Письмо адресовано так называемой «Екатеринодарской группе» партии социалистов-революционеров во главе с профессором Ширковым, которая отказалась выполнять постановление IX Совета ПСР (18-21 июня 1919 г.) о прекращении «вооруженной борьбы против большевистской власти» и замене ее «обычной политической борьбой».

---

Париж

Дорогие товарищи!

Ваше письмо и ваш журнал «Народовластие» очень порадовали нас и указали нам, что между вашими тезисами инашими взглядами очень много общего или, вернее, все общее, что касается основной точки зрения и настроения. И если есть кое-где разница, то она скорее объясняется не различием мнений, а различием наших географических положений, различием обстоятельств, которые вытекают из этих положений. Ввиду такой близости взглядов, - с одной стороны, и глубокого различия в мнениях с решениями «Совета партии» в советской России, которые и нас и вас повергли в великое уныние за партию, мы думаем, что надо принять все меры к тому, чтобы сплотиться, сговориться между собой и потом, и теперь, [115] и в дальнейшем выступать объединенно во имя того, что мы продолжаем считать правильной тактикой нашей партии, единственно способной вывести ее на прямой путь.

На первых порах мы, небольшая группа товарищей: Вишняк, Зензинов, Руднев, Коварский, Бунаков и Авксентьев, решили осведомить вас о нашей деятельности здесь и ее основаниях, о настроениях западноевропейской демократии, о наших прошлых переживаниях и т.д., разделив между собою темы. На мою долю пришлось краткое изложение нашего опыта, во-первых, в Сибири и наших действиях, во-вторых.

Я не буду излагать вам всей сибирской эпопеи: это было бы и долго, и бесполезно. Вы, по-видимому, знаете ту программу, которая была выработана на Уфимском совещании, знаете те переговоры, которые там велись, ибо мне говорили, что на юге об этом сведения были. Но, может быть, вы не знаете, что основным вопросом, разделившим «правых» и «левых», была не программа власти, не форма ее и даже не состав Директории, а вопрос об Учредительном собрании. Левые требовали, чтобы тотчас по возникновении Директории она была ответственна перед «Съездом членов Учредительного собрания», который потом при пополнении должен был обратиться в самое Учредительное собрание; а правые настаивали на том, чтобы об Учредительном собрании первого созыва вообще перестали говорить. В конце концов был выработан компромисс, который оставлял Директорию безответственной на 3-4 месяца, ибо на это время Съезду предоставлялась лишь функция «подготовки и созыва Учредительного собрания», и затем через 3-4 месяца Директория должна была дать отчет в своей деятельности Учредительному собранию первого созыва. При этом боролись за то или другое решение на Уфимском совещании две действительно реальные в то время силы: Сибирское правительство и Самарский Комитет Учредительного собрания. Все остальные многочисленные правительства были лишь «спутниками», вращавшимися в орбите этих двух «светил». Самарский комитет представлял «левых», а Сибирское правительство - «правых», причем компромисс был результатом не столько идейного сговора, сколько дипломатического соглашения по необходимости двух реальных сил, располагавших армиями, средствами, территорией и понимавших, что хотя и против сердца, но согласиться надо.

Директория и выросла на этом компромиссе. Ее святой обязанностью было блюсти «среднюю линию» и выполнять программу, которой она присягнула в Уфе. Но почти с момента рождения Директории началась ее трагедия, ибо почти с этого момента компро­мисс, легший в основу ее деятельности, остался для Директории мо­рально-обязательным, но реальная обстановка, которая его вынуди­ла, совершенно изменилась. И вот почему. [116] Почти одновременно с образованием Директории, а потому и вне всякой зависимости от

нее (и представители ЦК из Сибири просто говорят неправду, когда излагают дело иначе), начавшийся разгром самарской территории большевиками был приведен к концу. Самарскому комитету при­шлось бежать из Самары, и от всей территории Комитета (Самара, Казань, Симбирск и т.д.) остался кусок Уфимского и Златоустовского уездов. Вся реальная сила оказалась у Сибири, которая, под­хлестываемая авантюристами вроде Михайлова, правыми кадетами, просто реакционерами и военными и штатскими «большевиками справа», стала, конечно, сожалеть о ненужной жертве в Уфе, о не­нужном компромиссе и пытаться наверстать упущенное.

Вы видите отсюда, сколь сложно и тяжело оказалось тотчас же положение Директории. Еще не обросшая реальной силой, еще не окрепшая, она с первого момента должна была противостоять борь­бе и интригам справа, не будучи в состоянии противопоставить своего «кулака». Нужна была громадная, терпеливая, упорная борьба за «среднюю линию» во имя политического разума, во имя России. Необходимы были и осторожность, и политическая муд­рость. Шансы на успех существовали лишь в том случае, если бы ослабленная демократия поняла все положение и твердо, безогово­рочно, всем сердцем встала на поддержку своей демократической власти Директории. А между тем чуть ли не с первого дня сущест­вования новой власти началось «постольку поскольку» и даже хуже. Позвольте для освещения картины сразу рассказать вам лишь один эпизод, пустяковый, но поясняющий все. Члены ЦК ПСР, бывшие на Уфимском совещании, и по праву, данному им пленумом ЦК, представлявшие весь ЦК и партию, пользуясь всякими до­водами, держали нашего косоглазого друга под спудом, не «допущая» его в Уфу. Он так туда и не явился, но под конец Совещания все же оказался в Самаре. На другой день после избрания Директории, произошедшего согласно благослове­ния и т.д., партии, в Самаре был большой концерт-митинг. На нем торжественно прочли телеграмму об образовании, наконец, демократической всероссийской власти. Заиграли марсельезу, начались «клики радости», и все присутствующие встали. Не встал в партере лишь один наш друг. Начался шум, крики «встать, встать», его узнали, начали называть по имени и опять кричать «встать». Друг наш демонстративно сидел. Наконец, раздались угрозы, и тогда с кислой улыбкой нехотя, друг наш встал.

Инцидент - пустой, но эмблематичный. Демонстрация нелепая и грубая - своего высочайшего неудовольствия тем, что [117] было сде­лано в Уфе партией, ибо сделано не им и не для него. Можно себе представить, каковы были действия вышеупомянутого друга, когда он после этого оказался, наконец, в самом Съезде членов Учредительного собрания, и начал там вести свою политику, определяя и политику съезда. Я уже сказал, что политика эта была знаменитая «постоль­ку поскольку». Люди преступно не отдавали себе отчета в том, что этой политикой они уже погубили одну русскую демократическую власть и помогли большевикам ввергнуть Россию в ужас анархии. Они ее продолжали, хуже того: они, проникнутые своей «великодержавностью», решительно не учитывали изменения в обстановке. Они не понимали, что если своим «постольку поскольку» в первый период революции они помогли «большевизму слева», то теперь они отдавали власть на растерзание «большевизму справа». Не счи­таясь ни с соотношением сил, ни с необходимостью упорной и настойчивой работы, они выставляли требования, критиковали, него­довали и т.д., и всем эти ослабляли власть и давали поводы к оп­ределенной агитации. Одним из самых больших ударов была знаме­нитая прокламация ЦК «Партийным организациям», напечатанная самим ЦК в газетах. В ней, критикуя правительство и возмущаясь реакцией, ЦК призывал членов партии к вооружению для борьбы с реакционными силами. Лучшего подарка реакция ждать не могла. Она была так же счастлива этой прокламацией, как, боимся, будут счастливы ваши южные мракобесы, читая решения IX Совета. А нам она нанесла такой же удар, какой - боимся - нанесут вам вышеупомянутые постановления. Она перепечатывалась и распространялась с определенными комментариями реакционными деяте­лями и прессой и была последним гвоздем в гроб Директории. Мы, конечно, не хотим сказать, что переворот исключительно вызван де­ятельностью наших дорогих товарищей. Нет, реакция была, быть может, в тех условиях непредотвратимой. Кроме того, не надо за­бывать, что ее от души желали, ей помогали и сочувствовали. Пере­ворот подготовляли некоторые из союзников, которые имели в Сибири «переворотчика» генерала Нокса, как в Архангельске они имели «переворотчика» генерала Пуля. Но за всем этим надо сказать, что друзья наши сделали все, чтобы помочь их работе - облегчить их задачу. И во главе, как и в первый период революции, стоял тот же роковой для нашей партии косоглазый человек. Итак, произошел переворот, в результате которого в Сибири воцарилась военная диктатура, а мы оказались изгнанными за границу. С каким политическим багажом мы попали туда? Ответим на это совершенно определенно, ответив на вопрос, с каким политическим [118] багажом и мы, и партия (с ЦК во главе с косоглазым[1]) были в Сибири.

Мы стояли за вооруженную борьбу с немцо-большевиками, организовали и вели эту борьбу, призывали союзников, ждали их, пользовались «братьями чехословаками», ругали союзников, что не приходят и т.д. Почему? Потому, что мы говорили себе, что большевизм не только предал Россию немцам, но губит ее и внутри, приводя ее к полной, абсолютной, метафизической дыре, в которую провалится не только демократия, но и сама Россия. И так действовали и мы, и ЦК, и партия не только до 11 ноября, т.е. до переми­рия на западном фронте, но и после перемирия. И здесь партия и ЦК в Сибири отнюдь не переменили своей тактики, молчаливо, таким образом, допустив «вмешательство» во внутренние дела. Да это по существу и понятно, ибо, конечно, решение о невмешательстве на VIII Совете с последующим пользованием чехословаков, чтобы гнать большевиков, было, может быть, политически полез­ным, но все же лицемерием. И в самом деле, перемирие было за­ключено 11-го, а мы были арестованы 18-го, и за эту неделю даже ни у кого из партии не поднялось вопроса о перемене тактики ввиду заключения перемирия. Имея Директорию, мы вполне искренно во имя России и демократии звали союзников помочь нашему делу. Что нового вошло в жизнь для нас с переворотом? Два важных обстоятельства. Во-первых, мы, конечно, не во имя чего, не могли солидари­зироваться с диктаторски военным правительством и сочувствовав­шей ему реакцией. Во-вторых, мы с первого момента предчувство­вали и предсказывали, что и без того трудная борьба с большевиками бесконечно затруднится, осложнится, будет неудачной и гибельной в силу того, что «большевизм справа» будет рождать и «большевизм слева». Поэтому, и в силу первого соображения, и особенно в силу второго, мы должны не только ради наших демократических идеалов, но и во имя успехов борьбы с большевиками, во имя России стремиться к демократизации «антибольшевистского фронта» и, оказавшись за границей, воздействовать на западноевропейскую демократию, чтобы она в этом смысле воздействовала на свои пра­вительства, из которых некоторые в нашем представлении, как, например, Северо-Американские Соединенные Штаты с Вильсоном во главе, могли поддаться этому воздействию. Вопрос же борьбы с большевизмом для нас оставался в прежнем виде, ибо наше рассуждение было, коротко, таково: большевизм, это - полная гибель и России, и демократии, без шансов на воздействие на него и на его перерождение; эти большевистские же фронты, не в восстановленной, а лишь становящейся России, способы к перерождению под давлением [119] русской демократии и союзников, находящихся тоже под давлением своих демократий. При этих условиях русская демократия может вести там борьбу за органическую работу. Будем же помогать ей.

Отсюда и получилась наша точка зрения: требование помощи антибольшевистскому фронту при непременном условии гарантий демократизации его. Именно этой точкой зрения и продиктовано наше известное обращение. Наше предприятие благодаря тому, что мы получили возможность влиять очень непосредственно на Вильсона, увенчалось на первых порах успехом: обращение союзников к Колчаку было сделано под нашим влиянием. Но - увы! - даль­нейшее все застопорилось.

Три элемента мешали развитию деятельности:

1. Самое главное это то, что ни в Америке, ни в Европе, мы демократии не нашли. Объясняюсь. Наше стремление создать в поль­зу демократической России положительную программу действия, далекую и от большевизма и от реакции, могло иметь громадное влияние, если бы мы нашли широкую, сплоченную, сочувствующую нам социалистическо-демократическую среду, которая поддержала бы нас и проводила бы наши планы: Таковой не нашлось. К глубо­кому своему горю мы нашли здесь или большевиствующую демо­кратию, для которой большевики суть товарищи, русская револю­ция есть большевизм; или, правда, антибольшевистскую, но в то же время антисоциалистически и антидемократически настроенную буржуазию. Для первых мы были реакционерами, ибо доказывали, что большевики разрушили и демократию и социализм и с ними надо бороться даже вооруженной рукой, а для других - полуболь­шевиками, ибо не лежали на животе перед Колчаком и говорили о демократизме.

2. Менее важное обстоятельство, это - поведение более «левых товарищей» из нашей группы. После первого обращения мы, конечно, должны были выпустить второе, в котором, указав на неточность и неясность формулировок и союзников и Колчака, должны были настаивать на конкретизации и реализации обещаний. Но второго-то обращения и не вышло, ибо за это время некоторые под влиянием «левой» атмосферы, царящей здесь у социалистов, сильно заколебались.

3. Наконец, нужно прибавить агитацию русских правых элементов (к которым я причисляю и совершенно сбившегося с толку Чайковского), начавших кричать, что мы не русские патриоты, ибо мы зовем вмешаться во внутренние дела. Конечно, [120] это отвратительная ложь и лицемерие, ибо они сами только и делают, что просят об этом вмешательстве... только не в пользу демократии.

В самом деле, просьба помогать антибольшевикам оружием и т.д., даже блокировать большевиков, разве это не вмешательство во внутренние дела? Покрывание реакционных интриг союзников - разве это не вмешательство во внутренние дела и т.д. Однако и эта агитация имела свое значение за границей, дала аргументы европейскому консерватизму. И теперь наша деятельность фактически ничтожна. Основной причиной этого является, конечно, указанный мною первый пункт. Вы чувствуете, что вас здесь «используют». Вы говорите против большевиков и оказываетесь в липких руках людей, которые хотят задушить не только большевизм, но и социализм. Вы скажете о реакционности антибольшевистских образований: ликуют господа, называющие Ленина и Троцкого дорогими товарищами. И самое ужасное, что до России, до ее горя, ее стремлений дела никому нет... Крепко жмем ваши руки и шлем вам искренний товарищеский привет.