Содержание | Библиотека | Новейшая история России

Роспуск Государственной Думы. - Восстание солдат и образование временного комитета членов Государственной Думы. - Комитет берет в руки власть. - Совет рабочих депутатов и его лозунги. - Временный комитет назначает министерство. - Переговоры совета рабочих депутатов с временным комитетом об условиях поддержки кабинета. - Декларации Временного Правительства и совета. - Поездка Гучкова и Шульгина к царю и его отречение от престола. - Речь П. Н. Милюкова и агитация против монархии. - Влияние назначения Михаила вместо Алексея. - Временное Правительство и комитет Думы за отречение Михаила. - Посещение в. к. Михаила Александровича. - Позиция П. Н. Милюкова. - Текст отречения. - Первая капитуляция и дальнейший ход революции.

Сигнал к началу революции дало, опять-таки, само правитель­ство. Вечером, 26 февраля, председатель Государственной Думы получил указ об отсрочке сессии, которая должна была открыться 27-го. Члены Государственной Думы, собравшись утром этого дня на заседание, узнали, что они распущены. В непосредственной близости от Таврического дворца в то же время уже начиналось форменное восстание в казармах Волынского и Литовского пол­ков. Движение началось среди солдат и застало офицеров совершенно [40] неподготовленными: одиночные попытки их воспротивить­ся движению привели к кровавым жертвам. Солдаты в беспоряд­ке пошли к Таврическому дворцу. Одновременно с этим, смешан­ные толпы отправились к арсеналу, заняли его и захватили ору­жие, бросились к тюрьмам освобождать арестованных - не толь­ко политических, но и уголовных, подожгли Литовский замок, ок­ружный суд, охранное отделение на Тверской улице и т. д.

«Кто вызвал солдат на улицу» спрашивает В. Б. Станкевич[1], наблюдавший снизу начало революционного движения. Мы виде­ли, что предварительная агитация на фабриках и в казармах могла бы дать указания для ответа на этот вопрос. Но, во всяком случае, закулисная работа по подготовке революции так и оста­лась за кулисами. Можно согласиться, поэтому, с наблюдением Станкевича: «Масса двинулась сама, повинуясь какому-то безот­четному внутреннему позыву... Ни одна партия, при всем жела­нии присвоить себе эту честь, не могла дать на это ответа. Кто мог предвидеть выступление? Как раз накануне его было собрание представителей левых партий, и большинству казалось, что дви­жение идет на убыль и что правительство победило. С каким ло­зунгом вышли солдаты? Они шли, повинуясь какому-то тайному голосу, и с видимым равнодушием и холодностью позволили потом навешивать на себя всевозможные лозунги. Кто вел их, когда они завоевывали Петроград, когда жгли Окружный суд? Не политическая мысль, не революционный лозунг, не заговор и не бунт. А стихийное движение, сразу испепелившее всю старую власть без остатка».

Это и верно, и неверно. Верно, как общая характеристика дви­жения 27 февраля. Неверно, как отрицание всякой руководящей руки в перевороте. Руководящая рука, несомненно была, только она исходила, очевидно, не от организованных левых политичес­ких партий!

Правительство пыталось направить на восставших войска, ос­тавшиеся верными ему, и на улицах столицы дело грозило дойти до настоящих сражений. Таково было положение, когда, около полудня, сделана была двоякая попытка ввести движение в опре­деленное русло. С одной стороны, социалистические партии, под­готовлявшие революционные кружки среди солдат, попытались взять на себя руководство движением. С другой стороны, реши­лись стать во главе движения члены Государственной Думы. Государственная Дума, как таковая, как законодательное учрежде­ние старого порядка, координированная «основными законами» с остатками самодержавной власти, явно обреченной теперь на слом, была этой старой властью распущена. Она и не пыталась, несмотря на требование М. А. Караулова[2], открыть формальное заседание. Вместо зала заседаний Таврического дворца, члены Го­сударственной Думы перешли в соседнюю полуциркульную залу (за председательской трибуной) и там обсудили создавшееся положение. Там было вынесено, после ряда горячих речей, постановление [41] не разъезжаться из Петрограда (а не постановление «не расходиться» Государственной Думе, как учреждению, как о том сложилась легенда). Частное совещание членов Думы поручило вместе с тем своему совету старейшин выбрать временный комитет членов Думы и определить дальнейшую роль Государственной Думы в начавшихся событиях. В третьем часу дня совет старей­шин выполнил это поручение, выбрав в состав Временного Коми­тета М. В. Родзянко[3], В. В. Шульгина (националиста), В. Н. Львова («центр»)[4], И. И. Дмитрюкова[5] (октябристы), С. И. Шидловского[6] (Союз 17 октября), М. А. Караулова, А. И. Коновалова[7] (труд, гр.), В. А. Ржевского[8] (прогр.), П. Н. Милюкова (к.-д.), Н. В. Некрасова[9] (к.-д.), А. Ф. Керенского (труд.) и Н. С. Чхеид­зе[10] (с.-д.). В основу этого выбора, предопределившего отчасти и состав будущего министерства, положено было представительство партий, объединенных в прогрессивном блоке. К нему были прибавлены представители левых партий, частью вышедших из блока (прогрессисты), частью вовсе в нем не участвовавших (трудовики и с. д.), а также президиум Государственной Думы. Ближайшей задачей комитета было поставлено «восстановление порядка и сношение с учреждениями и лицами», имевшими отношение к движению. Решение совета старейшин было затем обсуждено по фракциям и утверждено новым совещанием членов Думы в полу­циркульном зале. Предложения, шедшие дальше этого, - как-то: немедленно взять всю власть в свои руки и организовать минис­терство из членов Думы, или даже объявить думу Учредительным Собранием, - были отвергнуты отчасти как несвоевременные, от­части как принципиально неправильные. Из намеченного состава Временного Комитета отказался участвовать в нем Н. С. Чхеидзе и с оговорками согласился А. Ф. Керенский. Дело в том, что парал­лельно с решениями совета старейшин было решено социалисти­ческими партиями немедленно возродить к деятельности совет ра­бочих депутатов, памятный по событиям 1905 года. Первое засе­дание совета было назначено в тот же вечер, в 7 часов, 27 февра­ля, причем помещением выбрана, без предварительных сношений с президиумом Государственной Думы, зала заседаний Тавричес­кого дворца. Помещение Таврического дворца вообще после полу­дня было уже занято солдатами, рабочими и случайной публикой, и в воззвании 27 февраля, приглашавшем на первое заседание, «временный исполнительный комитет совета рабочих депутатов» (анонимный) говорил от имени «заседающих в Думе представите­лей рабочих, солдат и населения Петрограда». Чтобы урегулиро­вать свой состав, то же воззвание предлагало «всем перешедшим на сторону народа войскам немедленно избрать своих представи­телей, по одному на каждую роту; заводам избрать своих депута­тов по одному на каждую тысячу».

К вечеру 27 февраля, когда выяснился весь размер революци­онного движения, Временный Комитет Государственной Думы решил сделать дальнейший шаг и взять в свои руки власть, выпадавшую [42] из рук правительства. Решение это было принято после продолжительного обсуждения, в полном сознании ответственнос­ти, которую оно налагало на принявших его. Все ясно сознавали, что от участия или неучастия Думы в руководстве движением за­висит его успех или неудача. До успеха было еще далеко: позиция войск не только вне Петрограда и на фронте, но даже и внут­ри Петрограда и в ближайших его окрестностях далеко еще не выяснилась. Но была уже ясна вся глубина и серьезность перево­рота, неизбежность которого сознавалась, как мы видели, и ранее; и сознавалось, что для успеха этого движения Государственная Дума много уже сделала своей деятельностью во время войны - и специально со времени образования прогрессивного блока. Никто из руководителей Думы не думал отрицать большой доли ее участия в подготовке переворота. Вывод отсюда был тем более ясен, что, как упомянуто выше, кружок руководителей уже зара­нее обсудил меры, которые должны были быть приняты на случай переворота. Намечен был даже и состав будущего правительства. Из этого намеченного состава кн. Г. Е. Львов не находился в Пет­рограде, и за ним было немедленно послано. Именно эта необхо­димость ввести в состав первого революционного правительства руководителя общественного движения, происходившего вне Думы, сделала невозможным образование министерства в первый же день переворота. В ожидании, когда наступит момент образо­вания правительства, Временный Комитет ограничился лишь не­медленным назначением комиссаров из членов Государственной Думы во все высшие правительственные учреждения для того, чтобы немедленно восстановить правильный ход административ­ного аппарата. Необходимые меры по обеспечению столицы про­довольствием были приняты особой комиссией, организованной исполнительным комитетом совета рабочих депутатов, но под председательством приглашенного Временным Комитетом Госу­дарственной Думы А. И. Шингарева[11]. Руководство военным отде­лом также взял на себя член Государственной Думы, введенный в состав Временного Комитета ночью 27 февраля, при окончатель­ном выяснении его функций, полк. Б. Энгельгардт[12]. Личный состав министров старого порядка был ликвидирован арестом их, по мере обнаружения их местонахождения. Собранные в министер­ском павильоне Государственной Думы, они были в следующие дни перевезены в Петропавловскую крепость.

Формальный переход власти к Временному Комитету Государственной Думы, с ее председателем во главе, и ликвидация старого правительства чрезвычайно ускорили и упростили дальнейший код переворота. Одна за другой, воинские части, расположенные в Петрограде и в его ближайших окрестностях, уже в полном составе, с офицерами, и в полном порядке переходили на сторону Государственной Думы. Члены Государственной Думы разъезжались по казармам, осведомляя гарнизон о совершившемся, и части войск в течение следующих дней беспрерывно подходили к Государственной [43] Думе, приветствуемые председателем и членами Вре­менного Комитета. Государственная Дума сделалась центром па­ломничества. Она сохранила эту роль и после того, как прави­тельство, через несколько дней, перенесло свои заседания в Мариинский дворец, предоставив Таврический дворец в распоряже­ние совета рабочих и солдатских депутатов.

Первые четыре-пять дней работа вновь созданной власти ве­лась день и ночь среди суматохи и толкотни Таврического дворца. Ближайшей задачей Временного Комитета и образуемого им пра­вительства было - выяснить свои отношения к образовавшемуся рядом с ним представительству социалистических партий, заявив­ших с самого начала претензию представлять демократические классы населения, рабочих, солдат, а затем и крестьянство. С самого же начала «совет рабочих и солдатских депутатов» поста­вил и свои особые задачи совершившемуся перевороту. Уже в воз­звании 28 февраля он заявил, что «борьба еще продолжается; она должна быть доведена до конца; старая власть должна быть окон­чательно низвергнута и уступить место народному правлению»; «для успешного завершения борьбы в интересах демократии народ должен создать свою собственную властную организа­цию». В то время, как Временный Комитет Государственной Думы овладевал аппаратом высшего управления государством, «совет рабочих и солдатских депутатов» более интересовался тем, чтобы взять в свои руки управление столицей. Тем же воззванием назначались «районные комиссары для установления народной власти в районах Петрограда», и население приглашалось «немед­ленно сплотиться вокруг совета, организовать местные комитеты в районах и взять в свои руки управление всеми местными делами». Так было положено начало осуществлению «основной задачи» со­вета: организации народных сил для борьбы «за окончательное упрочение политической свободы и народного правления в Рос­сии». Воззвание упоминало также о «созыве Учредительного Со­брания, избранного на основе всеобщего, равного, прямого и тай­ного избирательного права».

Брошенные таким образом, независимо от Государственной Думы, лозунги были быстро усвоены рабочими и солдатскими массами столицы. Только левая часть Временного Комитета, начи­ная от к.-д., могла примкнуть к ним, оставаясь верной своим пар­тийным взглядам. Однако же, и со стороны представителей более правых партий возражения не последовало. Скоро оказалось, что они даже готовы были быстрее и дальше идти на уступки, требо­вавшиеся моментом, чем некоторые представители к.-д. Как бы то ни было, нельзя было медлить с выяснением отношений Времен­ного Комитета к демократическим лозунгам. Необходимо было ус­корить и окончательное формирование власти. В виду этого, уже 1 марта Временный Комитет наметил состав министерства, кото­рому должен был передать свою власть. Во главе первого револю­ционного правительства, согласно состоявшемуся еще до переворота [44] уговору, было поставлено лицо, выдвинутое на этот пост своим положением в российском земстве: кн. Г.Е.Львов, малоиз­вестный лично большинству членов Временного Комитета. П. Н. Милюков и А. И. Гучков[13], в соответствии с их прежней дея­тельностью в Государственной Думе, были выдвинуты на посты министров иностранных дел и военного (а также морского, для которого в эту минуту не нашлось подходящего кандидата). Два портфеля, министерства юстиции и труда, были намечены для представителей социалистических партий. Но из них лишь А. Ф. Керенский дал 2 марта свое согласие на первый пост. Н. С. Чхеидзе, предполагавшийся для министерства труда, предпо­чел остаться председателем совета рабочих депутатов (он факти­чески не принимал с самого начала участия и во Временном Ко­митете). Н. В. Некрасов и М. И. Терещенко, два министра, которым суждено было потом играть особую роль в революционных каби­нетах, как по их непосредственной личной близости с А. Ф. Керен­ским, так и по их особой близости к конспиративным кружкам, готовившим революцию, получили министерства путей сообщения и финансов. Выбор этот остался непонятным для широких кру­гов. А. И. Шингарев, только что облеченный тяжелой обязаннос­тью обеспечения столицы продовольствием, получил министерство земледелия, а в нем не менее тяжелую задачу - столковаться с левыми течениями в аграрном вопросе. А. И. Коновалов и А. А. Ма­нуйлов[14] получили посты, соответствующие социальному положе­нию первого и профессиональным занятиям второго - министер­ство торговли и министерство народного просвещения. Наконец, участие правых фракций прогрессивного блока в правительстве было обеспечено введением И. В. Годнева[15] и В. Н. Львова, думские выступления которых сделали их бесспорными кандидатами на посты государственного контролера и обер-прокурора синода. Самый правый из блока, В. В. Шульгин, мог бы войти в прави­тельство, если бы захотел; но он отказался и предпочел остаться в трудную для родины минуту при своей профессии публициста.

Вечером 1 марта в соединенное заседание Временного Комите­та Думы и Временного Правительства явились представители ис­полнительного комитета совета рабочих депутатов: Н. С. Чхеидзе, Ю. М. Стеклов (Нахамкес)[16], Н. Суханов (Гиммер)[17], Н. Д. Соколов[18], Филипповский[19] и другие, с предложением обсудить те условия, принятие которых могло бы обеспечить вновь образовав­шемуся правительству поддержку демократических организаций. Временное Правительство охотно приняло это предложение и вошло в обсуждение прочтенных делегатами пунктов. Прения за­тянулись далеко за полночь. По настоянию П. Н. Милюкова, деле­гаты совета согласились отказаться от пункта, согласно которому «вопрос о форме правления оставался открытым» (в ту минуту в этой скромной форме обеспечивалась возможность разрешения этого вопроса в смысле республики, тогда как Временное Прави­тельство принимало меры к обеспечению регентства Михаила). [45]

По его же требованию, после продолжительных споров, они со­гласились вычеркнуть требование о выборности офицеров, то есть отказались от введения в число условий своей поддержки того самого принципа, который уже утром 2 марта они положили в ос­нову знаменитого «приказа № 1». После этих и некоторых других изменений и дополнений, предложенный делегатами текст принял следующую форму: «В своей деятельности кабинет будет руково­диться следующими основаниями: 1) Полная и немедленная ам­нистия по всем делам политическим и религиозным, в том числе террористическим покушениям, военным восстаниям, аграрным преступлениям и т. д. 2) Свобода слова, печати, союзов, собраний и стачек, с распространением политических свобод на военнослу­жащих в пределах, допускаемых военно-техническими условия­ми. 3) Отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений. 4) Немедленная подготовка к созыву на началах всеобщего, равного, прямого и тайного голосования Учредитель­ного Собрания, которое установит форму правления и конститу­цию страны. 5) Замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления. 6) Выборы в органы местного самоуправления на основе всеобще­го, равного, прямого и тайного голосования. 7) Не разоружение и не вывод из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении. 8) При сохранении строгой воинской дисциплины в строю и при несении военной службы - устране­ние для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам». За ис­ключением п. 7, имевшего, очевидно, временный характер, и при­менения начала выбора к начальству милиции в п. 5, все осталь­ное в этом проекте заявления не только было вполне приемлемо или допускало приемлемое толкование, но и прямо вытекало из собственных взглядов вновь сформированного правительства на его задачи. С другой стороны, необходимо отметить, что здесь не заключалось ничего такого, что в последствие было внесено соци­алистическими партиями в понимание задачи революционной власти - и что послужило предметом долгих прений и неодно­кратных разрывов между социалистической и несоциалистической частью «коалиционных» кабинетов следующих составов.

Со своей стороны, П. Н. Милюков настоял, чтобы и делегаты совета приняли на себя известные обязательства, а именно, чтобы они осудили уже обнаружившееся тогда враждебное отношение солдат к офицерству и все виды саботажа революции, вроде неза­конных обысков в частных квартирах, грабежа имущества и т.д., и чтобы это осуждение было изложено в декларации совета вместе с обещанием поддержки правительству в восстановлении порядка и в проведении начал нового строя. Оба заявления правительства и совета, должны были быть напечатаны рядом, второе после пер­вого, чтобы тем рельефнее подчеркнуть их взаимную связь. Ис­полняя это желание Временного Комитета, Н. Д. Соколов написал [46] проект заявления. Этот проект, однако, мог быть истолкован в смысле обратном условленному, и поэтому неудовлетворил коми­тета. П. Н. Милюков написал тогда другой проект, который, с не­которыми изменениями, и был принят в следующих словах окон­чательной декларации совета: «...Нельзя допускать разъединения и анархии. Нужно немедленно пресекать все бесчинства, грабежи, врывание в частные квартиры, расхищение и порчу всякого рода имущества, бесцельные захваты общественных учреждений. Упа­док дисциплины и анархия губят революцию и народную свободу. Не устранена еще опасность военного движения против револю­ции. Чтобы предупредить ее, весьма важно обеспечить дружную согласованную работу солдат с офицерами. Офицеры, которым дороги интересы свободы и прогрессивного развития родины, должны употребить все усилия, чтобы наладить совместную дея­тельность с солдатами. Они будут уважать в солдате его личное и гражданское достоинство, будут бережно обращаться с чувством чести солдата. Со своей стороны, солдаты будут помнить, что армия сильна лишь союзом солдат и офицеров, что нельзя за дур­ное поведение отдельных офицеров клеймить всю офицерскую корпорацию».

Когда все эти переговоры были уже закончены, поздно ночью на 2-е марта в Комитет приехал А. И. Гучков, проведший весь день в сношениях с военными частыми и в подготовке обороны столи­цы, на случай ожидавшегося еще прихода войск, посланных в Петроград по приказанию Николая II. Возражения по поводу уже состоявшегося соглашения побудили оставить весь вопрос откры­тым. Только утром следующего дня, по настоянию М. В. Родзянко, П. Н. Милюков возобновил переговоры. В течение дня соглашение было обсуждено и принято в совете, и вечером 2-го марта делега­ция совета вновь явилась к П. Н. Милюкову с предложением выра­ботать окончательный текст. Кроме уже принятых пунктов, деле­гаты настояли на включении фразы: «Временное Правительство считает своим долгом присовокупить, что оно отнюдь не намерено воспользоваться военными обстоятельствами для какого-либо про­медления по осуществлению вышеизложенных реформ и меро­приятий». Подозрительность, проявленная в этих словах, сказа­лась также и в тех более чем сдержанных выражениях, в которых декларация совета давала правительству обещанную поддержку. К приведенной выше части декларации была с этой целью присо­единена следующая вступительная часть: «Товарищи и граждане, новая власть, создавшаяся из общественно-умеренных слоев обще­ства, объявила сегодня о всех тех реформах, которые она обязу­ется осуществить частью еще в процессе борьбы со старым режи­мом, частью по окончании этой борьбы. Среди этих реформ неко­торые должны приветствоваться широкими демократическими кругами: политическая амнистия, обязательство принять на себя подготовку Учредительного Собрания, осуществление граждан­ских свобод и устранение национальных ограничений. И мы полагаем, [47] что в той мере, в какой нарождающаяся власть будет дей­ствовать в направлении осуществления этих обязательств и реши­тельной борьбы со старой властью, - демократия должна оказать ей свою поддержку». Здесь, как видим, не только не отразился тот факт, что текст правительственных «обязательств» в основе своей составлен самими делегатами совета, а текст их деклара­ции - Временным Комитетом Государственной Думы, но и при­нята впервые та знаменитая формула «постольку-поскольку», ко­торая заранее ослабляла авторитет первой революционной власти среди населения. Хотя совет и санкционировал, post factum, вступление А. Ф. Керенского в правительство, но он и тут продол­жал подчеркивать что правительство принадлежит к «обществен­но-умеренным» слоям, то есть заранее набрасывал на него подо­зрение в классовой односторонности. Зародыши будущих затруд­нений и осложнений уже сказались в этой исходной формулиров­ке взаимных отношений правительства и первой из организаций «революционной демократии».

Еще не покончив с этими переговорами, Временный Комитет принялся за свою главнейшую очередную задачу, ликвидацию старой власти. Ни у кого не было сомнения, что Николай II более царствовать не может. Еще 26 февраля, в своей телеграмме к царю, М. В. Родзянко требовал только «немедленного поручения лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое прави­тельство», то есть употреблял прежнюю формулу прогрессивного блока. Он прибавлял при этом, что «медлить нельзя» и что «вся­кое промедление смерти подобно», и «молил Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца». Но уже 27-го утром тон второй телеграммы был иной: «Положение ухудшается. Надо принять немедленно меры, ибо завтра будет уже поздно. На­стал последний час, когда решается судьба родины и династии». На просьбы, обращенные к главнокомандующим фронтами - поддержать перед царем обращение председателя Думы, - Родзянко получил от генералов Брусилова[20] и Рузского[21] ответные телеграммы, что его просьба исполнена. Генерал Алексеев[22] также настаивал, вместе с в. к. Николаем Николаевичем[23], на «принятии решения, признаваемого нами единственным выходом при создавшихся роковых условиях», то есть на составлении от­ветственного министерства. В том же смысле составлено было за­явление, подписанное великими князьями и доставленное во Вре­менный Комитет Государственной Думы. Но, действительно, было уже поздно думать только об ответственном министерстве. Нужно было полное и немедленное отречение царя. С целью настоять на нем, Временный Комитет в ту же ночь, с 1 на 2-е марта, решил отправить к Николаю II делегацию из А. И. Гучкова и В. В. Шуль­гина. Царь, правда, вызывал М. В. Родзянко, но отъезд из Петрограда председателя Думы в то время, когда только что формиро­валась новая революционная власть, признан был небезопасным. [48]

По мысли Комитета, отказ Николая II должен был последовать в пользу наследника, при регентстве Михаила.

Выехав в 3 часа дня 2 марта, А. И. Гучков и В. В. Шульгин в 10 часов вечера были в Пскове и немедленно были приглашены в салон-вагон Николая II. Здесь, после речи А. И. Гучкова о необхо­димости отречения в пользу сына (сидевший рядом с Шульгиным генерал Рузский сказал ему при этом: «это уже дело решенное»), бывший государь ответил спокойно и не волнуясь, со своим обыч­ным видом вежливой непроницаемости: «Я вчера и сегодня целый день обдумывал и принял решение отречься от престола. До 3 часов дня я был готов пойти на отречение в пользу моего сына. Но затем я понял, что расстаться с моим сыном я неспосо­бен. Вы это, я надеюсь, поймете. Поэтому я решил отречься в пользу моего брата». Ссылка на отцовские чувства закрыла уста делегатов, хотя позволено думать, что в решении царя была и из­вестная политическая задняя мысль. Николай II не хотел риско­вать сыном, предпочитая рисковать братом и Россией, в ожидании неизвестного будущего. Думая, как всегда, прежде всего о себе и о своих, даже и в эту критическую минуту, и отказываясь от ре­шения, хотя и трудного, но до известной степени подготовленно­го, он вновь открывал весь вопрос о монархии в такую минуту, когда этот вопрос только и мог быть решен отрицательно. Такова была последняя услуга Николая II родине.

Спросив делегатов, думают ли они, что акт отречения действи­тельно успокоит страну и не вызовет осложнений, - и не полу­чив утвердительного ответа, Николай II удалился и в 11 1/4 вече­ра возвратился в вагон с готовым документом. В. В. Шульгин по­просил царя внести в текст фразу о «принесении всенародной присяги» Михаилом Александровичем в том, что он будет править в «ненарушимом единении с представителями народа», как это было уже сказано в документе. Царь тотчас же согласился, заме­нив лишь слово «всенародная» словом «ненарушимая». Без 10-ти минут в полночь на 3-е марта отречение было подписано.

За этот день 2 марта, однако же, политическое положение в Петрограде еще раз успело измениться. Изменение это впервые сказалось, когда около 3-х часов дня П. Н. Милюков произносил свою речь о вновь образовавшемся правительстве в Екатеринин­ской зале Таврического дворца. Речь эта была встречена много­численными слушателями, переполнившимися зал, с энтузиазмом, и оратор вынесен на руках по ее окончании. Но среди шумных криков одобрения слышались и ноты недовольства и даже протес­та. «Кто вас выбрал?» - спрашивали оратора. Ответ был: «Нас выбрала русская революция»; но «мы не сохраним этой власти ни минуты после того, как свободно избранные народом представите­ли скажут нам, что они хотят на наших местах видеть людей, более заслуживающих их доверия». Так устанавливалась идея преемственности власти, созданной революцией, до Учредительно­го Собрания. При словах оратора: «во главе мы поставили человека [49] имя которого означает организованную русскую общественность, так непримиримо преследовавшуюся старым правительст­вом», те же голоса дважды прерывали речь криками: «цензовую». П. Н. Милюков ответил им: «Да, но единственно-организованную, которая даст потом возможность организоваться и другим слоям русской общественности». Наконец, на самый существенный во­прос - о судьбе династии - оратор ответил: «Я знаю наперед, что мой ответ не всех вас удовлетворит. Но я скажу его. Старый деспот, доведший Россию до полной разрухи, добровольно отка­жется от престола или будет низложен. Власть перейдет к реген­ту, в. к. Михаилу Александровичу. Наследником будет Алексей (шум и крики: «это старая династия»). Да, господа, это старая династия, которую, может быть, не любите вы, и, может быть, не люблю и я. Но дело сейчас не в том, кто что любит. Мы не можем оставить без ответа и без разрешения вопрос о форме госу­дарственного строя. Мы предоставляем его себе, как парламентар­ную и конституционную монархию. Быть может, другие представ­ляют иначе. Но если мы будем спорить об этом сейчас, вместо того, чтобы сразу решить вопрос, то Россия очутится в состоянии гражданской войны и возродится только что разрушенный режим. Этого сделать мы не имеем права... Но, как только пройдет опас­ность и установится прочный мир, мы приступим к подготовке со­зыва Учредительного Собрания, на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. Свободно избранное народное представительство решит, кто вернее выразил общее мнение Рос­сии, мы или наши противники».

К концу дня волнение, вызванное сообщением П. Н. Милюкова о регентстве в. к. Михаила Александровича, значительно усили­лось. Поздно вечером в здании Таврического дворца проникла большая толпа чрезвычайно возбужденных офицеров, которые за­являли, что не могут вернуться к своим частям, если П. Н. Милю­ков не откажется от своих слов. Не желая связывать других чле­нов правительства, П. Н. Милюков дал требуемое заявление в той форме, что «его слова о временном регентстве в. к. Михаила Александровича и о наследовании Алексея являются его личным мнением». Это было, конечно, неверно, ибо во всех предшество­вавших обсуждениях вопрос этот считался решенным сообща в том именно смысле, как это излагал П. Н. Милюков. Но напуган­ный нараставшей волной возбуждения Временный Комитет молча­ливо отрекся от прежнего мнения.

Как раз в то время, когда происходил этот сдвиг в Петрогра­де, в Пскове Николай II изменил свое первоначальное решение отречься в пользу сына и «решил отречься в пользу брата». Такая перемена делала защиту конституционной монархии еще более трудной, ибо отпадал расчет на малолетство нового государя, со­ставлявшее естественный переход к укреплению строго конститу­ционного строя. Те, кто уже согласился на Алексея, вовсе не были обязаны соглашаться на Михаила. И когда, около 3 часов [50] ночи на 3-е марта, до членов правительства, остававшихся в Тав­рическом дворце, дошли первые слухи об отречении Николая II в пользу Михаила, все почувствовали, что этим снова открыт во­прос о династии. Немедленно были осведомлены М. В. Родзянко и кн. Г. Е. Львов. Оба они отправились к прямому проводу в военное министерство, чтобы узнать тотчас по расшифровании точный текст акта об отречении и выяснить возможность его изменения. В то же время были приняты меры, чтобы до окончательного ре­шения вопроса акт об отречении Николая II не был опубликован. На рассвете министры уведомили в. к. Михаила Александровича, ничего не подозревавшего и крайне удивленного случившейся переменой, что через несколько часов они его посетят. Отсутствие Родзянко и Львова, с одной стороны, и ожидание возвращения Гучкова и Шульгина, с другой, задержали эту встречу. Возвра­тившегося Шульгина пишущий эти строки успел на станции уве­домить по телефону о совершившейся в Петрограде перемене на­строения. Но А. И. Гучков уже сообщил железнодорожным рабо­чим о назначении Михаила и лично сделался свидетелем возбуж­дения, вызванного этим известием.

Под этими предрассветными впечатлениями состоялось предва­рительное совещание членов правительства и Временного Комите­та о том, что и как говорить великому князю. А. Ф. Керенский еще накануне вечером в совете рабочих депутатов объявил себя республиканцем и сообщил о своем особом положении в министерст­ве, как представителя демократии, и об особенном весе своих мне­ний. Правда, принятая на конференции петроградских социалис­тов-революционеров 2 марта резолюция говорила еще только о «подготовке Учредительного Собрания пропагандой республикан­ского образа правления» и санкционировала вступление Керен­ского, как способ «необходимого контроля над деятельностью временного правительства со стороны трудящихся масс». Но в ут­реннем совещании 3 марта его мнение о необходимости убедить в. к. отречься возымело решающее влияние. Н. В. Некрасов уже успел набросать и проект отречения. На стороне обратного мне­ния, что надо сохранить конституционную монархию до Учреди­тельного Собрания, оказался один П. Н. Милюков. После страст­ных споров было решено, что обе стороны мотивируют перед в. к. свои противоположные мнения и, не входя в дальнейшие прения, предоставят решение самому в. князю. Около полудня у в. к. на Миллионной собрались члены правительства: кн. Г. Е. Львов, П. Н. Милюков, А. Ф. Керенский, Н. В. Некрасов, М. И. Терещенко, И. В. Годнев, В. Н. Львов и несколько позже приехавший А. И. Гуч­ков, а также члены Временного Комитета М. В. Родзянко, В. В. Шульгин, И. Н. Ефремов и М. А. Караулов. Необходимость от­каза пространно мотивировал М. В. Родзянко и, после него, А. Ф. Керенский. После них П. Н. Милюков развил свое мнение, что сильная власть, необходимая для укрепления нового порядка, нуждается в опоре привычного для масс символа власти. Временное [51] Правительство одно, без монарха, говорил он, является «утлой ладьей», которая может потонуть в океане народных волнений, стране при этих условиях может грозить потеря всякого сознания государственности и полная анархия, раньше чем собе­рется Учредительное Собрание; Временное Правительство одно до него не доживет и т. д. За этой речью, вопреки соглашению, пос­ледовал ряд других речей в полемическом тоне. Тогда П. Н. Ми­люков просил и получил, вопреки страстному противодействию Керенского, слово для второй речи. В ней он указывал, что хотя и правы утверждающие, что принятие власти грозит риском для личной безопасности великого князя и самих министров, но на риск этот надо идти в интересах родины, ибо только таким обра­зом может быть снята с данного состава лиц ответственность за будущее. К тому же вне Петрограда есть полная возможность со­брать военную силу, необходимую для защиты в. князя. Поддер­жал П. Н. Милюкова один А. И. Гучков. Обе стороны заявили, что в случае решения, несогласного с их мнением, они не будут ока­зывать препятствия и поддержат правительство, хотя участвовать в нем не будут.

По окончании речей великий князь, все время молчавший, по­просил себе некоторое время на размышление. Выйдя в другую комнату, он пригласил к себе М. В. Родзянко, чтобы побеседовать с ним наедине. Выйдя после этой беседы к ожидавшим его депу­татам, он сообщил им довольно твердо, что его окончательный выбор склонился на сторону мнения, защищавшегося председате­лем Государственной Думы. Тогда А. Ф. Керенский патетически заявил: «Ваше Высочество, Вы - благородный человек!». Он прибавил, что отныне будет всюду заявлять это. Пафос Керенско­го плохо гармонировал с прозой принятого решения. За ним не чувствовалось любви и боли за Россию, а только страх за себя...

Проект отречения, набросанный Н.В.Некрасовым, был очень слаб и неудачен. Решено было пригласить юристов-государствоведов, В. Д. Набокова[24] и Б. Э. Нольде[25], которые и внесли в текст отречения изменения, возможный в рамках состоявшегося реше­ния. Главное место отречения гласило: «принял я твердое реше­ние в том лишь случае воспринять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому и надлежит всена­родным голосованием своим через представителей своих в Учредительном Собрании установить образ правления и новые основ­ные законы государства российского. Призывая благословение Божие, прошу всех граждан державы российской подчиниться Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всей полнотой власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеоб­щего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное Со­брание своим решением об образе правления выразит волю наро­да». Чтобы легче понять, что нового внесено этим актом, приве­дем главное место отречения имп. Николая. «Заповедуем брату [52] нашему править делами государственными в полном и ненаруши­мом согласии с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу во имя горячо любимой родины. Призываю всех верных сынов отечества к исполнению своего свя­того долга перед ним повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний, и помочь ему вместе с представителями на­рода вести государство российское на путь победы, благоденствия и славы».

Так совершилась первая капитуляция русской революции. Представители Государственной Думы, «Думы третьего июня», в сущности, решили вопрос о судьбе монархии. Они создали поло­жение, дефективное в самом источнике, - положение, из которо­го должны были развиться все последующие ошибки революции. В общем сознании современников этого первого момента новая власть, созданная революцией, вела свое преемство не от актов 2 и 3 марта, а от событий 27 февраля. В этом была ее сила, чувст­вовавшаяся тогда, - и ее слабость, обнаружившаяся впоследст­вии.

Были ли тяжелые последствия революции 27 февраля, развер­нувшиеся в дальнейшем, неизбежны? Или, напротив, их можно было бы избежать, если бы тактика нового правительства оказа­лась иная? Будущему историку предстоит выяснить неизбежный характер последовавших событий, выведя его из трудностей войны и хозяйственной разрухи, из неподготовленности населения к практике народовластия, из запоздалости социальных и нацио­нальных реформ, из малокультурности и неорганизованности на­селения и т. п. Ближайший участник событий, развертывавшихся в центре, естественно будет смотреть на события и оценивать их с точки зрения менее фаталистической. В ряде факторов неизмен­ных, действовавших с неизбежными последствиями, он введет фактор, изменяющийся в зависимости от степени сознательности и волевой силы непосредственных руководителей. Ему трудно будет отказаться от убеждения, что все могло бы пойти иначе, если бы степень самосознательности и степень волевого напряжения у ру­ководителей были иные. Русская революция была «мирная и бес­кровная» в своем начале, главным образом, вследствие двух при­чин: бесспорного для всех слоев и всех политических течений от­рицательного отношения к старой самодержавной власти, не на­шедшей в решительную минуту ни одного защитника, - и столь же бесспорного в те первые минуты положительного отношения к Государственной Думе и к ее деятелям, взявшим в свои руки ру­ководство переворотом. Но бессилие старой власти перед недис­циплинированностью и отсталостью страны перешло по наследст­ву и к новой власти. Данная этой властью свобода была исполь­зована крайними элементами для систематической организации острой классовой борьбы, перешедшей мало-помалу в открытую гражданскую войну под лозунгом немедленного мира и немедленно [53] введения социализма. В результате, разрушительным нача­лом революции легко было получить перевес над созидательным, стихии - получить перевес над сознательностью, распаду - над единством. Среди постепенно прогрессировавшего хаоса и анар­хии, два элемента сохранили и усилили свой характер планомер­ных волевых факторов: во-первых, утопия всемирной социалисти­ческой революции, долженствовавшей из Петрограда перекинуть­ся на Берлин, Париж, Лондон и т. д., - утопия, уже погубившая нашу первую революцию 1905 г. и отчасти при посредстве тех же самых идеологов фанатиков; во-вторых, искусство германского ге­нерального штаба, сумевшего организовать измену внутри непри­ятельской страны и заставить русских сражаться за Германию в Петрограде, Москве и многочисленных других городах России.

Стихийный ход русской революции вел ее от переворота к перевороту, причем каждый новый переворот ослаблял революци­онную власть и все шире открывал путь явлениям распада. Можно даже подметить известную ритмичность в этом повторении новых и новых крушений власти. Два месяца - вот почти точно тот срок, на который каждому вновь организовавшемуся прави­тельству удавалось удержать над страной власть, становившуюся все более и более номинальной и фиктивной. Самый переход от власти низвергаемой к власти, ее заменявшей, становился с каж­дым разом все более и более длительным и болезненным.

Сообразно этому общему ритму событий русской революции, их можно разделить на следующие четыре периода: 1) Первое ре­волюционное правительство (2 марта - 2 мая). 2) Первое прави­тельство коалиционного состава (2 мая - 2 июля). 3) Первый кризис власти и вторая коалиция (3 июля - 28 августа). 4) Вто­рой кризис власти и третья коалиция (28 августа - 25 октября). Таково деление по внешнему признаку - последовательно меня­ющихся кабинетов. Но есть в нем и внутренний признак - посто­янно прогрессирующего распада власти. За первым внутренним противоречием революции, которое мы уже отметили, следует при первом революционном правительстве второе. Государственная Дума сдала революции идею монархии. Кабинет князя Г. Е. Львова сдал позицию буржуазной революции, подчинившись требованиям и формулам социалистических партий. Третье противоречие раз­вернулось при следующем кабинете, первом коалиционном. Выпу­щенный «буржуазией» из рук принцип буржуазной революции приняли под свою защиту умеренные социалисты. Как и можно было ожидать, эта двусмысленная позиция погубила их во мнении рабочего класса и чрезвычайно усилила левый фланг русского со­циализма «большевизм». Второму коалиционному кабинету уже пришлось стать перед фактом бессилия социалистического центра лицом к лицу с двумя боровшимися флангами: буржуазной дикта­турой, стремившейся спасти что можно, для достижения внешней победы и для сохранения внутреннего мира, - и социалистичес­кой утопией, увлекавшей массы чисто демагогическими лозунгами. [54] Двусмысленное положение, занятое Керенским в борьбе между этими двумя флангами, - между Корниловым и Лени­ным, - лишило его союзников и выдало его противникам. В вы­яснении этого последнего обстоятельства - одиночества влас­ти - и заключается политический смысл периода третьей коали­ции: того, который мы назвали «агонией буржуазной республи­ки». Исходом агонии явилась победа большевиков, составляющая хронологическую грань, на которой останавливается первый том истории второй революции.

[1] Станкевич Владимир Бенидиктович (Владас Станка) (1884 - 1968). Родился в дворянской семье. Окончил юридический факультет Пе­тербургского университета (1908). Защитил магистерскую диссертацию (1913). Приват-доцент (с 1915). Исполнял обязанности секретаря фрак­ции трудовой группы в III Государственной думе. В годы Первой мировой войны - оборонец. Окончил краткосрочные офицерские курсы при Пав­ловском военном училище и направлен в саперные войска. В 1916-1917 на внештатной преподавательской работе в Петроградской школе прапор­щиков инженерных войск и Павловском военном училище. После Фев­ральской революции вошел в Исполком Петроградского Совета PC Д. В апрели избран в бюро Исполкома, работал в его военном отделе. Назначен комиссаром Временного правительства при командующем Петроградским военным округом. На I съезде Трудовой народно-социалистической пар­тии (июнь 1917) избран в ЦК. В начале июня назначен начальником По­литического отделения и помощником начальника кабинета военного ми­нистра. С июля - комиссар при главнокомандующем войсками Северного фронта. В октябре назначен верховным комиссаром при Ставке верховно­го главнокомандующего. Во время Октябрьского вооруженного восстания пытался организовать отпор большевикам и отбить захваченную централь­ную телеграфную станцию. Перешел на нелегальное положение. Вышел из ЦК Трудовой народно-социалистической партии. Участвовал в работе Союза возрождения России. В 1919 выехал за границу.

[2] Караулов Михаил Александрович (1878 - 1917), казачий офицер. Окончил Екатеринодарскую гимназию (1897), историко-филологический факультет Петербургского университета (1901). В 1902 сдал экзамены за курс в Николаевском кавалерийском училище, подъесаул, почетный ста­ничный судья. Депутат II и IV Государственной думы, являлся председа­телем казачьей фракции, сторонник прогрессистов. Участвовал в Первой мировой войне. Произведен в полковники. Во время Февральской револю­ции член Временного комитета Государственной думы. С марта атаман Терского казачьего войска и (до августа) комиссар Временного правитель­ства в Терской области. С начала декабря возглавлял Временное Терско-Дагестанское правительство. Убит (по другим данным - застрелился) 13 декабря 1917 на станции Прохладной, когда революционно настроенные солдаты окружили и обстреляли вагон поезда, в котором он находился.

[3] Родзянко Михаил Владимирович (1859 - 1924). Родился в дво­рянской семье. Окончил Пажеский корпус. С 1878 по 1882 служил в Ка­валергардском полку, затем оставил военную службу. В 1883 новомосков­ским уездным собранием избран почетным мировым судьей, в 1886 - 1896 - новомосковский предводитель дворянства. С 1900 по 1906 был предводителем екатеринославской губернской земской управы. Один из основателей и лидеров Союза 17 октября. Депутат III и IV Государствен­ной думы. В III Думе был председателем земельной комиссии, членом переселенческой комиссии. С марта 1911 председатель III Государствен­ной думы, с ноября 1912 - IV Государственной думы. Один из лидеров «Прогрессивного блока». Возглавлял Временный Комитет Государствен­ной думы, а затем частные совещания членов Думы с апреля по август 1917. После Октябрьской революции пытался воссоздать Совещание чле­нов Государственной думы (включая все 4 созыва) сначала при Л. Г. Кор­нилове, затем при А.И.Деникине. В 1920 эмигрировал в Югославию.

[4] Центр - группа депутатов, находившихся между националистами и октябристами.

[5] Дмитрюков Иван Иванович (1872 - 1917). Родился в дворянской семье. Окончил юридический факультет Петербургского университета и с 1895 работал помощником присяжного поверенного в Петербурге, затем земский начальник в Калужской губернии. Депутат III и IV Государствен­ной думы. Член Союза 17 октября. Один из лидеров созданной в 1917 Рес­публиканской демократической партии.

[6] Шидловский Сергей Иллиодорович (1861 - 1922). Родился в дво­рянской семье. Окончил Александровский лицей (1880). С 1900 член правления Крестьянского поземельного банка, в 1905 директор департа­мента земледелия. С 1906 в отставке. Член Союза 17 октября. Депутат III и IV Государственной думы. Товарищ председателя III Государственной думы, лидер фракции октябристов в IV Государственной думе. В 1915 - 1917 один из руководителей «Прогрессивного блока». Во время Февраль­ской революции член Временного комитета Государственной думы. Вхо­дил в состав Главного земельного комитета. Член Предпарламента. Состо­ял в «Совете общественных деятелей». С 1918 отошел от политической де­ятельности. С 1920 в эмиграции.

[7] Коновалов Александр Иванович (1875 - 1948), крупный промыш­ленник. Из купеческой семьи, сын хлопчатобумажного фабриканта. Учил­ся на физико-математическом отделении факультета естественных наук Московского университета. С 1897 включился в предпринимательскую де­ятельность. С 1912 один из лидеров партии прогрессистов. Депутат IV Го­сударственной думы. В 1915 - 1916 заместитель председателя (и фактичес­кий руководитель) Центрального военно-промышленного комитета. В марте - июне 1917 министр торговли и промышленности, в октябре - за­меститель председателя Временного правительства. После Октябрьской революции в эмиграции.

[8] Ржевский Владимир Алексеевич (1865 - ?). Окончил физико-ма­тематический факультет Московского университета. Работал ассистентом при Московской обсерватории, затем на заводе «Сименс и Гальске». Вла­делец конторы по рассмотрению электротехнических смет и чертежей. Де­путат IV Государственной думы от Московской губернии. Прогрессист. В дни Февральской революции вошел в состав Временного комитета Госу­дарственной думы.

[9] Некрасов Николай Виссарионович (1879 - 1940). Родился в семье священника. Окончил Институт инженеров путей сообщения (1902). Профессор Томского технологического института. Делегат III съезда Пар­тии Народной Свободы (кадетов). Депутат III и IV Государственной думы от Томской губернии. В годы Первой мировой войны работал уполномо­ченным передового отряда Всероссийского союза городов, членом Сибир­ского общества помощи больным и раненым воинам и пострадавшим от войны, а также участвовал в заседаниях Особого совещания по обороне го­сударства. В феврале 1917 член Временного комитета Государственной думы. С марта по июль министр путей сообщения во Временном прави­тельстве. В период июльского кризиса вышел из состава кадетской партии и занял пост заместителя министра - председателя Временного прави­тельства А. Ф. Керенского. Во 2-м коалиционном правительстве занимал посты заместителя министра-председателя и министра финансов. Был уда­лен из состава правительства. В сентябре - октябре 1917 губернатор Фин­ляндии. После Октябрьской революции участвовал в заседаниях подполь­ного Временного правительства. С 1919 жил и работал в Казани. От поли­тической деятельности отошел. В 1921 - 1930 состоял членом правления Центросоюза РСФСР и СССР, вел преподавательскую работу. Арестовы­вался. В апреле 1940 приговорен к расстрелу. Реабилитирован посмертно.

[10] Чхеидзе Николай (Карло) Семенович (1864 - 1926). Родился в дворянской семье. Поступил вольнослушателем в Новороссийский уни­верситет (Одесса), в 1889 перешел в Харьковский ветеринарный инсти­тут, который покинул во время студенческих волнений. С 1892 входил в социал-демократическую Организацию «Месаме-даси» («Третья груп­па»), в 1898 вместе со всей организацией вошел в РСДРП, с 1903 - меньшевик. Участник революции 1905 - 1907 в Грузии. В 1907 избран гласным Тифлисской городской думы. Депутат III Государственной думы, член ее социал-демократической фракции. Депутат IV Государственной думы. Возглавлял ее меньшевистскую фракцию. В дни Февраль­ской революции вошел во Временный комитет Государственной думы, стал председателем Исполкома Петроградского Совета РСД. Председа­тель I Всероссийского съезда Советов РСД, затем возглавил избранный съездом ВЦИК. Был членом Предпарламента, но вскоре уехал в Грузию. После Октябрьской революции возглавил Закавказский Сейм. В 1921 эмигрировал. Покончил жизнь самоубийством.

[11] Шингарев Андрей Иванович (1869 - 1918). Отец принадлежал к мещанскому, позднее к купеческому сословию, мать к известному дворян­скому роду Веневитиновых. Окончил физико-математический (1891) и ме­дицинский (1894) факультеты Московского университета. Член «Союза Освобождения» (1904 - 1905) и участник работы земских съездов. Депу­тат II - IV Государственной думы от кадетской партии, одним из лидеров которой он являлся. Член ЦК кадетской партии с 1908. В 1915-1917 председатель Военно-морской комиссии Государственной думы. Министр земледелия в первом составе и министр финансов во втором составе Вре­менного правительства. После ухода кадетов в июле 1917 из правительст­ва - лидер кадетской фракции в Петроградской городской думе, член Предпарламента. Арестован в ноябре 1917 и помещен в Петропавловскую крепость. Из-за болезни был отправлен в Мариинскую больницу. Зверски убит там вместе с Ф. Ф. Кокошкиным в ночь с 6 на 7 января 1918 ворвав­шимися матросами.

[12] Энгельгардт Борис Александрович (1877 - 1962). Родился в дво­рянской семье. Окончил Академию Генерального штаба (1903). Служил в лейб-гвардии Уланском полку (1903), 2-м Нерчинском полку Забайкаль­ского казачьего войска (1903 - 1904). Участник русско-японской войны. С 1908 в отставке. Депутат IV Государственной думы. В дни Февральской революции член военной комиссии Временного комитета Государственной думы.

[13] Гучков Александр Иванович (1862 - 1936). Родился в купеческой семье. В 1885 окончил историко-филологический факультет Московского университета. С 1893 член Московской городской управы. В 1901 назна­чен директором, затем управляющим Московским учетным банком. Во время русско-японской войны был уполномоченным отряда Красного Креста. Один из основателей и лидер Союза 17 октября. Депутат III и IV Государственной думы. С марта 1910 по март 1911 ее председатель. В 1915 избран в Государственный совет. Во время Первой мировой войны предсе­датель Центрального военно-промышленного комитета, член Особого сове­щания по обороне. Участник «Прогрессивного блока». После Февраль­ской революции - начальник Петроградского военного гарнизона, затем военный и морской министр в первом составе Временного правительства. После Октябрьской революции участвовал в организации борьбы против большевиков. С 1918 в эмиграции.

[14] Мануйлов Александр Ашюлонович (1861 - 1929). Родился в дво­рянской семье. В 1883 окончил юридический факультет Новороссийского университета (Одесса). В 1895 защитил магистерскую диссертацию. В 1901 получил степень доктора. В 1905 избран ректором Московского уни­верситета. В феврале 1907 вошел в Государственный совет от Академии наук и университетов. В январе 1911 подал в отставку, протестуя против запрещения студенческих сходок в стенах высших учебных заведений. Лишен членства в Государственном совете, уволен от должности ректора и профессора. С 1914 председатель Экономического совета Всероссийского союза городов. Член ЦК кадетской партии. С марта по июль 1917 министр просвещения во Временном правительстве. После Октябрьской революции преподавал в Московском университете, участвовал в подготовке и прове­дении денежной реформы, с 1924 член правления Госбанка.

[15] Годнев Иван Васильевич (1856 - 1919). Родился в дворянской семье. Окончил медицинский факультет Казанского университета и Меди­ко-хирургическую академию. Доктор медицины. Приват-доцент Казанского университета. Общественную деятельность начал с гласного губернско­го земского собрания и казанской городской думы, был почетным миро­вым судьей. Депутат III и IV Государственной думы от Казанской губер­нии. Член Союза 17 октября. После Февральской революции избран чле­ном Временного комитета Государственной думы. Комиссар Временного правительства в Сенате. С марта по июль входил в состав Временного пра­вительства (государственный контролер).

[16] Стеклов (Нахамкес) Юрий Михайлович (1873 - 1941). Окончил 3-ю Одесскую гимназию (1891), юридический факультет Петербургского университета (1916). С 1893 в социал-демократическом движении. Со­трудничал в газетах «Искра», «Звезда», «Правда». Много лет находился в эмиграции. После Февральской революции член Исполкома Петроград­ского Совета РСД. Редактор газеты «Известия» в марте - мае 1917 и в ок­тябре 1917 - июне 1925. Избирался членом ВЦИК.

[17] Суханов (Гиммер) Николай Николаевич (1882 - 1940). Родился в семье мелкого железнодорожного служащего и акушерки. Учился в Пари­же в Высшей школе общественных наук. После возвращения в Россию с середины 1903 член московской эсеровской организации. Поступил на эко­номический факультет Московского университета. Принимал участие в ре­волюции 1905 - 1907. В 1910 как активный эсер выслан в Архангельск, в 1913 вернулся в Петербург. Редактировал журнал «Современник», преоб­разованный в 1915 в журнал «Летопись». После Февральской революции избран членом Исполкома Петроградского Совета РСД. В конце мая 1917 вступил в партию меньшевиков. Печатал статьи в газете «Новая Жизнь». Октябрьскую революцию воспринял противоречиво. Являясь членом ВЦИК 3-го и 4-го созывов (январь, июнь 1918) критиковал СНК. После исключения из ВЦИК и закрытия «Новой Жизни» в 1918 - 1919 работал в экономических органах госаппарата. Расстрелян в 1940. Реабилитирован посмертно.

[18] Соколов Николай Дмитриевич (1870 - 1928), присяжный пове­ренный, социал-демократ. После Февральской революции член Исполко­ма Петроградского Совета РСД. После Октябрьской революции работал юрисконсультом в различных советских учреждениях.

[19] Филипповский Василий Николаевич (1889 - после 1940), инже­нер, морской офицер, с 1903 член партии социалистов-революционеров. После Февральской революции член ВЦИК Советов РСД, член Предпарламента.

[20] Брусилов Алексей Алексеевич (1853 - 1926). Родился в дворянской семье. Окончил младший специальный класс Пажеского корпуса (1872). Участвовал в русско-турецкой войне 1877 - 1878. Окончив Офи­церскую кавалерийскую школу в 1883, служил в ней почти 20 лет. В 1902 - 1906 ее начальник. Генерал от кавалерии (1912), генерал-адъютант (1915). В годы Первой мировой войны командовал 8-й армией (1914 - 1916), армиями Юго-Западного фронта (1916 - 1917). В мае - августе 1916 руководил наступлением получившим позднее название «Брусиловского прорыва» - одной из крупнейших операций на русско-германском фронте. В мае - июле 1917 - Верховный главнокомандующий. После Ок­тябрьской революции поступил на службу в Красную Армию, в которой занимал должности председателя Особого совещания при Главнокоманду­ющем всеми вооруженными силами Республики, главного военного ин­спектора коннозаводства и коневодства, инспектора кавалерии РККА, а с марта 1924 состоял для особых поручений при РВС СССР.

[21] Рузский Николай Владимирович (1854 - 1918). Родился в дво­рянской семье. Окончил Академию Генерального штаба (1881). Участник русско-турецкой войны 1877 - 1878. В русско-японскую войну начальник штаба 2-й Маньчжурской армии. С 1906 командир 21-го армейского кор­пуса. С 1912 помощник командующего войсками Киевского военного ок­руга. В июле 1914 назначен командующим 3-й армией, в сентябре 1914 - главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта. Гене­рал-адъютант (1914). С 1915 член Военного совета Военного министерст­ва. С августа 1915 по апрель 1917 главнокомандующий армиями Север­ного фронта. Уволен со службы по болезни. В сентябре 1918 попал в число заложников, взятых Красной Армией, и был расстрелян.

[22] Алексеев Михаил Васильевич (1857 - 1918). Родился в семье солдата. Окончил Московское пехотное юнкерское училище (1876). Участник русско-турецкой войны 1877 - 1878. Окончил Академию Генерального штаба (1890). Участвовал в русско-японской войне; генерал-майор (1904), генерал-лейтенант (1908). Участвовал в Первой мировой войне. С августа 1914 начальник штаба Юго-Западного фронта, в сентябре произведен в генералы от инфантерии, с марта 1915 главнокомандующий армиями Северо-Западного (с 4 августа 1915 - Западного) фронта. 18 ав­густа 1915 назначен начальником штаба верховного главнокомандующего. Во время Февральской революции был одним из старших военноначальников, убедивших Николая II отречься от престола. 1 апреля назначен Временным правительством верховным главнокомандующим. После про­вала корниловского выступления, пытаясь спасти его организаторов от расправы принял должность начальника штаба вновь назначенного глав­коверха А. Ф. Керенского, и арестовал Л. Г. Корнилова и его сподвижников, после чего отправил арестованных в тюрьму под охрану надежных войск. В сентябре подал в отставку и тайно приступил к организации офицерских и юнкерских отрядов. После Октябрьской революции начал формировать в Новочеркасске добровольческие части из прибывающих на Дон офице­ров и юнкеров. С августа 1918 - «верховный руководитель» Доброволь­ческой армии.

[23] Николай Николаевич Романов (1856 - 1929). Великий князь, дядя Николая II. Окончил Академию Генерального штаба. Генерал-адъю­тант, генерал от кавалерии. С 20 июля 1914 до 23 августа 1915 Верховный главнокомандующий русской армией, затем в 1915 - 1917 главнокоман­дующий Кавказским фронтом. В первые дни Февральской революции объ­явил, что «сочувствует делу революции». Был вновь назначен главковер­хом при отречении Николая II, но затем отстранен от этой должности Временным правительством. После Октябрьской революции эмигрировал. Был выдвинут монархическими кругами на императорский престол.

[24] Набоков Владимир Дмитриевич (1869 - 1922). Родился в дво­рянской семье. Окончил юридический факультет Московского универси­тета и с 1894 по 1899 состоял на службе в Государственной канцелярии при Государственном совете. Член ЦК кадетской партии. Депутат I Госу­дарственной думы. В годы Первой мировой войны делопроизводитель в Главном штабе Военного министерства. После Февральской революции управляющий делами Временного правительства. После Октябрьской ре­волюции министр юстиции Крымского краевого правительства (с ноября 1918). С апреля 1919 в эмиграции. Погиб при покушении на П. Н. Милю­кова, спасая последнего от нападения террориста.

[25] Нольде Борис Эммануилович (1876 - 1948). Сын видного рус­ского сановника, барон. Окончил юридический факультет Петербургского университета. Служил в МИДе (начальник юридического, экономическо­го и административного отделов, директор 2-го департамента). Состоял членом постоянной палаты Третейского суда в Гааге. В годы Первой миро­вой войны советник министра иностранных дел. Член кадетской партии. После Февральской революции один из авторов текста отречения брата Николая II - Михаила Александровича. До мая 1917 продолжал работу в МИДе. После Октябрьской революции арестован, но вскоре освобож­ден. Далее - на педагогической и научной работе. Летом 1919 эмигриро­вал.