Содержание | Библиотека | Россия глазами иностранцев XVIII в.

Глава X

Перемены в обычаях страны. Торжественные ворота, воздвигнутые в Москве. Торжественный въезд царя по случаю взятия Нотенбурга[1]

Время произвело великие перемены в этом государстве, в особенности со времени возвращения царя из путешествия. Прежде всего он повелел изменить род одежды, как мужской, так и женской, и особенно распоряжение это касалось до придворных лиц, которые исправляли там различные должности, кто бы они ни были, даже самые дети. Таким же образом стали одеваться и русские купцы, и другие русские люди, так что по одежде их нельзя отличить от наших соотечественников. В этот же год обнародован был указ, воспрещавший всем русским выходить за городские ворота не в польском кафтане или не в нашей (голландской) одежде, чулках и башмаках. Иностранные слуги первые обязаны были исполнять этот указ, за нарушение коего стража срывала их с запяток саней и взыскивала с них известную пеню, после чего и отпускала их; но указ этот не касался ни крестьян, ни сельских жителей вообще. Так как перемена со временем может совершенно изгладить даже из памяти старинную русскую одежду, то я и изобразил на полотне одежду девиц, представив одну вполоборота, чтобы лучше можно было видеть украшения назади головы.

Надо заметить, что открытая прическа обозначает девицу, потому что было бы бесчестием для замужней женщины, если б она явилась с непокрытой головой. Женщины носят на голове меховую шапочку, сверху гладкую, а снизу круглую, со всех сторон остроконечную, наподобие короны, и усеянную драгоценными камнями, равно как и самый ее верх. Шапочка эта назади несколько длиннее, чем спереди, и имеет два острых конца. Называется она треух.

Головной убор девиц... который также имеет вид короны и усеян жемчугом и брильянтами, называется перевязкою. Некоторые привязывают к этому убору ленты, называемые связки. Украшение, носимое девицами на шее, называется ожерелье, а в ушах - серьгами. Верхняя одежда их, подбитая мехом, называется шубой, нижняя - телогрейкой, или сарафаном, сорочка - рубахой. Рукава в рубахе у них до того широки и собраны в складки, что на них идет от шестнадцати до семнадцати аршин полотна. [91] Браслеты или украшения на руках называются у них зарукавья. На ногах они носят так называемые чулки, которые обыкновенно не подвязывают, а обувь их, из красной или желтой кожи, с весьма высокими каблуками и острыми носками, называется башмаками.

Кроме описанной перемены в одежде, русским приказано было брить бороды; но усы носить дозволяется, хотя придворные чины и другие лица не носят уже и усов. Для того же, чтобы приказание это исполнялось в точности, заведены были особые бородобреи, чтобы они брили бороды без различия всем тем, кого встретят с бородою. Многим из русских распоряжение это казалось до того горьким, что они старались подкупить деньгами тех бородобреев, которым поручено было брить всех; но это не помогало, потому что вслед за тем они попадали на другого бородобрея, который не соглашался ни на какой подкуп. Такое бритье совершалось даже за столом царя и везде в другом месте, даже над самыми знатными вельможами. Невозможно выразить скорбь, какую причиняло это бритье многим русским, не могшим утешиться оттого, что они потеряли бороду, которую они так долго носили и которую считали признаком почета и знатности. Есть и теперь еще много таких, которые дали бы бог знает что за то, чтобы отбыть такого несчастия.

Перемены в одежде не так значительны между женщинами, за исключением знатных особ, которые носят вообще наряды и платья, употребляемые у нас.

Вначале, для приведения распоряжения об одежде в исполнение, нужно было выписать из заграницы шляпы, башмаки и другие необходимые вещи. Но так как это было неудобно и дорого, то русские сами стали было делать шляпы. Сначала это самоделье шло довольно плохо, но потом они усовершенствовались, когда выписали иностранных мастеров и стали учиться у них: я уже упоминал, что русские - искусные подражатели и любят поучиться.

В этом же году сделано было похвальное распоряжение относительно нищих, мужчин и женщин, шатающихся во множестве по московским улицам, которые тотчас окружают вас со всех сторон, как только вы остановились в лавочке и хотите купить что-нибудь. При этом особенно неприятно то, что в толпе этих нищих замешиваются часто воры, которые обрезают кошели с деньгами, и совесть русских как-то легко выносит подобные проделки. Желая уничтожить это зло, его величество запретил нищим просить по улицам милостыни; с другой же стороны, [92] он запретил всем без исключения и подавать милостыню, под опасением взыскания пени в пять рублей, или двадцать пять гульденов. В то же время, чтоб обеспечить существование бедных, заведены близ каждой церкви - как внутри, так и вне Москвы - богадельни, на содержание которых царь приказал отпускать ежегодно жалованье. Таким образом уничтожено было это великое неудобство, ибо нельзя было выйти из церкви без того, чтобы толпы нищих не преследовали вас с одного конца улицы до другого. Мера эта имела еще и то доброе последствие, что многие бездельные бедняки стали работать из опасения попасть в богадельню, ибо нищие, естественно, не любят труда и не смотрят на нищенство как на постыдное дело. Это напомнило мне одно происшествие, которое не лишним нахожу рассказать здесь.

Однажды в гостиницу, в которой я жил, пришел один молодой парень, который попросил милостыни у одного господина, тоже живущего в той гостинице. Господин спросил его, отчего он не старается доставать себе средства к жизни какою-нибудь работой или поступлением куда ни есть в услужение. Парень ответил, что его никогда ничему не обучали, а в услужение никто его не берет. Купец (это был он), видя честную наружность парня, сказал ему: не хочет ли он служить у него? Что он готов принять его к себе в услужение, если только он будет прилежно исполнять свою должность и если притом он представит кого-нибудь, кто бы поручился за него. Такое поручительство необходимо и совершенно обыкновенно в этой стране, и без оного нельзя и всчинять иска в случае, если нанятый слуга обворует хозяина. Бедняга отвечал, что он не знает никого, кто бы мог за него поручиться, но что бог да будет его порукой и он призывает его в свидетели, что будет честно служить хозяину. Купец удовольствовался этим, взял себе в услужение парня, который и действительно верно служил ему. Между тем случилось, что в этом доме он довольно близко сошелся с одною служанкой, которая и забеременела от него. Как только служанка заметила свою беременность, тотчас же открылась в том ему и советовала ему жениться на ней, потому что он был первый, лишивший ее невинности. Хотя парень и не очень-то был склонен на женитьбу с нею, потому что она была гораздо старше его, но, наконец, чувствуя себя обязанным исполнить данное им ей обещание, а с другой стороны, помышляя об ответе, который он должен дать в поступке своем перед порукой своим, богом, он пришел к заключению, что должен уступить поневоле, и обещал служанке жениться [93] на ней. Он и действительно женился на ней и стал промышлять небольшою торговлей на деньги, заслуженные им у своего хозяина. Торговля ему так повезла, что теперь он имеет уже одну из лучших суконных лавок в Москве, и богатство его считается уже до тридцати тысяч гульденов. Он живет с своей женой очень согласно; но так как ей уже шестьдесят лет, а бывшие у них дети все перемерли, то он уговаривает ее поступить в монастырь, где он и содержал бы ее, с тем чтобы самому вступить в новый брак, иметь опять детей, чего русские законы не возбраняют; но старуха жена до сих пор не решилась уступить его просьбе.

Преобразования, о которых я говорил выше, проникли и в приказы, или канцелярии, где все деловые бумаги ведутся теперь таким же образом, как у нас, голландцев. Царь обратил на это заботливое свое внимание, равно как и на все то, что считает он благом государства, в котором ничего не делается без его участия или ведения и все дела проходят через его руки. С чрезвычайным старанием он укрепил уже Новгород, Псков, Азов, Смоленск, Киев и Архангельск, и, несмотря на громадные издержки, которые он должен был употребить на эти укрепления, в его казне все-таки находится около трехсот тысяч рублей, собранных его старанием и добрым хозяйством, как это объявил мне однажды сам царь и что впоследствии подтвердили мне многие другие лица, и все это невзирая на расходы по войне, устройству кораблей и других потребностей государства. Правда, что построение кораблей делается на общественный счет, и каждая тысяча душ крестьян обязана доставлять все, что нужно для постройки одного корабля и всего, относящегося до этой постройки.

Крестьяне в России суть крепостные его величества, разных бояр, дворян и монастырей. Эти последние владеют большим числом душ, в особенности Троицкий монастырь, о котором было уже говорено выше.

Таким образом, подданные этого государя должны молить бога о продлении его жизни и ниспослании благословения на его царствование для того, чтобы все более и более преуспевали в познании множества полезных вещей. Они даже могут надеяться на это благословение божие, потому что наследный царевич, будучи всего четырнадцати лет, следует уже по пути своего отца и проявляет в этой нежной молодости много здравого смысла и замечательные способности. Царь и прилагает особенное старание об его воспитании, обучая его для этого латинскому и немецкому языкам. [94]

14 сентября привели в Москву около восьмисот шведских пленных - мужчин, женщин и детей. Сначала продавали многих из них по три и по четыре гульдена за голову, но спустя несколько дней цена на них возвысилась до двадцати и даже тридцати гульденов. При такой дешевизне иностранцы охотно покупали пленных, к великому удовольствию сих последних, ибо иностранцы покупали их для услуг своих только на время войны, после которой возвращали им свободу. Русские тоже купили многих пленных, но несчастнейшие из них были те, которые попали в руки татар, которые уводили их к себе в рабы в неволю,- положение самое плачевное.

20 сентября получено было известие о взятии войсками его величества Нотенбурга, который сдался на известных условиях после троекратного приступа. 23-го числа служили в церквах благодарственный молебен по поводу этого завоевания,

К концу месяца стал выпадать первый снег, и в начале октября начались морозы; но вскоре за ними пошли дожди, затянувшиеся, как и до того, на довольно продолжительное время.

В этом году в Архангельск прибыло очень много купеческих кораблей, так что насчитывали их до 154, а именно: 66 английских, в сопровождении четырех военных кораблей; столько же голландских, с тремя военными же кораблями, 16 гамбургских, 4 датских и 2 бременских. Впрочем, из английских было много небольших судов с незначительным грузом.

В средине ноября река Яуза замерзла позади нашей слободы, и многие немцы, а также некоторые русские катались по ней на коньках, так как снегу еще не было. Я приказал сделать ручные санки, какие употребляются при этом у нас в Голландии, и воспользовался случаем провезти с ними на коньках одну госпожу, что представляло зрелище, до тех пор здесь невиданное. В продолжение тридцати двух лет это был второй только случай моего катанья на коньках, и я нашел, что нелегко забывается то, чему однажды хорошо выучишься. Но удовольствие это продолжалось недолго, ибо на другой же день стал падать снег.

23 того же ноября сгорел до основания Посольский приказ в Кремле, и пожар этот произвел большое смятение.

В начале декабря получено было известие, что царь прибыл в город Пешик[2], в девяноста верстах от Москвы. Оттуда он отправился на дачу господина Лофкрейлиса[3], [95] дяди его, в тридцати верстах от Москвы,- зовется она Сальников, и, наконец, поближе, к князю Михаилу Яковлевичу Черкасскому, губернатору Сибири; это последнее находится в семи верстах от Москвы и называется Никольское.

Тогда стали приготовлять все необходимое для въезда его величества. Большая часть иностранных купцов получила приказание доставить большее, против обыкновения, число лошадей, с прислужником, одетым в немецкое платье, чтобы везти пушки, взятые у шведов. Иностранные министры, наш резидент, английский консул и несколько купцов на следующий же день по получении сказанного известия отправились в Никольское на поклон к царю, возвратились оттуда рано утром на другой день. Это было 4-го числа, именно в тот день, когда назначен был въезд царя. Для этого приготовлено было немецкое платье на восемьсот человек и построены из дерева двое триумфальных ворот на Мясницкой улице. Первые ворота были внутри Красной стены, насупротив Греческого монастыря, близ типографии и дома фельдмаршала Шереметева: вторые - в Белой стене, подле приказа Адмиралтейства, в четырехстах шагах от первых. Улицы и предместье полны были народа, собравшегося поглядеть на торжество. Я проехал город и выехал из него, чтобы видеть весь торжественный въезд процессии с самого его начала. Я прибыл в то время, когда шествие приостановилось на время, для того чтобы все привести в надлежащий порядок, причем распоряжался всем сам царь лично. Он был на ногах уже, а не на коне, и я приблизился к нему, чтобы приветствовать его, поздравить с благополучным возвращением. Поблагодарив, он обнял меня, поцеловал и, казалось, был доволен, что нашел меня еще в своих владениях. Затем он взял меня за руку и сказал: «Пойдем, я хочу показать тебе несколько корабельных флагов». Затем прибавил: «Ступай теперь туда далее и снимай все, что только пожелаешь». В то время, как я был занят этим, вдруг ко мне подходит какой-то русский господин в сопровождении нескольких прислужников и выхватил у меня из рук бумагу, на которую я снимал. Он подозвал к себе потом одного немецкого офицера, чтобы объясниться со мною и узнать, что это я такое делаю. Когда же он узнал, что снимаю по приказанию его величества, то он тотчас же возвратил мне начатый мною снимок, который я и окончил: без дозволения царского снимать что-либо было бы невозможно.

Шествие происходило следующим образом: впереди шел полк гвардии в восемьсот человек, под начальством [96] полковника Риддера, родом немца. Половина этого полка, шедшая впереди, одета была в красное, по-немецки, а другая половина - по-русски, потому что за недостатком времени не успели покончить им новые платья. Между теми и другими шли пленные шведские солдаты и крестьяне, вперемежку, по три в ряд, в семи отрядах, от восьмидесяти до восьмидесяти четырех человек в каждом, составляя, таким образом, около пятисот восьмидесяти человек, окруженных тремя ротами солдат. За этими вели двух прекрасных подручных лошадей, и шла рота гренадер, одетых в зеленые кафтаны с красными отворотами, на немецкий покрой, за исключением шапок, обшитых медвежьим мехом, вместо шляп. Это были первые гвардейские гренадеры. Далее шли шестеро с бердышами, пять гобоистов, наигрывающих весело, и шесть офицеров. Потом его величества Преображенский полк, числом в четыреста человек, одетых в новые немецкие кафтаны из зеленого сукна, с красными отворотами, и в шляпах, обшитых серебряным белым галуном. Царь и господин Александр были во главе этого полка, предшествуемые девятью немецкими флейтщиками и несколькими превосходными подручными лошадями. Затем следовал отряд Семеновского полка, также гвардии его величества, одетый в голубые кафтаны с красными отворотами. Далее несли знамена, взятые у шведов. Впереди - два знамени, в сопровождении большого третьего, которое несли четыре солдата и которое водружено было на Нотенбургской крепости. Потом пять корабельных флагов и двадцать пять знамен синих, зеленых, желтых и красных, из коих каждое несли два солдата. На большей части этих знамен изображено было по два золотых льва с короною наверху. За знаменами следовали сорок пушек, из которых каждую везли четыре или шесть лошадей, все одной масти; четыре большие мортиры и пятнадцать полевых чугунных орудий - больших и малых, потом еще мортира и четырнадцать тяжелых полевых чугунных орудий, чрезвычайно длинных; каждое из них везли от шести до восьми лошадей. За всем этим везли деревянный ящик, наполненный поварской посудой; далее - десять саней с ружьями, три барабана и еще сани с кузнечным прибором и огромным мехом. Далее шли пленные офицеры - сорок человек, каждый между двумя солдатами, и наконец, несколько саней с больными и ранеными пленными в сопровождении нескольких русских солдат, которые и замыкали шествие.

Был уже час пополудни, когда шествие это вступило в город. Прошед в Тверские ворота, лежащие на север, оно [97] приблизилось к первым Триумфальным воротам, и когда первый полк прошел через эти последние, его величество приостановился на четверть часа, чтобы принять поздравления от духовенства и подкрепить себя закуской. Так как улица здесь была широкая, то Триумфальные ворота состояли из трех арок, или проходов: в середине - большой и по бокам - два поменьше, которые и примыкали к стене. Все ворота были увешаны коврами, так что плотничной работы совсем не было видно. На верху ворот устроена была вислая площадка, на которой стояли, по два в ряд, восемь молодых юношей, великолепно разодетых, сливавших свое пение с музыкой. Ворота увешаны были гербами, из коих некоторые имели иносказательные изображения с приличными подписями. Посверх стоял огромный орел и множество знамен. Лицевые стороны домов, находящихся по соседству с Триумфальными воротами, также все увешаны были коврами и украшены изображениями, а на вислых крыльцах их развевались флаги лент, стояли музыканты, и гремела музыка на всевозможных инструментах, которым подтягивал и орган, что все производило гармонию чрезвычайно приятную. Улицы усыпаны были зелеными ветками и другою зеленью в том месте, где находились разные господа. Княжна, сестра его величества, царица и княжны ее, три молоденькие дочери, в сообществе множества русских и иностранных госпож помещались поблизости, в доме Якова Васильевича Федорова, чтобы хорошо видеть это торжественное шествие. Сделавши приветствие княжнам, царь продвинулся ко вторым Триумфальным воротам, точно так же, как и первые, разукрашенным. Прошедши в этом месте город, он направился далее, через Мясницкие ворота, к Немецкой слободе. Когда царь прибыл сюда, в слободу, к двору голландского резидента, последний поднес ему вина, но царь отказался и потребовал пива, стакан которого и имел честь поднести ему я. Он только отхлебнул пива и продолжал свое шествие в Преображенское. Когда он вышел из слободы, стало уже темно; его величество сел на лошадь и поехал в сказанное Преображенское, чем и окончилось это торжество.

Хотя народу было бесчисленное множество, собравшегося отовсюду в Москву поглядеть на шествие, но, сколько я знаю, не произошло никакого несчастия и все обстояло в порядке и спокойно, к удовольствию всех и каждого, несмотря на то что улицы были загромождены разного рода временными постройками. [98]

[1] Нотенбург был взят 14 октября 1702 г. Его древнее название Орешек, затем Нотебург, Шлиссельбург и, наконец, с 1944 г.- Петрокрепость.

[2] Что за название обозначил де Бруин словом «Пешик» - определить трудно.

[3] «Господин Лофкрейлис» - Лев Кириллович Нарышкин (ум. 1705) - дядя Петра, брат царицы Наталии Кирилловны, боярин, начальник Посольского приказа.

Дальше