«Для того чтобы царская монархия могла развалиться в несколько дней, - отмечал В. И. Ленин, - необходимо было сочетание целого ряда условий всемирно-исторической важности».[1]

Первым из этих условий была исключительная революционность российского пролетариата, руководимого большевистской партией, революционность, выкованная в стачечных боях 90-х и 900-х годов, в «генеральной репетиции» 1905-1907 гг., пронесенная через годы реакции и войны. «Выдержка, настойчивость, готовность, решимость и умение сотни раз испробовать, сотни раз исправить и во что бы то ни стало добиться цели, - эти качества пролетариат вырабатывал в себе 10, 15, 20 лет до Октябрьской революции».[2] В своей борьбе против царизма пролетариат опирался на революционность крестьянства, обусловленную сохранявшимися в аграрном строе России крепостническими пережитками. Судьбы политических преобразований, как неоднократно подчеркивал В. И. Ленин, решаются в конечном счете в ходе классовой борьбы эксплуатируемых классов против эксплуататорских, и на протяжении долгого времени царизм держался тем, что его далеко продвинувшееся разложение опережало «политическую мобилизацию тех общественных элементов, которым приходится быть его могильщиками».[3] Революция 1905-1907 гг. и контрреволюция 1907-1914 гг. продвинули далеко вперед политическое просвещение и политическую мобилизацию миллионов рабочих и десятков миллионов крестьян, подготовили «точное „самоопределение" всех классов русского народа и народов, населяющих Россию, определение отношения этих классов друг к другу и к царской монархии»,[4] и это привело к быстрой победе Февральской революции, заложило основы ее перерастания в революцию социалистическую.

Вторым условием, приведшим к тому, что «телега залитой кровью и грязью романовской монархии могла опрокинуться сразу»,[5] была война, выступившая могучим ускорителем течения мировой истории, обострившая классовую борьбу пролетариата против буржуазии во всемирном масштабе и подготовившая революционные взрывы не только в России, но и во многих странах Европы. И если в России революционный кризис разразился раньше всего, то это объяснялось тем, что здесь выступление трудящихся масс было направлено против «самой отсталой и самой варварской царской монархии...».[6]

Гнилость царского режима, затянувшийся кризис самодержавного строя были, таким образом, тоже одним из условий, приведших к сокрушительному краху романовской монархии.

Общей причиной кризиса самодержавия во второй половине XIX - начале XX вв. была несостоятельность его попыток приспособиться к развивающимся капиталистическим отношениям, не меняя своей природы. [649] Сила экономического развития, поражение в Крымской войне и угроза крестьянских восстаний заставили царизм пойти на отмену крепостного права, открыв тем самым путь развитию капитализма - быстрому, если сравнивать с темпами предшествующего периода, но медленному и наиболее мучительному для масс по сравнению с тем, каким могло быть это развитие в случае уничтожения пережитков крепостничества в экономическом и политическом строе страны.

Развитие капиталистических отношений может до известного (и как показал опыт России - довольно высокого) уровня идти и при сохранении старой, феодальной в своей основе надстройки - самодержавия, но рано или поздно упирается в сохранение этой надстройки и ставит вопрос о ее замене новой, буржуазной (республиканской или монархической), обеспечивающей экономическую и политическую свободу для капитализма. Отмена крепостного права и проведенные вслед за тем реформы суда и местного самоуправления представляли собой первый шаг по пути превращения царизма в буржуазную монархию.

Царизм оказался в состоянии сделать этот шаг потому, что располагал еще значительной свободой маневра как по отношению к революционно-демократическому движению, не обладавшему достаточными силами для того, чтобы помешать проведению реформ руками крепостников-помещиков, так и по отношению к собственной классовой опоре - поместному дворянству, значительная часть которого выступала против самых ограниченных реформ. Свобода маневра по отношению к дворянству вытекала из той относительной самостоятельности государства от правящих классов, чьи интересы оно в конечном счете выражает, которая характерна для антагонистических формаций вообще и которая в России из-за особенностей ее исторического развития приобрела чрезвычайно большие размеры.

Вступлению царизма на путь к буржуазной монархии способствовало, как бы парадоксально это ни звучало, и то обстоятельство, что и совершавшие этот шаг, и противившиеся ему не вполне сознавали социальный смысл осуществляемых экономических мер. По необходимости ускоряя в меру своих возможностей и разумения промышленное развитие страны, царская бюрократия (как практики, так и идеологи ее) в течение долгого времени полагала, что сможет с помощью государственного вмешательства избежать нежелательных для царизма социальных последствий такого развития - победы капиталистических отношений в общественном строе, появления рабочего класса и рабочего движения. Осознание того, что создание современной промышленности равнозначно созданию капиталистической экономики пришло лишь к рубежу XIX-XX вв., когда капиталистические отношения в обществе стали господствующими, а пролетариат выступил как самостоятельная, политическая сила.

Параллельно с содействием развитию промышленности царизм упорно проводил политику искусственной консервации крепостнических пережитков в сельском хозяйстве, делая тем самым общее экономическое развитие страны внутренне противоречивым, увеличивая разрыв между «сравнительно развитым капитализмом в промышленности и чудовищной отсталостью деревни...».[7] [650]

Широкому развитию капиталистических отношений в стране, а следовательно, и действительному превращению царизма в буржуазную монархию препятствовало и сохранение в пореформенный период неограниченности самодержавной власти. «Правительство Александра II, - отмечал В. И. Ленин, - и „задумывая" реформы и проводя их, ставило себе с самого начала совершенно сознательную цель: не уступать тогда же заявленному требованию политической свободы».[8] В этом сказывались и инстинкт самосохранения самодержавия, для которого всякое, даже небольшое ограничение его власти есть отказ от собственной природы, и осознанный учет опыта других монархий, ранее оказывавшихся вынужденными вступить на путь политических уступок, и отсутствие в России силы, которая была бы в состоянии принудить царизм вступить на этот путь вопреки его нежеланию.

В итоге уже первый шаг царизма по пути к буржуазной монархии оказался неуверенным, колеблющимся, неудачным и несостоятельным.[9] «Реформа 61-го года отсрочила развязку, открыв известный клапан, дав некоторый прирост капитализму, но она не устранила неизбежной развязки, которая к 1905 году разыгралась на поприще несравненно более широком, в натиске масс на самодержавие царя и крепостников-помещиков. Реформа, проведенная крепостниками в эпоху полной неразвитости угнетенных масс, породила революцию к тому времени, когда созрели революционные элементы в этих массах».[10] 1861-й год породил 1905-й.

Второй шаг по пути к буржуазной монархии, необходимость которого встала перед царизмом после революции 1905-1907 гг., был для него тем более непосильным. Приспособление к буржуазному развитию в эпоху империализма требовало от царизма достижения по крайней мере двух целей - создания прочного союза поместного дворянства и контрреволюционной буржуазии в рамках представительных учреждений общенационального масштаба и решения «очередной национальной задачи» - аграрного вопроса. При этом царизм не располагал уже свободой маневра ни по отношению к рабочему классу, потерпевшему поражение, но не сломленному в 1905-1907 гг., ни по отношению к буржуазии и дворянству, экономические и политические противоречия между которыми обострились, несмотря на их общий страх перед революцией. К этому добавлялось обострение внешнеполитической ситуации. Если между 1861 и 1904 гг. Россия вела только одну войну - против еще более отсталой Турции, то после 1905 г. боснийский кризис и балканские войны ставили Россию, неоправившуюся от поражения в русско-японской войне, перед угрозой европейского конфликта, действительно разразившегося затем в 1914 г. Ни внутри страны, ни в ее взаимоотношениях с другими странами царизм не мог рассчитывать на «двадцать лет покоя», которые Столыпин с неоправданным оптимизмом считал достаточными для выхода самодержавного режима из кризиса.

Революция вынудила царизм пойти на создание системы дуалистической монархии с законодательной Думой при сохранении за короной всей исполнительной и значительной части законодательной власти, на чистку [651] действующего права от наиболее обветшалых юридических норм (отмена части правовых ограничений крестьян, старообрядцев и т. п.), на предоставление (в значительной мере - на бумаге) некоторых политических свобод. Поскольку классовая природа царизма при этом оставалась неизменной, проникновение «некоторого частичного буржуазного содержания в те или иные отдельные учреждения» лишь обостряло противоречие этих феодальных по существу учреждений с капиталистическим направлением экономической эволюции.[11] Оказавшись поставленным перед необходимостью сосуществовать с общенациональным представительством, царизм с самого начала стремился предельно ограничить компетенцию этого представительства, сохранить в неприкосновенности как систему и методы управления в центре и на местах, так и «юридическое» основание всевластия бюрократии - Положение об усиленной охране 1881 г. Уже в силу этого попытка царизма, убедившегося в невозможности управлять только при помощи старых орудий власти, использовать и новое орудие, Думу, но «в общей обстановке старых порядков», сразу же обнаружила себя как «внутренне-противоречивая, невозможная попытка»,[12] причем выход из этого противоречия и крайне правые круги поместного дворянства, и «второе правительство» России - придворная камарилья - искали на путях более или менее открытого превращения Думы в законосовещательный орган.

К тому же, чем сильнее экономически становилась буржуазия, тем меньше оставалось у старой власти возможностей политически лавировать между буржуазией и дворянством. Ранее настойчиво распространявший иллюзии о своем «надклассовом» характере царизм был вынужден в последние годы своего существования, подобно другим абсолютистским режимам Европы в аналогичных ситуациях, особенно «открыто, голо, цинично поставить на один командующий класс, класс Пуришкевичей и Марковых»,[13] который тоже именно потому, что он терял свои экономические позиции, особенно ревниво относился к сохранению своего политического влияния.

Углубление и обострение противоречий в стране и позиция дворянства делали невозможным не только осуществление широких буржуазных реформ, требуемых экономическим развитием, но и восстановление в полном объеме реформ 1860-х гг. Та степень крестьянского участия в земском самоуправлении, которую царизм считал для себя и для дворянства безопасной в 60-е гг. XIX в., казалась (да и была в действительности) опасной для оскудевающего дворянства в межреволюционный период. Так же обстояло дело с бессословным мировым судом. Поэтому было определенное рациональное объяснение тому, что проекты реформ, восходившие в своей основе к 1860-80-м гг., вновь принимались к рассмотрению в недрах бюрократических комиссий только в моменты крайней опасности близкого революционного взрыва и опять откладывались как недопустимо либеральные, когда такая опасность отступала или считалась отступившей. К тому же громоздкая устаревшая государственная машина царизма, сохраняя до поры до времени определенную инерцию [652] устойчивости, была неспособна к переменам ни в своем собственном устройстве, ни тем более в устройстве общества, «ибо, - как подчеркивал В. И. Ленин, - тяжеловесность машины и безграничная волокита ставят очень тесные пределы „возможному" в полицейском государстве».[14] Многовековая история страны, накопившая неразрешимые эволюционным путем противоречия российской действительности и связавшая их в единый узел, привела к тому, что в начале XX в. монархия в России могла быть только черносотенно-погромной.

В. И. Ленин неоднократно подчеркивал, что при иной расстановке политических сил столыпинская аграрная реформа была «экономически не невозможна»[15] и означала бы на практике приспособление старого землевладения к капиталистическим отношениям в интересах помещиков. Но проведение реформы требовало десятилетий насилия над крестьянской массой, которыми царизм не располагал. Попытка же форсированно осуществить принудительную ломку общины после того, как в течение полувека ее естественное разложение искусственно тормозилось, вела лишь к обострению классовой борьбы в деревне и к увеличению суммы противоречий, подтачивавших основы романовской монархии. Аграрная политика 1907-1914 гг. не создала «никаких новых классовых элементов, способных экономически обновить самодержавие»,[16] а без этого было невозможно и сохранение существовавшего политического строя, без этого не было базы для прочного союза между поместным дворянством и буржуазией, все более настойчиво требовавшей обеспечения экономических и политических условий для капиталистического развития.

В то время как растущее противоречие между увеличением экономической мощи буржуазии и сохранением власти в руках царизма и поместного дворянства вело к усилению недовольства и оппозиционности буржуазии, отношения царизма и поместного дворянства также, несмотря на сделанный царизмом шаг назад, к Пуришкевичам, оставались неоднозначными. Часть дворянства, в большей мере приспособившаяся к капиталистическим отношениям, начинала вместе с буржуазией выражать неудовлетворенность неэффективностью существующей государственной машины. Другая часть, напротив, считала буржуазную эволюцию страны слишком быстрой и требовала новых мер по консервации докапиталистических элементов в экономике и политической жизни, оказываясь по отношению к бюрократическому аппарату в оппозиции справа. Растущее недовольство и дворянства, и буржуазии вызывала очевидная неспособность царизма справиться с надвигавшейся новой волной революционного движения. Уже выборы в IV Думу показали, что «правительство не может опереться ни на один класс населения. Оно не может даже поддержать союз с помещиками и крупной буржуазией, ради которого совершен государственный переворот 3-го июня 1907 года».[17]

Еще до начала первой мировой войны В. И. Ленин пришел к выводу: «Третьеиюньская система была последней попыткой спасения черносотенной монархии царя, попыткой обновить ее союзом с верхами буржуазии, [653] и эта попытка потерпела крах».[18] В такой ситуации война не могла не нанести царизму последний удар. «Сила и слабость учреждений и порядков любого народа, - указывал В. И. Ленин, - определяется исходом войны и последствиями ее».[19] Уже поражение в русско-японской войне показало, что царизм превратился в помеху для организации на высоте современных требований того самого военного дела, которому он уделял больше всего внимания, принося в жертву экономические и культурные нужды России. Тесная связь военной организации страны и всего ее общественно-экономического строя привели к тому, что военный разгром 1904-1905 гг. ускорил начало первой русской революции. В еще большей степени связь между внутриполитической прочностью государства и его способностью выдержать тяготы войны была продемонстрирована в 1914-1917 гг.

Важной особенностью кризиса самодержавия в России было то, что никогда за все время этого кризиса российская буржуазия не была главной силой в лагере противников царизма. Позднее развитие в XIX в., а в XX в. положение «класса, сжатого между самодержавием и пролетариатом»[20] определили контрреволюционность буржуазии, ее тяготение к сделке и дележу власти с царизмом. Экономическая отсталость России и прежде всего нерешенность аграрного вопроса сужали ту массовую социальную базу, на которую буржуазный либерализм мог опираться в своем торге с царизмом до Февральской революции и которую он мог противопоставить революционно-демократическому союзу пролетариата и крестьянства после Февраля.

Задача свержения самодержавия выпала в России на долю пролетариата и его партии, созданной В. И. Лениным. Бескомпромиссная критика большевиками идеологии либерализма и оппортунизма в период борьбы с царским режимом заложила основы быстрого освобождения масс от «доверчиво-бессознательного» отношения к буржуазному Временному правительству, проявленного в Февральские дни. Обстоятельства создания Временного правительства, получившего власть из рук революции, произошедшей вопреки желаниям либеральных лидеров, и вынужденного опираться на тех, с кем ему предстояло бороться; обстановка развала экономики и государственного аппарата в условиях военного поражения; давление голодных и требующих мира масс - все это подготовляло неизбежный крах буржуазного правительства. Свержение царизма было только первым этапом разгоравшейся революции в России, и уже при первых известиях о ней В. И. Ленин призвал рабочий класс «проявить чудеса пролетарской и общенародной организации, чтобы подготовить свою победу во втором этапе революцию»,[21] этапе, ведущем «к социализму, который один даст измученным войной народам мир, хлеб и свободу».[22] [654]

[1] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 31, с. 11.

[2] Там же, т. 40, с. 316.

[3] Там же, т. 6, с. 279.

[4] Там же, т. 31, с. 12.

[5] Там же, с. 13.

[6] Там же, с. 15.

[7] Там же, т. 16, с. 301.

[8] Там же, т. 5, с. 62.

[9] См.: там же, т. 20, с. 169.

[10] Там же, с. 177-178.

[11] Там же, с. 86.

[12] Там же, т. 19, с. 82.

[13] Там же. т. 20, с. 375.

[14] Там же, т. 4, с. 426.

[15] Там же, т. 16, с. 417.

[16] Там же, с. 415.

[17] Там же, т. 22, с. 203.

[18] Там же, с. 257.

[19] Там же, т. 20, с. 245.

[20] Там же, т. 10, с. 198.

[21] Там же, т. 31, с. 21.

[22] Там же, с. 22.

<< Назад | Содержание |