Впервые идея организации частных совещаний Государственной думы возникла на заседании Временного комитета Государственной думы 21 апреля, на котором В. В. Шульгин предложил «устройство какого-нибудь органа, который имел бы совещательный характер и дал бы возможность Временному правительству обмениваться мнениями с представителями различных политических партий». Предложение Шульгина встретило поддержку в «парламентских кругах», и большинство депутатов, считая «неправильным, что Государственная дума молчит и не высказывает точки зрения по поводу событий, имевших место в последнее время, признали необходимым создание так называемых «частных совещаний». («Речь», 1917 № 94.)

Первое частное совещание состоялось 22 апреля под председательством С. И. Шидловского. М. А. Караулов сделал доклад о положении в Терской области, а П. П. Гронский - о поездке по Юго-западному фронту. Стенограмма этого совещания не обнаружена.

По поводу второго совещания, происходившего 4 мая, В. И. Ленин написал статью «На зубок новорожденному... «новому» правительству» (Собр. соч., т. XX, стр. 344 - 345, в котором назвал его «организующейся контрреволюцией».

П р е д с е д а т е л ь.[1] Господа члены Государственной думы! Позвольте прежде всего объяснить вам, почему произошла некоторая задержка заседания, назначенного в 2 часа. Это произошло оттого, что сегодня неожиданно в 2 часа было назначено в Мариинском дворце совместное заседание Исполнительного комитета бюро Совета рабочих депутатов и пяти главнокомандующих - верховного и командующих фронтами, где мы конечно должны были быть и поэтому вынуждены были отложить заседание.[2] Затем, ввиду заявления нескольких членов Государственной думы, подписанного...[3] которые выражали желание выслушать от Александра Ивановича Гучкова его соображения и его объяснения по поводу его ухода, Александр Иванович любезно согласился притти и поделиться с нами своими мыслями, поэтому позвольте, начиная заседание, прежде всего предоставить ему слово.

А. И.  Г у ч к о в.  Господа! Я должен очень благодарить вас за то, что вы дали мне возможность представить вам объяснения того серьезного и ответственного шага, который я принял, выйдя из состава правительства. Я рад, что мне приходится давать отчет перед вами, ибо вы, в лице Временного комитета, вами избранного, являлись одной из тех инстанций, которая облекла нашу группу общественных деятелей полномочиями правительственной власти, - акт необходимый, чтобы вывести страну из состояния анархии, в которой она оказалась после свержения старой власти. Мне в сущности приходится мало добавить к тому, что я изложил в объяснении своего шага, в своем письме на имя председателя Временного правительства, и к тому, что я в своих словесных объяснениях вот здесь, в зале Таврического дворца, на съезде делегатов фронта приводил как мотивы, которые заставили меня решиться на этот шаг.[4] Я рад тем не менее, что мне приходится еще раз может быть даже просто повторить то, что было мною сказано, потому что после моего ухода были некоторые толкования и даже кривотолкования, которые не совсем правильно освещали и объясняли мой шаг. Господа, мне был сделан упрек, что я предпринял этот шаг самолично, на свой страх и риск, не предупредив своих товарищей по правительству, и что я даже как бы нарушил товарищескую солидарность. Это фактически неверно. За неделю или полторы до этого я определенно сказал князю Львову и своим товарищам, что при тех условиях, - а о них мы [3] будем говорить дальше, - что при тех условиях, в которые у нас была поставлена правительственная власть и в частности власть морского военного министра, я не нахожу возможным оставаться, и не по личным соображениям, а потому, что дальнейшее пребывание на посту и длительное затяжное течение кризиса по-моему наносило существенный ущерб интересам дела. Итак, недели за полторы я определенно сказал, что уйду. Когда накануне, моего ухода у князя Львова состоялось вечернее заседание, то я еще раз сказал, что ухожу, и на вопрос одного из моих товарищей, когда я это сделаю, я сказал: еще сегодня ночью. А сделал я это в конце ночи, под утро следующего дня. Господа, я очень ценю принцип коллективной товарищеской солидарности и я всегда был ему верен, но я в то же время всегда находил, что есть известная грань для этой товарищеской солидарности. Эта грань проходит там, где начинает говорить в вас индивидуальный голос нашей совести. И у этой грани надо перестать слушаться принципа солидарности, а слушаться просто голоса совести. Еще один упрек мне был сделан одним из моих бывших товарищей по правительству, что я подобен крысе, которая убегает с тонущего корабля. Господа, я не убегаю с тонущего корабля, я остаюсь тут же, у государственной работы, готов разделить с теми, кто остался на этом корабле, всю ответственность и все опасности этой работы, может быть даже разделю эти опасности не только с ними, но даже и без них. А если бы мы стали продолжать это, как бы сказать, мореходное сравнение и будем иметь перед своими глазами образ корабля, то мне скорее представлялось бы правильным сравнивать нас, представителей власти, с какими-то кормчими, которые связаны по рукам и ногам, но от которых все-таки требуют, чтобы они вели корабль по правильному руслу, причем все время их дергают и подталкивают. Ясно, что при таких условиях корабль пойдет ко дну. Думаю, что такой кормчий может счесть себя в праве сказать, что при таких условиях он не может нести ответственности за участь корабля и что он предлагает тем, у кого свободные руки и которые им управляли, самим взять руль в руки и непосредственно управлять кораблем. Господа, то, что заставило меня уйти от власти, это была полная невозможность при сложившихся условиях выполнять свой долг, вызывая в стране опасную иллюзию чего-то несуществующего. Я ушел от власти потому, что ее просто не было. Болезнь наша была правильно отмечена в том, по-моему, сильном и ярком документе,[5] который был выпущен вашим Временным комитетом, где говорилось о том странном разделении между властью и ответственностью, которое у нас установилось и которое действительно как-то странным образом напоминает черты того старого порядка, от которого мы только что отделались. Там, наверху, полнота власти, но без тени ответственности, а у видимых носителей власти - полнота ответственности, но без тени власти. Я опасался, что те же причины, которые привели к крушению старого порядка, могли бы роковым образом отразиться на прочности того нового, молодого, еще некрепкого строя, который приходится создавать. Когда правительство вынуждено управлять страной, находящейся в таких тяжелых условиях, как условия внешней войны и внутреннего хаотического брожения и грандиозного переустройства, то именно в этих условиях как никогда требуется вся полнота власти наверху и такая же полнота повиновения внизу. Если [4] же внизу повинуются по этой формуле, которая у нас установила[6] «постольку, поскольку это хочется», то тогда несомненно развал правительственной власти неизбежен, а за ним последует и развал всех тех жизненных органов, всех тех ячеек, из которых слагается весь этот большой и сложный государственный организм и весь механизм народного хозяйства. Именно эта организованная анархия, эта анархия, вошедшая в систему, анархия, ставшая методом управления и основным источником развала страны, эта анархия конечно наиболее болезненно и тягостно отражалась на том сложном хрупком организме, с которым мне приходилось иметь дело, - на армии и флоте.[7] В смысле реформ новая власть пошла чрезвычайно далеко. Ни в одной самой демократической стране не введены начала самодеятельности свободы и равенства в условиях военной организации и военного быта в таком широком объеме.[8] Я бы сказал, что мы даже несколько перешли роковую грань. Но во всяком случае теперь наступил момент, что необходимо остановиться на этом пути. А между тем безудержный поток гонит нас все дальше и дальше. А дальше этого начинается уже не созидание армии на новых началах, а неизбежный процесс разрушения. И я, который посвятил годы своей жизни[9] на то, чтобы сковать для России мощную армию, я не мог пойти на эту разрушительную работу, я не мог бы подписать своим именем такие приказы и законы, которые для меня представлялись бы толчком к быстрому разрушению наших вооруженных сил. Я как-то сказал одной делегации, явившейся ко мне с одного фронтового съезда и требовавшей; чтобы я дал свое согласие на ряд постановлений, которые этот съезд вынес и которые по-моему означали гибель армии, я сказал: вы можете перешагнуть через мой труп, но я своего согласия не дам, пускай моя рука засохнет, но я такого документа не подпишу.

Господа, в последнее время особенно участились эти симптомы разложения нашей армии. Теперь они уже составляют предмет общей тревоги, и я должен сказать, что я в значительной степени способствовал тому, чтобы эти разъедающие язвы во всем своем ужасе, без сгущения красок, но и без их смягчения открылись глазам армии и нации. Ибо я продолжаю верить, что если все мы, все - и Совет рабочих и солдатских депутатов, и каждый рабочий, и каждый солдат будут знать то, что я знаю, если эта грозная картина разложения армии предстанет перед нами с такою же яркостью и несомненностью, с какою она ясна для меня, то многие начнут поступать иначе, поняв, что для них другого решения не может быть, как остановиться на этом пути разрушения и постараться восстановить и утвердить те устои, без которых ни государство, ни армия, и особенно армия, жить не могут. Ведь все-таки на началах непрекращающегося митинга управлять государством нельзя, а еще менее можно командовать армией на началах митингов и коллегиальных совещаний. А мы ведь не только свергли носителей власти, мы свергли и упразднили самую идею власти, разрушили те необходимые устои, на которых строится всякая власть. Справится ли с этой задачей новое правительство - я не знаю, будем надеяться, что да; во всяком случае поможем ему в этом деле. Но я должен высказать некоторые опасения: не слишком ли далеко зашел этот [5] роковой разрушительный процесс и будем ли мы в состоянии остановить его развитие? Не нужно, господа,представлять себе, что это болезненное явление было результатом исключительно какой-то агитационной работы каких-то злонамеренных людей вроде Ленина и его соратников или просто легкомысленных или несведущих людей, которые не ведают, что творят. Господа, эта болезнь является не только результатом этих заразных начал. Несомненно, что почва была подготовлена давно и общим укладом нашей жизни, и постановкою народного воспитания, которое мало развило в массах чувство сознательного, деятельного и пламенного патриотизма, а главное - чувство долга, и этой тягостной войной, продблжающейся почти три года и истощившей морально и физически народные массы.[10] Виной этому конечно и какая-то беспросветность этой войны, недостаточно сознательное понимание ее целей, а главное - ее безрадостность. Ведь вот, если бы мы, как хвастался недавно Вильгельм в одной из своих прокламапий, если бы мы тоже вошли уже в четыре столицы и собирались войти в пятую (под пятою Вильгельм разумел Петроград), тогда конечно радостный воинственный энтузиазм поднял бы эти народные массы. Но когда мы видели только неудачи или условные полуудачи, когда меркла вера в старых вождей и подчас приходилось вести войну голыми руками, то вы видите психологическое объяснение данному роковому явлению какой-то размягченности и разрыхленности душ солдатских масс. А когда на эту готовую почву пахнуло с тыла этим дуновением мира, донеслись эти разговоры о возможности близкого заключения мира, о конференциях о мире без аннексий и контрибуций, то налицо оказались все те элементы, которые ведут к разложению и народной души и души армии.[11] Удастся ли нам вызвать и укрепить здоровые течения, удастся ли разогнать эти миазмы которые реют над нами, как над каким-то гниющим болотом? Обязанность наша во всяком случае до конца выполнить наш долг, на каком бы посту каждый из нас ни стоял: веру в родину мы терять не должны, ибо эту веру мы вправе потерять только одновременно с жизнью. Во всяком случае я должен повторить здесь то, что говорил в думском заседании и на делегатском съезде:[12] положение опасно, опасно до последней степени, но опасность заключается не только в грозности нашего военного положения, которое я вам нарисовал, но и в том, что этот анархический яд, отравив нашу государственную власть и подточив жизненные силы нашей армии, этот анархический яд проник во все поры нашей общественной жизни и нашего народного хозяйства, отравив или приостановив все функции народного организма. Ведь в настоящее время нет ни одного общественного или частного хозяйства, ни одного предприятия, ни одной организации, куда не проник бы этот анархический яд со своей разрушительной работой. Господа, я предвижу, что если мы в этой важнейшей области - в области экономических и социальных отношений - не совладаем с этим разрушительным процессом, то тогда, я думаю, Россия быстро захи реет, а затем и замрет. Ведь в самом деле мы и без того получили тяжелое наследство от прежней власти; в тяжелых условиях войны и общего внутреннего расстройства приходится налаживать дело. А к этому еще прибавилась анархическая разрушительная работа, которая разлагает эти последние ткани живого тела народного организма. Господа, если этот процесс теперь же не остановится, его [6] дальнейший ход и его исход несомненны. Когда начнет расстраиваться и замирать работа нашей промышленности, а потом и совсем приостановится, когда появится у нас массовая безработица, когда и в армию и в страну будут поступать предметы первой необходимости в уменьшающейся прогрессии, когда разрушительная работа отразится наконец на важнейшей отрасли нашей промышленности - сельскохозяйственной, когда разруха захватит и железные дороги, вследствие угрожающего нового кризиса с дровяным топливом, тогда, господа, мы получим опять ту картину, которую мы имели два месяца тому назад. Только кризис этот будет много острее и результаты его для государства более гибельны. И как бы не произошло то, о чем только вчера говорил на одном собрании представитель социалистической партии, как бы не произошел народный бунт - бунт, поднявшийся из глубины народных желудков. Но на этот раз бунт будет направлен не только против представителей власти, которая, как и старая власть, будет сочтена виновницей народного бедствия, но против всех общественных классов, которые играют руководящую роль в нашей народнохозяйственной жизни.

(Собрание приветствует входящего П. Н. Милюкова.)

А. И.  Г у ч к о в.  Господа! Если все это произойдет, а это неизбежно произойдет, если не удастся остановить развитие этого процесса, то тогда вы сами понимаете, чем окончится вся эта катастрофа и что водворится у нас после этой катастрофы. Господа, насущная проблема сегодняшнего дня стоит та же, как и стояла все эти два месяца, - это проблема власти, проблема создания твердой государственной творческой власти. Кризис, который мы эти дни переживаем особенно остро, конечно не создан этими днями и отнюдь не создан моим уходом, как мне ставили в упрек. Этот кризис мы переживаем ровно два месяца; он начался на другой день после создания нового правительства, когда оно взяло руль власти, как я уже говорил, будучи связано по рукам и по ногам; когда оно, по образному выражению члена Государственной думы Шульгина, было взято под подозрение и посажено под домашний арест,[13] с этого дня и начался этот тяжелый кризис. И если я своими речами пытался заразить общество той смертельной тревогой, которой я сам полон, если я своим уходом от власти еще более подчеркнул всю трагичность настоящего положения, то я, господа, этим путем не создал кризиса, я только попытался ускорить его разрешение и положить предел тому маразму, который казался мне опаснее всего. Мне кажется, что до известной степени я этого достиг. Можно, господа, относиться как угодно к той правительственной комбинации, которая сейчас созревает, можно сочувствовать и верить в ее спасительную силу, можно относиться к ней с некоторым меланхолическим скептицизмом и думать, что и эта комбинация будет все-таки бессильна окончательно разрешить ту задачу, которая стоит сейчас перед Россией, но во всяком случае эта комбинация является естественной и, я сказал бы, неизбежной стадией в этой благодетельной эволюции создания сильной власти, без чего крушение неминуемо.[14] Теперь кризис закончился, по крайней-мере на время, и страна получила некоторую передышку, чтобы оглядеться, опомниться и притти к какому-либо, может быть на этот раз спасительному, решению. [7]

Господа, я говорю, что можно относиться теоретически к этой комбинации с верой или с некоторым скептицизмом, но одно несомненно, что практически мы все обязаны всеми силами поддерживать ту правительственную власть, которая таким долгим и мучительным путем вновь сконструировалась. Мы все обязаны по совести, по чувству долга перед родиной поддерживать эту власть, потому что наша поддержка сделает эту власть сильною, а только сильная власть, - я скажу, вопрос второстепенный, в чьих руках, - только сильная власть может спасти страну от этой анархии, которая в дальнейшем своем развитии несомненно приведет нашу родину к гибели. И вот этими словами призыва всех общественных и политических сил - на помощь тому правительству, которое сейчас создалось, я и хотел закончить. (Голоса: «Браво!» Рукоплескания.)

М и л ю к о в.[15] (Рукоплескания.)  Мои объяснения относительно ближайших поводов для моего ухода будут заключены в несколько более тесные рамки, чем объяснения Александра Ивановича, насколько я успел его выслушать. Дело в том, что я и мои товарищи по партии, мы так смотрели на долг наш во Временном-правительстве, что уходить из него нам самим нельзя, что можем быть принуждены к этому только силой и что наш собственный уход был бы актом неправильным. И вы знаете, что с моим уходом в составе Временного правительства все-таки остаются мои партийные товарищи.[16] Из этого вы заключаете, что для нас как для партии вопрос не стоял так, что нам надо-немедленно, так сказать, разорвать и покончить наши отношения с этим вновь образовавшимся правительством, и тем более вопрос не стоял так, чтобы встать к нему в оппозицию. Вопрос, который встал для меня настолько решительным образом, что мне пришлось уйти, встал таким образом в несколько иной плоскости. Я даже и публично говорил, что я могу уйти только уступая силе, но я не предвидел того, что мне придется уйти, уступая не силе, а уступая желанию моих товарищей, их, так сказать, значительному большинству. Я с чистой совестью могу сказать, что не я ушел, а меня «ушли», так что совесть моя спокойна. Я стоял на своем посту до того момента, когда товарищи значительным большинством сказали: «Пожалуйста, очистите этот пост, потому что он нужен для других целей». Официально я не знаю для каких целей он там нужен, так что мои остальные сведения, так сказать, неофициальны. Вы и сами могли следить за тем, как моя деятельность в области внешней политики была согласна, как я думаю, со всем тем, что не я один, а и вы все разделяли. (Голоса: «Правильно!» Бурные рукоплескания.) Деятельность эта продолжалась в том направлении, в каком все вы считали необходимым вести настоящую мировую борьбу за те жизненные интересы России, которые с нею связаны. (Голоса: «Верно!») Противники мои говорили, что вместе с революцией, с- крутым поворотом во внутренней политике должна быть произведена революция, крутой поворот тоже и во внешней политике, что наша политика прежняя - это была дипломатия царизма, а что вот теперь должна наступить новая дипломатия.[17] Я пытался объяснить, что в области внешней политики положение стоит совершенно иначе, чем в области внутренней политики. Здесь можно было прогнать всю старую власть, или даже она сама ушла, начиная от стражников до губернаторов. Я не мог и не считал возможным сделать [8] то же в своей области. Я сохранил на месте все органы власти моего ведомства и сохранил для него возможность правильно и нормально функционировать. Я сделал перемены необходимые, но пока, за время моего пребывания в министерстве, они не были так значительны. Я исходил из мысли, что у нас нет царской дипломатии и дипломатии Временного правительства; у нас есть дипломатия союзническая,, потому что это та дипломатия, которая нами руководит вместе с союзными государствами (голоса: «Правильно!»), вместе с передовыми демократиями, которые с нами вместе пошли на это дело, заранее условившись, как они и как мы на него смотрим. Вы помните, что мы всегда развивали те мысли, что задачи этих передовых демократий в этой войне освободительные, что задачи эти заключаются в достижении осуществления принципа самоопределения народов и рядом с этим мы говорили, что эти задачи также в достижении жизненных задач, необходимых для интересов России. Мы сговорились с нашими союзниками относительно того, что общие усилия должны повлечь за собою в случае[18] нашей общей удачи и взаимные, нужные для жизненных интересов каждого из нас последствия. Мы в течение самой войны уже вошли в новые соглашения с государствами, которые только потому и пошли на эту войну, что соглашения эти были с ними заключены, как Италия и Румыния, в общем стоявшие на той же принципиальной освободительной точке зрения, на желании объединить или закончить объединение своей национальности и достигнуть осуществления своих жизненных задач. Таким образом не было царской дипломатии, была дипломатия союзническая, и мы были связаны на горе и на радость с нашими союзниками и моральным обравом должны были итти с ними вместе до конца в этой круговой поруке, в общей борьбе, единым фронтом. Нам казалось, что эта наша связь запечатлена теми миллионами жертв людей, которые потерпели все эти стороны в нашем круговом союзе, и что нельзя выйти из этого союза с таким односторонним решением. Вот почему мне и казалось, что существующие перемены, которые настали со времени изменения в нашем внутреннем строе, и сводились к тому, что теперь мы с чистой совестью, открыто и свободно от имени всей страны могли бы говорить то, что тогда говорили - может быть не все, а часть, представленная Государственною думою, - именно совершенно определенно встав на высоту тех высоких идей и задач, которые неоднократно провозглашались в союзных с нами странах очень многими видными общественными деятелями. Так я понимал эту свою задачу, и мне кажется, что так понимали наши отношения, нового правительства, к себе наши союзники. Они в появлении в министерстве иностранных дел вашего покорного слуги увидели знак того, что Россия не изменит обязательствам, которые она заключила, и целям, которые она себе поставила. И этим объясняется, я думаю, до некоторой степени их радостная уверенность в том, что революция достигла своей цели и что при новой свободной России она вложит еще большие силы, чем ею было вложено прежде в это общее дело, что создается известный энтузиазм в ведении войны, который удесятерит силы нашей армии. Мы же постоянно говорили, что прежнее [9] правительство не в состоянии было организовать страну для победы, и именно это было ближайшей целью нашего участия в перевороте, и естественно казалось, что за переворотом наступит именно тот результат, для которого в значительной степени этот переворот был сделан. Вот каким образом я смотрел на мою задачу во внешней политике, и некоторым подтверждением сначала этого взгляда было быстрое признание нас нашими союзниками, союзными державами, что конечно имеет несомненно удельный вес. И вот в течение довольно продолжительного времени мне казалось, что я веду внешнюю политику в полном согласии с остальными моими товарищами во Временном правительстве. Но через некоторое время оказалось, что извне вносится другой взгляд, другая теория, так сказать, которая основана на взглядах незначительного меньшинства заграничных социалистов, поставивших своей задачей еще до войны не допустить войны, а после начала войны - прекратить ее, так как война - это дело капиталистов, цели войны - это империализм, задача пролетариата - принудить свои правительства прекратить войну. Задача эта, так поставленная, была довольна трудна, потому что ее представляло за границей только незначительное меньшинство социал-демократии, так как большинство социалистов во всех союзных странах оказалось национальным, а не интернациональным, т. е. примкнуло к идее защиты страны и к идее борьбы против германского милитаризма, который мешал созданию прочного мира. Понятно, что несоциалистические, буржуазные партии тем более стояли на этой национальной точке зрения, и казалось, что в России ничего такого не произойдет, что изменило бы эту общую картину. То меньшинство социалистов, которое пробовало проводить те взгляды, о которых я вам сейчас упоминал, оно составляло совершенно ничтожное меньшинство, которое тщетно пыталось при германской поддержке и при поддержке швейцарских социалистов устроить международный конгресс и установить как бы видимость жизни Интернационала. Это им не удалось в швейцарской деревушке Циммервальд и еще больше не удалось в Кинтале, где они собрались через год. И вот эти циммервальдские и кинтальские идеи, которые там представляли достояние очень небольшой группы, не имевшей никакой возможности повлиять на общественные настроения, у нас они широким потоком прошли через те же каналы, и я должен сказать, что я считаю, что они нам принесли созданную в Германии формулу через посредство швейцарских социалистов и наших собственных изгнанников, которые, вернувшись в Россию, начали широкую агитацию в пользу циммервальдских идей, и это выразилось в принятии довольно широким кругом общественного мнения, плохо осведомленным обо всех этих заграничных явлениях, принятии радикальной формулы западного национального меньшинства социал-демократии. Сюда относится эта знаменитая формула «без аннексий и контрибуций», на признании которой настаивали прежде всего представители того мнения, что Совет рабочих депутатов должен распространить свое влияние на правительство.[19] Я совершенно естественно, зная, куда идет эта формула, зная, откуда она выходит, весьма энергично воспротивился ее принятию. Я должен сказать, что немногие из моих товарищей меня поддержали и пришлось согласиться на издание этого документа от 27 марта,[20] потому что он являлся компромиссом между моим взглядом и между [10] взглядом большинства. Большинство настаивало на введении не этой формулы «без аннексий и контрибуций», а указания на то, что мы не преследуем захватных целей, что совершенно правильно, и еще целого ряда таких выражений, которые не имеют уже того смысла, как формула «без аннексий и контрибуций». Мы с одной стороны - я в частности - настаивали на том, чтобы туда были внесены фразы, что мы верны нашим обязательствам и что мы в то же время сохраняем наши права, права нашей родины. Это указывало, что мы до тех пор, пока другой не отказался от своих прав, не откажемся от наших. Там было внесено указание, что мы не хотим, чтобы Россия вышла из войны ослабленной в своих жизненных интересах. Эти указания гарантировали мне свободу действий в ведении той политики, которая и была намечена раньше. Но конечно, так как эта формула была компромиссом, то настаивавшее на этом компромиссе течение ею не удовлетворилось, и потребовали развития ее, развития в другую сторону, в сторону того течения, которое не смогло победить сразу. Даже надо сказать, что тут была такая стратагема, тут был выбор между двумя решениями: одно решение было такое - считать, что этот компромисс неудачный и отвергнуть формулу, принятую Временным правительством в его воззвании 27 марта, и была другая возможность - признать, что это удачный исход, и истолковать эту формулу именно в смысле тех, кто настаивал на определенном ее значении. Надо сказать, что последнее решение было умнее, и оно было принято и использовано. В рабочей печати повсюду раздавались хвалебные гимны в честь этой формулы, понимаемой именно в смысле сокращенной формулы «без аннексий и контрибуций». Это было не так, но вашему покорному слуге не приходилось входить в полемику и в газетные споры, когда ему говорили, что это только его личное мнение, то мнение, которое собственно совпадало с направлением русской политики. Наступил другой момент, когда стали настаивать, чтобы этот документ, которому я намеренно придал форму обращения к согражданам, а не дипломатического акта, чтобы превратить этот документ в дипломатический акт и настоять на том, чтобы союзники немедленно вошли с нами в переговоры пересмотра самого их содержания в том духе и в том значении этой формулы, какое ей хотели придать, т. е. «без аннексий и контрибуций». Я решительно отказался и после новых переговоров, которые привели к новому компромиссу, я согласился не ноту направить, но препроводить самый документ при бумаге, которая, так сказать, гарантировала бы наше ведомство иностранных дел от злоупотребления таким неверным пониманием того компромисса. Именно в своей препроводительной ноте я говорил совершенно определенно, что мы не стоим за сепаратный мир, что мы считаем, что силы нашей армии должны быть больше, а не ослабнуть вследствие революции, т. е. целый ряд заявлений, которые соответствовали заявлениям, ранее делавшимся, и таким образом обеспечивали союзникам, так сказать, нашу лойяльность.[21] Вот, препровожденная таким образом нота, как вы знаете, вызвала уже страшнейшее раздражение против меня лично. В ней видели шаг назад, и состоялось то уличное движение, которое правда в конце дня превратилось в овации по адресу Временного правительства и моему лично.[22] Но эта была все-таки только временная победа. [11] Желавшие вести дальше эту линию и требовавшие раскрыть компромисс в направлении этой формулы «без аннексий и контрибуций», они продолжали свою борьбу, и вот вопрос стал таким образом, что они уже решили, что они сами будут вести ту линию, которую отказывался вести я. Это совпало с разговорами о коалиционном кабинете, и социалистические партии во внегласных переговорах о составе этого будущего кабинета первым условием поставили, чтобы министр иностранных дел оставил свой пост. На это очень значительное большинство моих товарищей, 7 членов кабинета, согласились и с своей стороны выговорили, так сказать, в виде уступки, что все-таки я останусь в самом кабинете, но переменю портфель. Эти предложения были мне сделаны, и это есть те предложения, которых Я принять не могу, - вы поймете почему. (Голоса: «Правильно!» Рукоплескания.) Завтра вероятно будет напечатана декларация правительства,[23] в которой задачи внешней политики будут поставлены так, как я не хотел их поставить, и, хотя бы другое лицо вело эту внешнюю политику вместо меня, я не могу принять на себя эту ответственность за такую постановку. Я считаю, что она вредна и опасна для России. Опасна потому, что, не достигая той цели, которой хочет достигнуть, она значительно расстраивает наши отношения с союзниками. Правда, для моих оппонентов это повидимому не совсем еще ясно. Затем для меня было очевидно, что переменить портфель на портфель министра народного просвещения все-таки не значит освободить себя от ответственности за внешнюю политику (голоса: «Правильно которую я вел в течение всей сессии Государственной думы, всей войны; взгляды мои известны всему свету, и я не могу нести такой ответственности. Вот почему я ушел. Повторяю, что этим объяснением я не затрагиваю другой стороны вопроса - моего взгляда на коалиционное министерство. Я сейчас уже указывал, что этот взгляд все-таки не помешал некоторым нашим товарищам войти в коалиционный кабинет и испробовать, нельзя ли эту тягость нести еще дальше, и нельзя ли, присутствуя в кабинете, все-таки продолжать то дело, которое вели они и раньше. Лично я считаю, что кабинет этот является конечно попыткой весьма решительной. Она может оказаться и рискованной, но несомненно, что она достигает совершенно определенных положительных целей, двух целей главным образом: 1) она усиливает власть и делает возможным создание Временного правительства единого, чего до сих пор не было. Это собственно и есть смысл обращения к Совету рабочих депутатов. Пускай Совет пошлет своих представителей, пускай он сочтет себя ответственным за ведение дела, пусть он выделит правительство и пускай это правительство считается уже единым. Это первая задача. Будет ли она достигнута - этого я не знаю. Ведь в Совете рабочих депутатов идет борьба мнений, и вы знаете, что не все хотели войти, очевидно те, которые не войдут, будут продолжать критику тех, кто вошел, и весьма возможно, что социалисты, вошедшие в состав правительства, окажутся под таким же градом нападений, какому подвергалось правительство без социалистов. Я этого не говорю, но очевидно, пока это произойдет, мы будем иметь дело с несомненным усилением власти. Эта задача, особенно в надлежащее время, будет достигнута. Еще важнее быть может другая задача - это вопрос о том, чтобы переломить настроение на фронте, переломить настроение той армии, которая представила себе, [12] что все эти пацифистские стремления и воззвания в сущности равносильны уже состоявшемуся примирению и что поэтому уже воевать не нужно. В самом деле, раз мы отказались от завоеваний, так зачем воевать? Вот это настроение должно быть переломлено при старом Временном правительстве, потому что к нему доверие солдатских масс было недостаточно.[24] Наоборот, Совет рабочих депутатов пользуется всем доверием этой массы, и когда нас спрашивали, как бы устроить, чтобы солдаты понимали, что даже задачи обороны не ограничиваются обороной в узком смысле и предполагают наступление, мы говорили: обратитесь к Совету рабочих депутатов, чтобы он сделал воззвание, в котором это было бы сказано, и солдаты ему поверят. Совершенно естественно, что министерство, составленное из представителей партий, поддерживаемых Советом рабочих депутатов, может достигнуть этой цели, и как ни осторожно Совет рабочих депутатов относится к задачам войны, но тем не менее в завтрашней декларации будет сказано, что наступательные действия не исключаются, что поражение России было бы даже опасным для самой революции и что надо продолжать воевать хотя бы для тех ограниченных и узких целей, которые ставятся победившим течением. Для данного момента это самое важное, чего мы можем достигнуть. Какие бы мы прекрасные формулы дружбы к союзникам ни писали, но если все-таки армия останется бездейственной, то конечно это будет фактической изменой нашим обязательствам, и наоборот - какие бы страшные формулы ни написали изменяющие лойяльности, но если армия фактически будет воевать, то конечно это будет фактическое соблюдение наших обязательств по отношению к союзникам.[25] И вот то, что такое решение оправдывает, т. е. оправдывает попытку создания коалиционного кабинета. Таким образом я считаю, что в общем появлений этого кабинета есть акт положительный, что он во всяком случае даст возможность надеяться на достижение двух главнейших целей настоящего момента, а именно - усиления власти и перелома настроения в армии. Но я думаю, что постольку, поскольку эти наши надежды исполнятся, мы должны поддержать вновь образовавшееся Временное правительство. (Рукоплескания.)

Ш у л ь г и н.  Господа члены Государственной думы! Позвольте поделиться с вами теми мыслями, которые возникли у меня, когда я слушал двух наших товарищей, вернувшихся опять в нашу среду, в особенности Александра Ивановича Гучкова. Господа, я считаю, что роковая ошибка была сделана в первые дни революции. Почему? Потому, что, если вы помните, в то время доходили к нам с разных концов фронта сведения, что армия под первым порывом, под первым дуновением того энтузиазма, который вызвал этот переворот, рвалась из окопов и требовала от своих офицеров: «Дайте нам показать врагу, как сражается свободный русский народ».[26] Да, такое вдохновение было. Но вот этим подъемом не только не воспользовались, а его постарались всеми средствами затушить, и вместо того чтобы поддержать армию в этом настроении, ей сказали: «Пожалуйста, вы не беспокойтесь там, в окопах, у вас есть настоящий враг, вовсе не немец, а буржуазия, поэтому вы занимайтесь [13] в окопах тем, что хорошенько смотрите за вашими офицерами, чтобы они не устроили контрреволюции, а с немцами мы справимся воззваниями». Вот, господа, этот посев дал всходы. Немцы, убедившись, что наша армия, которая братается сними, достаточно безопасна, перебросили свои войска на западный фронт, а ответа на воззвание мы до сих пор не получили. Кажется этого было бы достаточно, для того чтобы понять этот урок. Но нет, оказалось, что этого недостаточно. У нас оказались такие неисправимые любители немцев, которые признают, что немцы ни в коем случае виноваты быть не могут, и поэтому, если война продолжается на западном фронте с союзниками, то очевидно в этом виноваты союзники. И вот начался второй посев, началась агитация против союзников. Англия, Франция и Америка были объявлены буржуазными странами, с которыми надо так же бороться, как и с русскими буржуями. Господа, этот посев дал всходы, но плоды он еще даст в будущем. Я позволю себе утверждать, что если еще некоторое время будет продолжаться это положение, при котором все силы немцев невозбранно сражаются на западном фронте, а у нас фактическое перемирие, то союзникам нашим придется порвать с нами. (Голоса: «Верно, позор!») И вот тогда положение будет поистине трагическим (голос: «Позорным!»), потому что может быть два исхода: один исход - сжавши зубы, давя естественное раздражение против нас, союзники будут продолжать борьбу на своем фронте, не обращая, так сказать, на нас никакого внимания. Тогда в конечном итоге наступит то, что сегодня вы можете прочесть в речи германского канцлера, который говорит: «Конечно мы можем установить добрососедские отношения с Россией и даже никакой тени горечи не останется при этом».[27] Господа, эти добрососедские отношения будут тем, что немец нам столько раз обещал, - что славянство будет удобрением для германской культуры; это будет потому, что мы всецело останемся в их власти. Среди других народов мы будем париями, отверженными. У нас только и света будет, что немцы. К другим народам мы пойти не можем. И вот над нами высокая рука Вильгельма будет протянута, он будет покровительствовать нам, и на него мы будем молиться. Может быть другой исход, не менее трагический, а именно, что ни в Англии, ни во Франции невозможно будет сдержать того чувства гнева их народов, вполне, увы, возможного гнева против России, которая предала их в самую трудную минуту. Этот гнев заставит их правительства заключить мир с Германией за наш счет. Потому что, господа, ведь это очень просто. Ведь как бы ни дорога была немцам Эльзас-Лотарингия, но если менять ее на Польшу, с своеобразной независимостью германского образца, т. е. с немецким принцем, менять на Литву, тоже.«независимую», с немецким принцем (голос: «Юго-западный край»), плюс Украина с австрийским принцем, тоже «независимая», и Курляндию, если все это в общем сообразить, то уверяю вас, что говорить об Эльзас-Лотарингии и о Триесте смешно. Господа, я верю, что этого не будет, но ведь есть всему предел на свете, и если действительно будет продолжаться та позорная картина, которая сейчас продолжается, то можем ли мы в душе своей осудить эти западные народы, если им придут в голову такие мысли. Ведь это же безумие, господа, говорить, что в Англии, Франции и Америке не народы воюют, а правительства. Когда говорят это об Англии, которая дала 4 миллиона добровольцев, - это смешно.[28] Население [14] Англии около 40 миллионов с лишком. Еслу примять в расчет, что половина - женщины, то выходит, что из каждых пяти или шести мужчин один пошел добровольно на войну. И после этого можно говорить, что воюет не народ, а правительство его к этому принуждает! Возможно ли это? Мы недавно праздновали 27 апреля - 11-ю годовщину нашего парламента. И вот смешно было слышать, как в 11-ю годовщину парламента бросались такие мысли по отношению к народу, который может праздновать 711-ю годовщину. Я считаю оскорбительными для Англии мысли, что этот народ позволил бы своему правительству вести не ту политику, которую народ этот желает. А Франция? Мы ведь предлагаем собрать Учредительное собрание на основе всеобщего равного тайного голосования и т. д. Очевидно этому Учредительному собранию мы будем верить. Очевидно те слои, которые его так добивались, считают, что это правильный счет голосов и что будет правильное представительство народное, которое выскажет волю народа. Но ведь во Франции, за исключением того, что там не избираются женщины, избрание идет именно по этому принципу. Почему же этому Учредительному собранию мы будем верить, как богу, а парламент французский будем считать, что это не воля народа? (Голос: «Это невежество».) Ведь это же нелепость. А Америка? Неужели можно нанести более тяжкое оскорбление Америке, как сказав, что она воюет не по своей воле, а по приказанию президента Вильсона? И вот я считаю, что в высшей степени неосторожно по отношению к союзникам где-либо и когда-либо заявлять, что воюют не сами народы, а правительства. Нет, воюют народы, и если мы отойдем от них, то отойдем от народов; мы останемся одни, мы отрекаемся от всей цивилизации, и если хотим, то можем заключать союз разве с Азией. Господа, сегодняшний день - это день перелома, потому что сегодня формируется то правительство, - по моим сведениям оно еще не готово, только формируется, - которое существенным образом переместит все-таки центр тяжести от одних слоев населения к другим, ибо мощной струей в это правительство войдут представители социалистической демократии. Мне хотелось бы, чтобы в эту минуту положение было совершенно ясное. Я хотел бы, чтобы вы знали следующее: если эта социалистическая демократия борется за руль государственного корабля для того, чтобы спасти Россию, я хотел бы, чтобы она знала, что у нее не два врага, как об этом всегда твердилось: один на фронте, а другой в тылу - буржуазия, я бы хотел, чтобы она знала что если действительно она борется за спасение России, то буржуазия ей удара в спину не нанесет. (Голоса: «Браво!» Рукоплескания.) Господа, позвольте мне сказать еще несколько слов. Я был всегда по воспитанию, по всем своим склонностям, по всем унаследованным традициям, я был всегда монархистом. Я считаю, что для России республика есть какой-то сон, так всегда думал. Но, господа, сейчас мы имеем фактически республиканское правительство. И я говорю: если это республиканское правительство спасет Россию, я стану республиканцем. Надо посмотреть и с другой стороны. Мы должны себе дать полный отчет в том, что эта перестановка, которая происходит, что это передвижение центра тяжести государственной и общественной жизни в другое место, оно всех нас, буржуев, можно сказать, раздавит, - в земствах, в самоуправлении, в государственном управлении. Весьма [15] возможно, что никто из нас не увидит света, в этом смысле нас совершенно отодвинут, и мы потеряем всякое значение. Тем не менее я утверждаю, что мы предпочитаем быть париями в России, чем пользоваться какой угодно властью и привилегиями в стране, которая будет находиться в зависимости от Германии. (Голоса: «Браво!» Рукоплескания.) Я, господа, скажу больше. Не только политический уклад может перемениться; я знаю отлично, я отдаю себе отчет, что если эта социалистическая демократия сейчас выведет Россию из этой страшной беды, она сделает такое дело, она выдержит такой экзамен, что в первый раз быть может в истории мира будет сделана проба социалистического государственного устройства. И я это понимаю, я понимаю последствия и говорю: мы предпочитаем быть нищими, но нищими в своей стране. Если вы можете сохранить нам эту страну и спасти ее, раздевайте нас, мы об этом плакать не будем. (Голоса: «Браво!» Рукоплескания.)[29] Но я должен сказать, единственный путь к спасению лежит через войска, лежит в том, чтобы эти войска, загоревшись всем жаром, всем пылом революционного воодушевления, перешли в наступление против врага всякой свободы, против Германии. (Рукоплескания.)

С а в и ч.  Господа, вы выслушали печальную летопись борьбы, которую два месяца вели наши товарищи, наши друзья и наши вожди в первом общественном министерстве. Они оба ушли. Один из них сказал, что его заставили уйти. Другой не сказал этого, но его тоже заставили уйти, и заставили их обоих уйти одни и те же общественные и политические силы. После революции центр тяжести в политическом нашем строе, реальное соотношение сил настолько изменилось, что сила перешла в те партии, которые ближе всего отвечали лозунгам и требованиям широких масс, демократических масс, солдатских и рабочих. Я даже скажу так: сила перешла в те партии, которые могли давать больше обещаний, которые в своем арсенале имели больше запасов демагогических приемов. И вот, постепенно мы видим, как сила массы начинает давить на тех, которые являются представителями силы ума и государственного разута . (Голоса: «Правильно!»)

[Дальнейшая часть стенограммы речи Савича опускается, так как она не вносит ничего нового по сравнению с речами предыдущих ораторов (В. В. Шульгин, Л. И. Гучков, П. Н. Милюков). Слово предоставляется Маклакову.]

М а к л а к о в.  Господа, я не собирался говорить сегодня. Мне представляется, что положение у нас настолько ясно, диагноз, который поставлен, настолько бесспорен, и даже средства лечения, которые нам предлагают, столь несомненны, что говорить в этой среде между собой почти что и не о чем. Положение конечно совершенно трагично. Ведь, господа, в какую бы форму мы ни облекали основную мысль: сказали бы мы так, как Керенский, перефразируя старинную анафему Ивана Аксакова, который воскликнул в минуту горя: «вы не дети свободы, вы взбунтовавшиеся рабы»,[30] будем ли мы говорить дипломатическим языком Временного правительства, которое объяснило, что социальные связи разрушаются скорее, нежели созидаются новые, каким бы языком мы ни говорили, под этими словами скрывается одна главная мысль: Россия оказалась недостойной той свободы, которую она завоевала. (Голоса: «Правильно!»)[31] Господа, это скажут про нас, если эта угроза совершится, потому что можно разбирать отдельные ошибки, которые [16] сделаны классами, партиями, лицами, можно говорить, что Временное правительство проявляло слишком мало власти, а Совет рабочих и солдатских депутатов - слишком много власти, можно горько пенять, как я пеняю, что Временное правительство не поняло в свое время, какую поддержку ему могла бы оказать Государственная дума (голоса: «Правильно!» Рукоплескания), можно говорить, что оно не поняло значения того, что Государственная дума была упразднена и заменена классовым представительством Совета рабочих и солдатских депутатов, можно упрекать тех, которые молчали, можно многих упрекать, но ведь, господа, мы не обойдемся в России ни без буржуазии, ни без пролетариата, ни без отдельных течений, ни без отдельных лиц.[32] Итог будет подведен под всем и итог может оказаться такой: Россия получила в день революции больше свободы, чем она могла вместить, и революция погубила Россию. Вот, что могут сказать, и когда проклянут революцию, то проклянут и тех, кто ее сделал. Перед нами стоит задача: избавить себя от того проклятия, потому что мы, Государственная дума, себя с этой революцией все же связали. Мысль, что Россия может оказаться недостойной свободы, которую она получила, мысль эта заставила Керенского жалеть о том, что он раньше не умер, но эта мысль для других будет не разочарованием, а только подтверждением их прежних горьких сомнений. Господа, я хочу говорить всю правду; нас, Государственную думу, не раз упрекали с левых скамей за то, что мы не хотим революции. Да, это была правда. Мы не хотели революции во время войны. У нас было опасение, что эта задача - устроить революцию во время войны, переменить государственный и связанный с ним общественный,строй, произвести эти потрясения и благополучно довести войну до конца, - выше сил какого бы то ни было народа. Вот какие сомнения были у тех, кто действительно не хотел революции во время войны. Но, господа, наступил момент, когда для всех стало ясно, что довести войну до конца, победить при старом строе невозможно, и для тех, кто верил, что революция гибельна, для тех явилось долгом и задачей сделать революцию сверху, спасти Россию от революции снизу государственным переворотом сверху. Вот та задача, которая стояла перед нами, и задача, которую мы не исполнили. И если, господа, потомство проклянет эту революцию, то оно проклянет и тех, которые во-время не поняли, какими средствами можно было бы ее предотвратить. Но теперь все совершилось, мы получили то, что революция вышла снизу, мы получили, что всякая сдержка ушла, что, как бывает во всех революциях, народ получил полноту всяких свобод. Еще не было страны, где бы это не сопровождалось эксцессами, еще не было времени, где бы это могло родиться безболезненно. Эти эксцессы болезненны, мы должны были предвидеть, мы их предвидели. Сейчас поздно о них горевать, нужно смотреть, можно ли избавиться от того, что эксцессы эти оказались сильнее того здорового, что приносит с собою переворот, можно ли этого избежать и как это сделать? Перед нами нарисовали безотрадную картину того, что будет, если эти чувства, вышедшие с самого дна народного организма, во время его переустройства окажутся сильнее того здорового инстинкта, который создает государство. Мы видим массу дурных инстинктов,[33] которые вышли наружу, видим нежелание сознать свой долг перед родиной. Мы видим, что во время жестокой войны страна есть страна празднеств, [17] митингов и разговоров, страна, отрицающая власть и не хотящая ей повиноваться. Мы, - я говорю не про нас, я говорю про Россию в ее совокупности, о тех слоях, которые составляют силу России: для нее это новое положение слишком ново и дело в том, что оно позволяет, ошибаться. Она до сих пор на настоящую дорогу не стала. Что же сделать? Если эти силы окажутся сильнее здоровой государственной силы, что будет тогда? Будет ясно - ни одна власть не устоит. Та власть, которая не сумеет потакать инстинктам, та власть, которая погнушается льстить им, та власть будет свергнута этой массовой силой; власть будет леветь все больше и больше, пока страна будет праветь все дальше и дальше.[34] Перед страной будет становиться призрак и ужас анархии, ужас национального позора, а те вожаки, которые этого не понимают, будут видеть в этом контрреволюцию и сражаться с этим так же жестоко и беспощадно, как когда-то с нами сражалась старая власть. Власть идет все левее и левее, страна идет все правее, и власть останется без поддержки страны и падет в тот день,- «не весте ни дня ни часа», - когда придет историческая Немезида, как пала когда-то старая власть. Вот что будет, если только народный инстинкт, инстинкт русского народа, который создавал русское государство, не сумеет без опыта, который перенесет на своих плечах, не сумеет заранее внутренним оком увидеть, куда его влекут, увидеть ту бездну, к которой он приближается, не сумеет распознать в словах, которые он слышит, что есть лесть, угодничество, от того, что есть суровая правда, не сумеет всей силой организма, который не хочет погибать, остановиться хотя бы на краю той пропасти, к которой он приближается. Вот, господа, что будет, если мы этого сделать не сможем. Если Россия тут остановится - да, это есть великая Россия, которая достойна свободы; если она упадет - народ получит то, что он заслужил . Но отношения многих к этому опыту очень различны. Одни видят ужас того пути, который стоит перед Россией, и в молчании отходят в сторону, ждут, когда все совершится; другие быть может злорадствуют тому, что перед нами развернулось. Появляются теперь и правые пораженцы, которые говорят: поражение России будет спасением, но на такие позиции не можем стать мы, Государственная дума. Савич правду сказал: мы в такое положение нейтралитета стать не можем. Господа, с нас снимали и до сих пор снимают честь революции. Нам говорят с левых скамей, поскольку можно говорить фигурально о скамьях, нам говорят слева: революцию сделали не вы, буржуазия, а солдаты и пролетариат. Господа, в минуту восторга и гордости за нами могут отрицать честь революции, но ответственности за нее с нас не снимут. Мы должны сказать себе прямо, что если бы в тот день, когда началось движение войск и народа в Петрограде, если бы Государственная дума не встала бы вместе с ними против власти, - эта революция не дожила бы до вечера. Государственная, дума, которая не делала революции, которая не хотела ее, потому что она видела все то, что она может с собой принести, Государственная дума в тот день, когда свершилось все то, что должно было свершиться, поняла что для нее участие в этом движении если не есть вопрос веры, то вопрос чести. Государственная дума не могла не знать. что она шла по той дороге, которая привела к революции, и что во имя патриотизма и спасения России она губила старую власть. Она не могла не знать, что с верой в нее, в Государственную думу, пришли солдаты [18] к Таврическому дворцу, она должна была понять, что если бы это кончилось разгромом их, то эта кровь пала бы на наши головы. Нам оставалось сделать эту последнюю ставку, нам оставалось понять, что если революция не удастся, то мы должны погибнуть вместе с солдатами, а если она удастся, то это будет наше общее дело. И вот почему Государственная дума отрекаться от этого детища не может, и задача ее быть вместе с ним до последней возможности, быть вместе с новым порядком, пока новый порядок сам не обернется против нее. Он может от нас отвернуться, может нас раздавить, но мы будем с ним, пока мы можем верить, что он служит России. Мы видели здесь, что некоторые из товарищей наших, из министров, сочли своим долгом уйти из правительства; я говорю: они были правы, и в это я входить больше не стану, но перед нами стоит другой вопрос: мы то можем ли уйти от этого правительства, можем ли мы повернуться к нему спиною (председатель: «Конечно, нет!»), занять позицию нейтралитета? Я рад, что ушедшие министры сами призвали нас ему помогать, я рад, что в этом нет разногласия, что мы можем все сказать этому правительству: вы взяли на себя тяжелое бремя, удастся ли вам или нет, мы не внаем, но мы с вами, покуда вы это бремя несете.

Среди тех задач, которые может ставить себе власть в настоящее время, среди всего того, что она выбирает как насущные нужды, есть два равно важных положения, перед властью стоят две задачи. Во-первых, избавить нас от того позора, что мы, не разорвавши союз, воевать перестали. Избавить нас оттого позора, что мы, как предатели, бросили тех, кто помогал нам в трудное время.[35] Мы должны воевать, не ставить сейчас условий мира (я понимаю Милюкова и других-все разногласия по этому вопросу я оставляю в стороне), но Милюков был прав, сказав, что здесь важнее не то, что мы пишем, а то, что мы делаем. И сейчас наш единый долг, без которого нам стыдно будет смотреть в лицо за границей, наш долг воевать и наш долг, в то время, когда все силы врага переведены на Запад, наш долг наступать. (Бурные рукоплескания.) Вот, что мы должны сделать. И я рад сказать, что новое правительство понимает это в полной мере. Новое правительство ставит своею задачею сделать войско способным к наступлению, оно ставит своим долгом двинуть вперед свои войска. И покуда оно не отреклось от этой мысли, я не буду спорить с ним о формулах мира. Я не буду подчеркивать тех разногласий, которые может быть выйдут в определении целей войны между нами. Я скажу нам и нашим союзникам: мы двинулись вперед, мы уже не отступники, мы не дезертиры, мы воюем вместе с вами, и правительство, которое это обязательство исполнило, исполнило первый свой долг; и второе дело, господа, для того чтобы можно было воевать, чтобы можно было говорить о наступлении, нужно, чтобы страна была способна воевать. А чтобы она была способна воевать, нужно чтобы был порядок внутри. Покуда нет власти - нет порядка, до тех пор может итти только один процесс разложения. Власти не было до сих пор, - я не вхожу в причины этого, - но ее не было. Новое правительство обещает, что власть эта будет. Оно пойдет на большие социальные реформы, пойдет на них сейчас, а не после, оно может, как Шульгин верно говорил, пойти гораздо дальше, чем нужно, но пусть оно прежде всего создаст власть; ибо до тех пор, покуда творятся такие беззакония, о которых не мечталось даже при старом режиме, покуда [19] всенародные разбои и грабежи покрываются именем принципиальной анархии, до тех пор власти нет. И новое правительство до сих пор обещало нам создать эту власть; и покуда оно не отреклось от этой задачи, покуда оно держится этого обещания, у нас нет морального права относиться, я не говорю враждебно, но хотя бы равнодушно к его начинаниям, как бы мы ни разногласили с ним в разных программных вопросах. Спасение международной чести России и спасение России как государства, - в этом состоит вся программа момента, в этом весь долг правительства и все то требование, которое мы ему от себя ставим. И потому, господа, я говорю, что ясен диагноз, ясны и средства лечения, ясно, что правительство не может ставить другой программы, как ту, какую оно себе поставило. Ясно, что мы не можем иметь другой политики, как помощь этому правительству всевозможными средствами, и отдельно - как отдельные члены Думы, и еще больше - как Дума. Ясно и то, что если вообще мыслимо спасение России, то на этом последняя ставка. Если же это всенародное правительство, правительство обновления, если при той поддержке, которая ему со всех сторон будет оказана, если и оно не спасет России, если и тогда нас раздавит Вильгельм, если и тогда, подчиняясь Ленину, побегут назад солдаты,[36] если и тогда анархия будет все разрушать и продолжаться, то, господа, какие бы слова мы ни говорили, где бы мы ни искали виновных, как бы каждый из нас себя ни оправдывал, потомство проклянет наше время, проклянет нашу революцию и проклянет всех тех, кто к ней приобщился. (Бурные рукоплескания.) Мы знаем и все знают, что стоит последняя ставка на Россию; это знают все, кому дорога Россия. Для тех же, кому Россия не так дорога, пусть они знают, что стоит ставка и на революцию, и в момент этой ставки решается судьба России и революции одинаково. Господа, нам говорили не раз, что монархия всегда отождествлялась с Россией: итти за Россию значило итти за царя. Не таков ли был возглас военный: за царя и отечество? Но народ почувствовал в один момент, что эти понятия разошлись: нельзя было итти за царя с его политикой, идя в тоже время за отечество. И Россия, большая Россия снизу доверху, привилегированная и непривилегированная, пролетариат и буржуазия - все сказали: за Россию и против царя. Царь остался один, он и погиб. Но берегитесь, когда в глубине души каждого явится другое противоположение: за революцию или за Россию? Когда нельзя будет говорить, что революция свергла трон за Россию, когда она предаст нас снаружи, как внутри, когда предстанет возможность такого кощунственного предположения, неужели думает кто-либо, что народ скажет: я за революцию и против России? (Голоса: «Никогда!») Да, тогда подымется этот поток «за Россию», - и от революции ничего не останется. Господа, правительство знает, какую ставку оно поставило, знаем это и мы. Пусть знает и русский народ, что это - последняя ставка. Но кто помешает этому, потому ли что он будет продолжать пропаганду, пришедшую из Германии, или потому, что он партийные счеты поставит выше национальных задач, пусть он знает, что он изменник России, и что мы будем смотреть на него, как на изменника. (Бурные рукоплескания и голоса: «Браво!»)

[Далее следует речь Александрова, которая нами опускается, так как повторяет лишь общие фразы о. необходимости наступления и «верности» союзникам.) [20]

П р е д с е д а т е л ь.  Господа! Позвольте просить занять места Член Государственной думы Савич обратился ко мне с ходатайством, вами поддержанным, указывая на необходимость продолжать наши частные беседы на те жгучие вопросы, которые здесь нами поставлены. Вы помните, господа, что было время, когда я вам говорил, что настанет час, когда собрания Государственной думы в частных закрытых совещаниях сделаются насущной необходимостью для страны? Я считаю, что этот час теперь настал. Та тревога и та опасность, в которой находится наше государство, здесь достаточно очерчены. Я ничего не имею прибавить более к тем прекрасным словам, которые были здесь произнесены, и думаю, что, продолжая периодически наши заседания, высказывая свои мнения как народных избранников, хотя бы в закрытых частных совещаниях, мы сделаем то, что народ от разумного русского веча услышит слово правды, предостережения и указания на то, как надо вести государственный корабль, какие опасности ему грозят и что может быть предотвращено. Я убежден, господа, что вы всецело присоединитесь к призыву поддержать вновь образовавшееся правительство. Против этого, я думаю, никто возражать не будет. (Рукоплескания.) Необходимо бы произнести еще несколько слов по поводу того, что высказано здесь о значении и продолжении войны. Мне внесена формула, если это можно назвать формулой, которую я сейчас оглашу и поставлю на ваше голосование: «Частное совещание членов Государственной думы обращается к Временному правительству в момент его пересоздания с настоятельным напоминанием, что в основу внешней политики в вопросах войны и мира должны быть положены попрежнему начала безусловной и стойкой верности нашим доблестным союзникам, ибо с этой верностью неразрывно связаны и жизненные интересы России и ее честь». (Рукоплескания.) Угодно принять эту формулу? (Баллотировка.) Принято единогласно.

С т е м п к о в с к и й.  Я думаю, что у нас не будет двух мнений о том значении нашего собрания, которое только что закончилось. Причиной и поводом к этому собранию послужила «крыса», убежавшая с гибнущего корабля. Так по крайней мере, судя по сообщениям «Маленькой газеты», выразился Керенский об Александре Ивановиче Гучкове. Я не знаю, что имел в виду Керенский, пуская это крылатое слово, но только могу сказать со своей стороны, что обыкновенные крысы могут только прогрызать корабли, но не могут их создавать, те же крысы, которых мы только что прослушали, могут и создавать государственный корабль. Мне кажется, что в настоящее время положение таково, что нужна гораздо более деятельная работа и со стороны Государственной думы и со стороны Исполнительного комитета Государственной думы, которые должны поставить своей главной целью формирование общественного мнения. В этих видах, чтобы эта работа шла энергичнее, я думаю, нам следовало бы пополнить наш Исполнительный комитет. Я думаю, что здесь, когда протекло уже два месяца после революции, партийные наши разногласия стушевались, потому что у нас единая цель - спасти Россию. (Рукоплескания.) И нам в настоящий момент выбор уже облегчен. Мы не будем искать людей партий, мы будем искать тех, которые плачут за родину. Савич до сих пор еще не в Исполнительном комитете, - я предлагаю его выбрать. (Голоса: «Просим!») Маклаков не [21] в Исполнительном комитете, - я предлагаю просить и его также. (Голоса: «Просим!») Милюков был в Исполнительном комитете, но, уходя в ряды Временного правительства, оставил свое место в Комитете. Я думаю, что и его мы будем просить помочь в работах Временного комитета. (Голоса: «Просим») Если это мое предложение вами приемлется, то я думаю, что мы могли бы даже и сейчас решить этот вопрос.

П р е д с е д а т е л ь.  Угодно вам принять предложение Виктора Ивановича (Голоса: «Просим») и считать указанных им лиц, т. е. членов Государственной думы Савича, Маклакова и Милюкова, единогласно избранными в состав Исполнительного комитета? Ставлю на голосование. (Баллотировка.) Принято.

С т е п а н о в.  Я предложил бы стенограммы сегодняшнего заседания опубликовать безотлагательно. (Голоса: «Просим!»)

П р е д с е д а т е л ь.  Позвольте пояснить, что я несколько расширил рамки: пресса здесь присутствует, так что это будет сделано. Следующее совещание в субботу, в 3 часа.

Объявляю совещание закрытым.

[1] М. В. Родзянко.

[2] 4 мая все командующие фронтами коллективно выступали в Петрограде на объединенном заседании представителей Временного правительства и Совета рабочих и солдатских депутатов с возражениями против декларации прав солдата. Временное правительство было против объявления декларации, но представители Совета рабочих и солдатских депутатов заявили, что Совет рабочих и солдатских депутатов объявит ее от своего имени. Временному правительству пришлось уступить с тем, чтобы не создать кризиса министерства (Р.  Э й д е м а н  и  В.  М е л и к о в,  Армия в 1917 г., стр. 59, 1927, М.-Л., Гиз).

[3] Пропуск в подлиннике.

[4] Военный министр, А. И. Гучков являлся сторонником «железной дисциплины» в армии и сохранения полноты власти старого комсостава. Будучи ярым врагом «Приказа № 1», Гучков игнорировал солдатские комитеты и издал приказ, угрожавший солдатам суровыми мерами за самочинное смещение командиров.

Под влиянием «апрельского кризиса», вызванного апрельской демонстрацией (21 апреля 1917 г.) рабочих и солдат, протестовавших против ноты Милюкова, заверявшей Антанту, что Россия поддерживает все договоры, заключенные царским правительством, и будет вести войну до победного конца, Гучков, ненавидимый солдатами и матросами, вынужден был уйти в отставку.

[5] Речь идет о воззвании, выпущенном Временным комитетом Государственной думы по поводу событий 20 - 21 апреля. Документ опубликован в газете «Речь», 1917, № 97, стр. 4.

[6] Так в подлиннике.

[7] А. И. Гучков повторяет ту клевету, которая распускалась всеми представителями буржуазии во всех их выступлениях, как на собраниях, митингах, так и в печати.

По поводу одного из таких клеветнических утверждений В. И. Ленин писал: «Капиталист называет «анархией» Советы рабочих и крестьянских депутатов, ибо такая организация власти не связывает народ заранее и безусловно игом капиталистов, а дает свободу и порядок вместе с возможностью мирного и постепенного перехода к социализму». (Статья «Союз лжи». Собр. соч., т. XX, стр. 154.)

[8] Временное правительство и соглашательский Совет солдатских депутатов путем целого ряда поправок и «дополнений» старались приспособить «демократизацию» армии и в частности солдатские комитеты, повсеместно возникшие после приказа № 1, исключительно дли укрепления дисциплины и поднятия боеспособности армии. Даже старое командование, вначале резко выступавшее против комитетов, «разлагающих» армию, вскоре убедилось, что благодаря помощи меньшевиков и эсеров эти комитеты, подобно «комиссарам Временного правительства», являются одним из возможных средств удержать армию под своим влиянием и заставить ее продолжать империалистическую войну до победного конца. Оторвавшиеся от большевизирующейся солдатской массы комитеты, в особенности больших войсковых соединений (армейские, корпусные и др., где было меньшевистско-эсеровское засилье), фактически превратились в послушных выполнителей требовании империалистических кругов.

Борьба большевиков за комитеты шла главным образом по линии овладения низовыми комитетами (ротные, полковые и др.). Возглавленные большевиками, эти комитеты преврати

[9] Гучков подчеркивает свою «деятельность» в течение 1909 - 1915 гг. в качестве председателя думской комиссии по обороне.

[10] Классовая борьба, развивавшаяся в стране, неизбежно должна была найти мощную поддержку и в армии, в своей массе состоявшей из рабочих и крестьян. Протесты против войны, выражавшиеся в виде отказа итти в наступление, в братании, оставлении фронта и т. п., и были следствием нежелания солдатских масс принимать участие в империалистической войне во имя интересов помещиков и капиталистов. Речь А. И. Гучкова, давшего обоснование «известного империалистического взгляда на нашу революцию, в силу которого революция в России должна быть рассматриваема как средство «для войны до конца» (Ст а л и н,  На путях к Октябрю, стр. 19), именно и сводилась к призывам «обуздать солдат» при помощи «железной дисциплины».

[11] По поводу распространявшейся клеветы на большевиков, которых буржуазия и соглашатели обвиняли в «разложении армии», В. И. Ленин писал, что им (буржуазии и соглашательским партиям. Ред.) нужен повод сказать: «большевики разлагают армию, а затем заткнуть рот большевикам». Статья заканчивается словами: «не на беспорядки и бунты, а на сознательную революционную борьбу зовут большевики пролетариат, беднейших крестьян и всех трудящихся и эксплоатируемых». (Собр. соч., т. XX, стр. 471.)

[12] Речь идет об участии А. И. Гучкова в собрании членов Государственной думы всех четырех созывов 27 апреля 1917 г., где свое выступление он заключил словами: «Вся страна когда-то признала: отечество в опасности. Мы сделали еще шаг вперед; время не ждет, - отечество на краю гибели».

Аналогичную мысль проводил А. И. Гучков и в другом своем выступлении на заседании съезда фронтовых делегатов 29 апреля 1917 г. («Речь», 1917, № 100, стр. 4.)

[13] На «торжественном собрании членов Государственной думы всех четырех созывов» 27 апреля 1917 г. В. В. Шульгин в своей речи между прочим сказал: «Оно (Временное правительство) находится в положении конечно не таком, как старая власть, которая сидит в Петропавловской крепости, но я бы сказал, что оно как бы сидит под домашним арестом. К нему в некотором роде как бы поставлен часовой, которому сказано: «Смотри, они-буржуи, а потому зорко смотри за ними и, в случае чего, знай службу». («Речь», 1917, № 98, стр. 4.)

[14] «Комбинацией», которую Гучков называет неизбежной стадией в «благодетельной эволюции создания сильной власти», являлось коалиционное министерство с участием «социалистов», созданием которого закончился министерский кризис, вызванный апрельской демонстрацией. «Буржуазия, - говорит Ленин, - пошла на искусный маневр... «Наши» почти социалистические министры оказались именно в таком положении, что буржуазия стала загребать жар их руками, стала делать через них то, чего бы она никогда не смогла сделать без них».

«Через Гучкова, - продолжает В. П., - нельзя было увлечь массы на продолжение империалистической, захватной войны, из-за дележа колоний и аннексий вообще. Через Керенского (и Церетели, больше занятого защитой Терещенки, чем защитой почтово-телеграфныхтружеников), буржуазия, как это признали правильно Милюков с Маклаковым, могла делать это, смогла налаживать продолжение именно такой войны». (Статья «Великий отход», Собр. соч., т. XX, стр. 508 - 509.)

[15] Эта речь П. Н. Милюкова вместе с другой, произнесенной в частном совещании членов Государственной думы 3 июня, была издана с некоторыми стилистическими изменениями отдельной брошюрой: «Россия в плену у Циммервальда. Две речи П. Н. Милюкова». Петроград, изд. партии Народная свобода, 1917 г. 44 стр.

[16] Уход Милюкова из правительства, точно так же как и уход Гучкова (см. прим. 3), был вызван апрельской демонстрацией. «Партийные товарищи» Милюкова, вошедшие во вновь образованное коалиционное министерство, Львов, Шингарев, Некрасов и др. в своей декларации писали: «Всецело одобряя стойкую защиту П. Н. Милюковым международных интересов России, партия народной свободы считает необходимым заявить, что теперь, как и прежде, она не может и не могла бы поддерживать своим доверием внешнюю политику, которая не была бы основана на тесном и неразрывном единении с союзниками, направленном к соблюдению обязательств и к ограждению прав, достоинства и жизненных интересов России». («Речь», 1917, № 105.)

[17] Цели войны, а также характер «новой» внешней политики Временного правительства были четко определены в резолюции Всероссийской апрельской конференции РСДРП (б): «Современная война со стороны обеих групп воюющих держав есть война империалистская, т. е. ведущаяся капиталистами из-за дележа выгод от господства над миром, из-за рынков, финансового (банкового) капитала, из-за подчинения слабых народностей и т. д. Каждый день войны обогащает финансовую и промышленную буржуазию и разоряет и истощает силы пролетариата и крестьянства всех воюющих, а затем и нейтральных стран. В России же затягивание войны кроме того несет величайшую опасность завоеваниям революции и ее дальнейшему развитию.

Переход государственной власти в России к Временному правительству - правительству помещиков и капиталистов - не изменил и не мог изменить такого характера и значения войны со стороны России. Этот факт особенно наглядно обнаружился в том, что новое правительство не только не опубликовало тайных договоров, заключенных царем Николаем II с капиталистическими правительствами Англии, Франции и т. д., но и формально подтвердило, без опроса народа, эти тайные договоры, обещающие русским капиталистам ограбление Китая, Персии, Турции, Австрии и т. д. Сокрытием этих договоров русский народ вводится в обман относительно истинного характера войны...

Никакого доверия не заслуживает обещание нынешнего правительства отказаться от аннексий, т. е. от завоеваний чужих стран или от насильственного удержания в пределах России каких-либо народностей. Ибо, во-первых, капиталисты, связанные тысячами нитей банкового капитала, не могут отказаться от аннексий в данной войне, не отказавшись от прибыли на миллиарды, вложенные в займы, в концессии, в военные предприятия и т. д. Во-вторых, новое правительство, отказавшись от аннексий для обмана народа, заявило устами Милюкова 9 апреля 1917 г. в Москве, что оно от аннексий не отказывается, а нотой от 18 апреля и разъяснением ее от 23 апреля оно подтвердило захватный характер своей политики». («Российская коммунистическая партия (б) в резолюциях ее съездов и конференций (1896 - 1924 гг.)», стр. 135, изд. 2-е, М., Гиз (Истпарт).)

[18] В подлиннике повидимому ошибочно: «в смысле».

[19] В то время как большевики неизменно характеризовали аннексию как «насильственное удержание чужого народа в границах данного государства», причем подчеркивали, что «мир без аннексии» надо ставить в неразрывную связь с пролетарской революцией (см.  Л е н и н,  статья «Каша в головах», Собр. соч.,т. XX, стр. 383 - 384), меньшевики и эсеры в лице Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов и Всероссийского совета крестьянских депутатов, как писал Ленин, разрешали вопрос «в пользу капиталистов и через капиталистов».

«Аннексия, - писали «Известия Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов» (1917, № 67), - это значит насильственный захват территории, бывшей в день объявления войны во владении другого государства».

«Такое решение, - замечал В. И. по поводу этого определения, - во-первых, не может оправдать социалист, не изменяя социализму. Не дело социалиста мирить капиталистов на старом дележе добычи, т. е. захватов. Это ясно. Такое решение «во-вторых, неосуществимо все равно без революции против капитала, по крайней мере англо-японского, ибо всякий, не сошедший с ума, видит, что Япония не отдаст Киао-Чао, Англия - Багдад и колонии в Африке без революции». («Сделка с капиталистами или низвержение капиталистов», Собр. соч., т. XX, стр. 426.)

[20] 27 марта 1917 г. за подписью министра-председателя Г. Е. Львова была опубликована декларация Временного правительства о задачах войны. В этой декларации, призывавшей «русский народ» к войне «до победного конца», «при полном соблюдении обязательств, принятых в отношении наших союзников», говорилось, что «цель свободной России - не господство над другими народами, не отнятие у них национального их достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов». («Речь», 1917, № 73, стр. 2.)

[21] По поводу ноты от 18 апреля 1917 г. В. И. Ленин в № 37 «Правды» напечатал статью «Нота временного правительства».

«Карты раскрыты. Мы имеем все основания благодарить господ Гучкова и Милюкова за их ноту, напечатанную сегодня во всех газетах: Гучков, Милюков, Терещенко, Коновалов - представители капиталистов. А капиталистам захваты чужих земель нужны... Интересы русских капиталистов сейчас такие же, как интересы английских и французских капиталистов. Поэтому и только поэтому договоры царя с англо-французскими капиталистами столь дороги сердцу Временного правительства русских капиталистов». (Собр. соч., т. XX, стр. 207 - 208.)

[22] «Овации» Милюков очевидно усматривает в тех немногочисленных «демонстрациях» в центре города, в которых принимали участие, как сообщает «Правда», «учащиеся средних учебных заведений и представители «чистого общества», завсегдатаи Невского». («Правда», 1917, № 39.)

[23] В декларации Временного правительства от 6 мая 1917 г. по поводу участия России в военных действиях в самой общей форме объявлялось, что «укрепление начал демократизации армии, организация и укрепление боевой силы ее как в оборонительных, так и наступательных действиях должны являться важнейшей задачей Временного правительства». Декларация полностью опубликована в книге Н. Авдеева «Революция 1917 г.». («Хроника событий», т. II, стр. 271 — 273, 1923.)

[24] Так в подлиннике. Смысл повидимому тот, что «настроение должно быть переломлено при новом правительстве, потому что к старому» и т. д.

[25] В. И. Ленин в статье «На зубок новорожденному... «новому» правительству» писал: «Из речи Милюкова, который не ушел, которого ушли: «Какие бы мы прекрасные формулы дружбы к союзникам ни писали, если армия останется бездейственной, это будет фактической изменой нашему обществу. И наоборот, какие бы страшные формулы, изменяющие лойяльности, мы ни написали, но если армия фактически будет воевать, то это конечно будет фактическим соблюдением наших, обязательств по отношению к союзникам». Правильно! Он иногда понимает суть дела, этот гражданин Милюков. Граждане Чернов и Церетели, неужели вы не понимаете, какой вывод отсюда проистекает по вопросу о вашем фактическом отношении к империалистской войне?» (Собр. соч., т. XX, стр. 344.)

[26] Утверждения Шульгина совершенно не соответствуют действительности. Недовольство солдатской массы общей политической обстановкой, неудачи на фронте, слухи о голоде и разрухе в тылу, а также яркий пример рабочего движения - все это толкало солдатскую массу к открытому выступлению против войны еще в годы царского режима, главным образом в 1915 - 1916 гг. «Пассивный, молчаливый саботаж войне - таков был первый ответ, который дала крестьянская армия на известие о революции», - пишет участник войны Н. В. Крыленко. («Пролетарская революция», 1927, № 2 - 3.)

[27] Имперский канцлер Бетман-Гольвег 2 мая 1917 г. произнес в рейхстаге речь, в которой между прочим сказал: «Я не сомневаюсь в возможности достижения соглашения [с Россией], направленного исключительно к достижению взаимного понимания, которое исключало бы всякую мысль о насилии, которое не оставило бы ни малейнего неудовлетворения ни малейшей горечи». («Речь», 1917 № 103, стр. 3.)

[28] Утверждение В. В. Шульгина о добровольческом движении в Англии несоответствует действительности. В Англии добровольная вербовка в армию, несмотря на широко поставленную «патриотическую» агитацию, не имела успеха. В начале 1915 г. консерваторы подняли агитацию за введение всеобщей воинской повинности и актами парламента в 1916 - 1917 гг. она была введена. Закон вызвал волнение среди рабочих; особенно большие забастовки произошли и Шотландии (на Клайде).

[29] В. И. Ленин по поводу этого выступления Шульгина писал: «Из речи Шульгина на заседании организующейся контрреволюции: «Мы предпочитаем быть нищими, но нищими в своей стране. Если вы можете нам сохранить эту страну и спасти ее, раздевайте нас, мы об этом плакать не будем».

Не запугивайте, г. Шульгин! Даже когда мы будем у власти, мы вас не «разденем», а обеспечим вам хорошую одежду и хорошую пищу, на условии работы, вполне вам подсильной и привычной! Запугивание годится против Черновых и Церетели, - нас не запугаете!» (Собр. соч., т. XX, стр. 344 - 345.)

[30] В. А. Маклаков имеет в виду речь Л. Ф. Керенского, произнесенную на заседании съезда делегатов фронта в зале Государственной думы 29 апреля. (См. Речь, 1917 г. № 100, стр. 4.)

[31] В. И. Ленин по поводу слов Маклакова: «Россия оказалась недостойной той свободы, которую она завоевала», писал: «Читай: крестьяне и рабочие не удовлетворили гг. Маклаковых. Они хотят, чтобы Черновы и Церетели «помирили» массы с Маклаковыми. Не удастся!» (Собр. соч., т. XX, стр. 345.)

[32] По поводу слов Маклакова: «Можно многих упрекать, но мы не обойдемся в России ни без буржуазии, ни бег пролетариата, ни без отдельных течений, ни без отдельных лиц», В. И. Ленин писал: «Извините, гражданин Маклаков, но «мы» (партия пролетариата) «обойдемся в России» «без буржуазии». Поживете — увидите и признаете, что иначе из империалистской войны нельзя было выйти». (Собр. соч., т. XX, стр. 345.)

[33] По поводу этих слов Маклакова Ленин писал: «Правильно! Масса «дурных инстинктов», особенно у помещиков и капиталистов. Есть дурные инстинкты и у мелких буржуа: например инстинкт итти в коалиционное министерство с капиталистами. Есть дурные инстинкты и у пролетариев с полупролетариями: например медленное освобождение от иллюзий мелкобуржуазного характера, медленный, переход к убеждению, что «власть» надо всю взять в руки, именно этого и только этого класса». (Собр. соч., т. XX, стр. 345.)

[34] По поводу этих слов В. А. Маклакова В. И. Ленин писал: «Страной» Маклаков называет капиталистов.В этом смысле он прав. Но «страна» рабочих и беднейших крестьян, уверяю вас, гражданин, раз в 1000 левее Черновых и Церетели и раз в 100 левее нас. Поживете — увидите». (Собр. соч., т. XX, стр. 345.)

[35] В буржуазной печати и в отдельных выступлениях представителей буржуазных и соглашательских партий призывы к необходимости прекращения империалистской войны считались «позором». По поводу этих выступлений В. И. Ленин написал статью «Что понимают под «позором» капиталисты и что — пролетарии». («Правда» № 39, от 6 мая нов. ст. 1917 г.) В статье Ленин писал: «Позором они (капиталисты. Ред.) считают несоблюдение договоров между капиталистами, как монархи считают позором неисполнение договоров между монархами. А рабочие? Считают ли они позором неисполнение договоров, заключенных монархами и капиталистами? Конечно, нет! Сознательные рабочие за расторжение всех таких договоров, за признание лишь тех и таких соглашений между рабочими и солдатами всех стран, которые выгодны народу, т. е. не капиталистам, а рабочим и беднейшим крестьянам».

Статью В. И. Ленин заканчивает следующими словами: «Рабочие-интернационалисты всего мира стоят за свержение всех капиталистических правительств, за отказ соглашаться или договариваться с какими бы то ни было капиталистами, за всеобщий мир, заключенный революционными рабочими всех стран и способный на деле обеспечить свободу «каждому» народу». (Собр. соч., т. XX, стр. 231 — 232.)

[36] Обычная для 1917 г. клевета, выдвигаемая против большевиков буржуазными и соглашательскими партиями. По этому поводу В. И. Ленин говорил: «Остановлюсь на одном месте из речи Камкова, что мы участвовали в разложении армии. Воистину, попал пальцем в небо. Мы были пораженцами при царе, а при Церетели и Чернове мы не были пораженцами. Мы выпустили в «Правде» воззвание, которое Крыленко, тогда еще преследуемый, опубликовал по армии: «Почему я еду в Питер». Он сказал: «к бунтам мы вас не зовем». ... Я утверждаю, что мы, начиная с этого воззвания Крыленко, которое не было первым и которое я вспоминаю потому, что оно особенно запомнилось мне, мы армии не разлагали, а говорили: держите фронт...» (Собр. соч., т. XXII, стр. 404 — 405.)

Текст воспроизведен по изданию: Буржуазия и помещики в 1917 году: частные совещания членов Государственной Думы. - М.; Л., 1932. С. 3 - 22.