и прежнего президиума. За резолюцию меньшевиков подано было 414 голосов, против нее - 619, при 67 воздержавшихся. Церетели получил ответ, который сам провоцировал. Прежняя линия совета была осуждена. Очередь была теперь за большевиками.

Как видим, политическое положение, при котором правительству приходилось доканчивать свое переустройство и из «совета пяти» превратиться в полный кабинет, было для него неблагоприятно. Соблюдая внешнюю видимость независимости от «революционной демократии», которой оно принуждено было фактически делать одну уступку за другой, и поддерживая принцип не подчиненности власти тому «демократическому совещанию», которое через десять дней должно было собраться, правительство пяти обещало пополнить свой состав «в ближайшие дни». Действительно, отложив пока вопрос о пополнении кабинета кадетами и торгово-промышленниками, Керенский повел немедленно переговоры о пополнении социалистической части кабинета. На место Зарудного был назначен П. Н. Малянтович, к кандидатуре которого совет, как говорили, относился сочувственно. Место Ольденбурга должен был занять С. С. Салазкин[12], приятно удививший «демократию» на московском совещании своим присоединением от имени земства к формуле 14-го августа. Больше всего советы были недовольны назначением генерала Алексеева и кандидатурой кадета Н. М. Кишкина на важный пост министра внутренних дел. Но генерал Алексеев сам понял несовместимость своего присутствия во главе штаба с предстоявшей радикальной чисткой ставки и высшего командного состава: он печатно заявил свой протест против нового курса, как ведущего к гибели армии. Министерство же внутренних дел было предположено отдать министру-социалисту, не возбуждавшему возражений совета, А. М. Никитину, министру почт и телеграфов.

Указы о назначении новых, бесспорных с точки зрения «революционной демократии», министров были уже готовы. Опубликовать их предполагалось 10 сентября, не дожидаясь возвращения Керенского из ставки. Таким образом, хотя формально, правительство совершало акт своей перестройки до демократического совещания. Но это именно было не по вкусу исполнительного комитета. От его имени вечером 9 сентября к М. И. Терещенко, замещавшему Керенского, явилась депутация с Чхеидзе во главе и заявила, что реконструкция правительства до демократического совещания и на коалиционных началах недопустима; может действовать временно только совет пяти. Пришлось отложить опубликование [458] новых назначений. В этот момент последний оставшийся в правительстве член партии народной свободы А. В. Карташев, окончательно потерял терпение. 10-го сентября утром он вручил М. И. Терещенко просьбу, «ввиду ясно определившегося засилья социалистов над Временным Правительством и невозможности подлинной коалиционной структуры кабинета... уволить его от звания министра исповедания и члена Временного Правительства».

К открытию демократического совещания правительство приобретало, таким образом, за исключением М. И.Терещенко (который, однако, тоже поднял вопрос о своей отставке) вполне социалистический состав. Этим не предрешался, конечно, окончательный характер власти. Но, в ожидании всевозможных нападений, правительство перекрашивалось в защитный цвет.

[1] Речь генерала Верховского к офицерам Петроградского гарнизона 12 сентября в изложении «Русского Слова» 13 октября.

[2] Против воли.

[3] См. текст этого приказа, вып. 2. С. 386 - 388.

[4] Константин I (1868 - 1923). Король Греции в 1913-1917, 1920 - 1922 - из династии Глюксбургов. Командовал греческой армией в греко-турецкой войне 1897, Балканских войнах 1912 - 1913. С поражением в греко-турецкой войне 1919 - 1922 отрекся от престола.

[5] Стокгольмская конференция должна была открыться 15 мая 1917, но сроки ее созыва постоянно откладывались (10 июня, 8 июля, 15 августа). Последний срок ее созыва был назначен на сентябрь.

[6] Смирнов Сергей Алексеевич (1883 - ?). Из семьи текстильных фабрикантов. Окончил Московскую Практическую академию коммерческих наук (1902) и историко-филологический факультет Московского университета. Один из совладельцев Товарищества Ликинской мануфактуры А. В. Смирнова, директор правления. В сентябре 1914 вошел в центральный комитет Всероссийского Союза городов. С июня 1915 заместитель председателя Московского Военно-Промышленного комитета, с начала 1916 фактически его руководитель. После Февральской революции один из организаторов учрежденного в марте Всероссийского союза торговли и промышленности, председатель его Политического отдела. Примыкал к кадетам. Руководил выпуском брошюр и листовок в поддержку Временного правительства и его действий. На II Всероссийском Торгово-промышленном съезде (август) избран членом президиума. Член организационного комитета по созыву Совещания общественных деятелей в Москве (август). В сентябре вошел в 3-е коалиционное Временное правительство в качестве государственного контролера. Арестован вместе с другими министрами Временного правительства. В начале 1918 освобожден. Затем эмигрировал.

[7] Бурышкин Павел Афанасьевич (1887 - 1955). Родился в богатой купеческой семье. Окончил юридический факультет Московского университета (1909), Московский Коммерческий институт (1913). С 1912 гласный московской Городской думы. Входил в московское отделение ЦК Прогрессивно-экономической партии (с 1912). В 1915 - 1917 член Центрального и Московского Военно-Промышленных комитетов. После Февральской революции в апреле избран товарищем московского городского головы. Примыкал к кадетам. Один из организаторов и участник Государственного совещания в Москве (август). В октябре возглавлял торгово-промышленную группу в Предпарламенте. После получения сообщения о начале Октябрьского вооруженного восстания один из организаторов Комитета общественного спасения при московской Городской думе. В 1919 министр финансов в правительстве А. В. Колчака. В 1920 эмигрировал.

[8] Володарский В. (Гольдштейн Моисей Маркович) (1891 - 1918). С 1905 член Бунда, затем меньшевик. После Февральской революции примкнул к межрайонцам, вместе с которыми был принят на VI съезде РСДРП(б) в члены большевистской партии. Член Петербургского комитета РСДРП(б). Участник Октябрьской революции. С сентября 1917 член Президиума Петросовета. Делегат II Съезда Советов, член ВЦИК. Убит эсером Сергеевым летом 1918.

[9] В совещаниях с 30 августа участвовал «усеченный» состав кабинета без Чернова, Кокошкина, Юренева, Ольденбурга, Пешехонова, а с 31 августа и без Некрасова. На лицо были: Керенский, Авксентьев, Скобелев, Зарудный, Прокопович, Терещенко, Карташев, Ефремов.

[10] Карийский Николай Сергеевич - прокурор Петроградской окружной судебной палаты, выдвинул против большевиков обвинение в измене и организации вооруженного восстания. (Подробнее см.: Злоказов Г. И. Материалы Особой следственной комиссии Временного правительства об июльских событиях 1917 года // Отечественная история. 1999. № 5).

[11] Карчевский С. В. - 30 августа 1917 сменил Н. С. Карийского на посту прокурора Петроградской окружной Судебной палаты.

[12] Салазкин Сергей Сергеевич (1862 - 1932). Окончил физико-математический факультет Петербургского университета и медицинский факультет университета святого Владимира в Киеве (1891). Защитил диссертацию на степень доктора медицинских наук (1897). В 1911 за лояльное отношение к студенческому движению отрешен от должности директора и от педагогической деятельности. До Февральской революции работал в различных общественных организациях. После Февральской революции был близок к кадетам. На московском Государственном совещании (август) возглавил группу «Демократический блок» (эсеры, меньшевики, левые кадеты). С августа уполномоченный Министерства земледелия по заготовке хлеба в Поволжье, товарищ министра продовольствия. В сентябре назначен министром народного просвещения. Как министр поддерживал автономию не только высших учебных заведений, но и средних, бесплатное обучение в низшей и средней школах. Арестован вместе с другими министрами, но вскоре освобожден. Участвовал в деятельности Национального центра. Вскоре отошел от политической деятельности.