| История России - Новейшая история России и стран бывшего СССР |
Решительные операции военно-революционного комитета начались около двух часов ночи...
...Антонов (Овсеенко) свидетельствует, что был принят его план. Он состоял в том, чтобы первым делом занять части города, прилегающие к Финляндскому вокзалу: Выборгскую сторону, окраины Петербургской стороны и т. д. Вместе с частями, прибывшими из Финляндии, потом можно было бы начать наступление на центры столицы... Но понятно - это лишь на крайний случай, на случай серьезного сопротивления, которое считалось возможным.
Однако сопротивление не было оказано. Начиная с двух часов ночи, небольшими силами, выведенными из казарм, были постепенно заняты вокзалы, мосты, осветительные учреждения, телеграф, телефонное агентство. Группки юнкеров не могли и не думали сопротивляться. В общем, военные операции были похожи скорее на смены караулов в политически важных центрах города...
...Город был совершенно спокоен. И центр, и окраины спали глубоким сном, не подозревая, что происходит в тиши холодной осенней ночи. Не знаю, как выступали солдаты... По всем данным, без энтузиазма и подъема. Возможно, что были случаи отказа выступать. Ждать боевого настроения и готовности к жертвам от нашего гарнизона не приходилось. Но сейчас это не имело значения. Операции, развиваясь постепенно, шли настолько гладко, что больших сил не требовалось. [291] Из 200-тысячного гарнизона едва ли пошла в дело десятая часть. Вероятно - гораздо меньше. При наличии матросов и рабочих - можно было выводить из казарм только одних охотников. Штаб повстанцев действовал осторожно и ощупью - можно сказать, слишком осторожно и слабо нащупывая почву...
Естественно было прежде всего стремиться парализовать политический и военный центр правительства, то есть занять Зимний дворец и штаб. Надо было прежде всего ликвидировать старую власть и ее военный аппарат. Без этого восстание никак нельзя считать законченным. Без этого две власти - одна «законная», другая только б у д у щ а я - могли вести гражданскую войну с большими шансами на стороне первой. Надо было раньше всего сделать ее несуществующей. Телеграф же; мосты, вокзалы и прочее - приложатся.
Между тем, повстанцы в течение всей ночи и не пытались трогать ли Зимнего, ни штаба, ни отдельных министров... Можно против этого сказать, что ликвидация старой власти - это з а к л ю ч и т е л ь н ы й м о м е н т восстания. Это - самое трудное и рискованное. Ибо сюда направлен центр обороны. Но так ли было в особых условиях нашего Октябрьского восстания? Была ли Смольным достаточно нащупана почва в его осторожных действиях? Была ли произведена самая примитивная разведка - путем посылки курьеров к штабу и к Зимнему дворцу? Нет, не была. Ибо охрана пустого Зимнего в эти часы была совершенно фиктивна; а главный штаб, где находился глава правительства, не охранялся вовсе. Насколько можно судить по некоторым данным, у подъезда не было даже обычной пары часовых. Главный штаб, вместе с Керенским, можно было взять голыми руками...
...В общем это было совсем несерьезно. Но, во всяком случае, мы запомним абсолютно достоверный факт. Керенский (как и все министры на своих квартирах) мог быть захвачен в штабе без малейшего труда и препятствия...
...В 5 часов утра Керенский вызвал в штаб военного министра Маниковского, которому пришлось ехать с Петербургской стороны. У Троицкого моста автомобиль [292] беспрекословно пропустили. У Павловских казарм - задержали. Генерал пошел объясняться в казармы. Там перед ним извинились и заявили, что он может ехать дальше. То есть может ехать в штаб и принимать свои меры к разгрому восстания.
В 9 часов утра Керенский спешно вызвал в штаб всех министров. У большинства не оказалось автомобилей. Явились Коновалов и Кишкин, а потом подоспел Малянтович. Штаб по-прежнему никем и никак не охранялся. В подъезд входили и из него выходили сплошные вереницы военных людей всех родов оружия. Что это были за люди и зачем они шли - никому не было известно. Никто не требовал пропусков и удостоверений личности. Все входившие могли быть агентами военно-революционного комитета и могли в любую секунду объявить штаб перешедшим в руки Смольного. Но этого не случилось.
В штабе находится глава правительства, но проходящие люди не знают, где он, и им не интересуются. Должен знать дежурный офицер, но его нет на своем месте. К услугам приходящих только его стол, заваленный бумагами. Но нет желающих ни унести бумаги, ни положить бомбу, ни произвести что-либо антиправительственное...
Керенский пребывал в кабинете начальника штаба. У дверей ни караула, ни адъютантов, ни прислуги. Можно просто отворить дверь и взять министра - кому не лень.
Керенский был на ходу, в верхнем платье. Он собрал министров для последних указаний. Ему одолжило автомобиль американское посольство, и он едет в Лугу, навстречу войскам, идущим с фронта для защиты Временного правительства...
- Итак, - обратился Керенский к Коновалову, - вы остаетесь заместителем.
Глава правительства вышел, сел в автомобиль и благополучно выехал из города, миновав все цепи...
...Но где командующий войсками? Где начальник штаба? Что они делают? Ведь у них должны быть сведения о верных войсках. Они должны доложить, что делается и что может быть сделано для подавления мятежа. Надо призвать их. Если их нет, то их помощников. Если уже никого нет, то, видимо, министрам самим надо взяться за оборону. Может быть, министры разъедутся по юнкерским училищам и по более надежным [293] беспрекословно пропустили. У Павловских казарм - задержали. Генерал пошел объясняться в казармы. Там перед ним извинились и заявили, что он может ехать дальше. То есть может ехать в штаб и принимать свои меры к разгрому восстания.
В 9 часов утра Керенский спешно вызвал в штаб всех министров. У большинства не оказалось автомобилей. Явились Коновалов и Кишкин, а потом подоспел Малянтович. Штаб по-прежнему никем и никак не охранялся. В подъезд входили и из него выходили сплошные вереницы военных людей всех родов оружия. Что это были за люди и зачем они шли - никому не было известно. Никто не требовал пропусков и удостоверений личности. Все входившие могли быть агентами военно-революционного комитета и могли в любую секунду объявить штаб перешедшим в руки Смольного. Но этого не случилось.
В штабе находится глава правительства, но проходящие люди не знают, где он, и им не интересуются. Должен знать дежурный офицер, но его нет на своем месте. К услугам приходящих только его стол, заваленный бумагами. Но нет желающих ни унести бумаги, ни положить бомбу, ни произвести что-либо антиправительственное...
Керенский пребывал в кабинете начальника штаба. У дверей ни караула, ни адъютантов, ни прислуги. Можно просто отворить дверь и взять министра - кому не лень.
Керенский был на ходу, в верхнем платье. Он собрал министров для последних указаний. Ему одолжило автомобиль американское посольство, и он едет в Лугу, навстречу войскам, идущим с фронта для защиты Временного правительства...
- Итак, - обратился Керенский к Коновалову, - вы остаетесь заместителем.
Глава правительства вышел, сел в автомобиль и благополучно выехал из города, миновав все цепи...
...Но где командующий войсками? Где начальник штаба? Что они делают? Ведь у них должны быть сведения о верных войсках. Они должны доложить, что делается и что может быть сделано для подавления мятежа. Надо призвать их. Если их нет, то их помощников. Если уже никого нет, то, видимо, министрам самим надо взяться за оборону. Может быть, министры разъедутся по юнкерским училищам и по более надежным [293] частям, чтобы побудить и их выступить? Ведь так делали не менее штатские члены ЦИК в критические моменты. Может быть, они еще соберут тысячу-две юнкеров и офицеров, несколько броневиков, разгонят цепи, освободят занятые пункты, сделают попытку штурмовать Смольный, выступая на митинге в Петропавловке, и мирно отвоюют крепость. Все это очень трудно. Но что же делать? Другой выход - сдаться. Но сдаться нельзя: Керенский и самокатчики могут скоро выручить. Тогда третий выход - с к р ы т ь с я и подождать помощи.
Однако министры пошли по четвертому пути. Они единодушно решили, что надо в Зимнем собрать весь кабинет и устроить заседание. Поехали в Зимний, стали вызывать коллег. Через час коллеги явились - кроме Прокоповича, который почему-то был арестован на извозчике, но через час был освобожден. Стали заседать. Взвешивали шансы. Шансов казалось немного; но положение отнюдь не было признано безнадежным.
В первом часу на Николаевской набережной стал высаживаться транспорт кронштадтцев. Вместе с ним на помощь крейсеру «Аврора» пришли из Кронштадта три или четыре миноносца и стали рядом на Неве, у Николаевского моста. Это была первая серьезная сила Смольного, которая заведомо могла выдержать сопротивление и могла преодолеть его в активных операциях.
***
...В Смольный я попал около 3 часов. Картина была в общем та же. Но людей было еще больше и беспорядок увеличился. Защитников налицо было много, но сомневаюсь, чтобы защита могла быть стойкой и организованной. По темному заплеванному коридору я прямо прошел в большой зал. Он был полон, и не было ни малейшего намека на порядок и благоразумие. Происходило заседание. Троцкий председательствовал. Но за колоннами плохо слушали и сновали взад и вперед вооруженные люди. Когда я вошел, на трибуне стоял и горячо говорил незнакомый лысый и бритый человек. Но говорил он странно знакомым хрипло-зычным голосом, с горловым оттенком и очень характерными акцентами на концах фраз... Ба! Это - Ленин. Он появился в этот день после четырехмесячного пребывания [294] в подземельях. Ну, стало быть, тут окончательно торжествуют победу.
Военно-революционный комитет дал Временному правительству 20 минут срока для сдачи. После этого будет открыт огонь с «Авроры» и из Петропавловской крепости. Однако с момента получения ультиматума прошло более получаса... Министры быстро решили совсем не отвечать на ультиматум. Может быть, это простая словесная угроза. Может быть, у большевиков нет сил и они прибегают к хитрости... Решили не сдаваться. Отпустили парламентера с заявлением, что никакого ответа не будет.
Атаковать дворец, чтобы захватить правительство, можно было с разных сторон. Но больше всего шансов было подвергнуться штурму со стороны двора, смотрящего чугунными воротами на Дворцовую площадь. Эта огромная площадь, как и набережная, как и площадь Адмиралтейства, были наполнены толпой. Из темноты слышались одиночные ружейные выстрелы. Они становились чаще. Но никакой попытки штурма еще не было...
Однако почему же не выполняется ультиматум? Почему не стреляет Петропавловка? Ультиматум еще с утра подписал Антонов, и он же лично хлопотал в крепости о том, чтобы немедленно начать обещанный обстрел Зимнего. Но в самый критический момент военные люди Петропавловки ему докладывают, что стрелять никак нельзя, причин много: снаряды не подходят к пушкам, нет какого-то масла, нет каких-то панорам. В ответ на возражения, одна причина сменяет другую. Ясно, что ни одна не действительна. Все - фиктивны. Просто артиллеристы не хотят стрелять... Митинг - это одно, а активные действия - другое. Ни убеждения, ни настроения нет налицо.
Однако как же быть? Ведь отсюда могут произойти большие неприятности. Было с утра уcловлено, что по сигналу Петропавловки начнет стрелять холостыми «Аврора». Антонов дал приказ выпалить из сигнальной пушки (по которой петербуржцы ежедневно в полдень проверяют свои часы). Но сейчас не полдень и сигнальная пушка не стреляет. Около нее суетятся, возятся... не стреляет! Прошел час, полтора после крайнего срока ультиматума. Антонов зачем-то скачет на автомобиле к Зимнему и попадает в главный штаб. Вокруг дворца учащаются выстрелы. Но молчат и Петропавловка и «Аврора». [295]
***
Министры ждали... Загасили верхний свет. Только на столе горела лампа, загороженная от окна газетой. Кто сидит, кто полулежит в креслах, кто лежит на диване. Короткие, негромкие фразы коротких бесед... Шел девятый час. Вдруг раздался пушечный выстрел, за ним другой... Кто стреляет? Это о х р а н а м и н и с т р о в по напирающей толпе.
- Вероятно, в воздух, для острастки, - компетентно разъяснил адмирал Вердеревский.
Опять говорили по телефону, который - не в пример штабу и Мариинскому дворцу - до конца не был выключен. Говорили с Городской думой, соединялись с окрестностями. Откуда-то сообщили, что к утру придут казаки и самокатчики. Что ж, может быть, до утра продержатся! Вдруг раздался пушечный выстрел - совсем иного тембра. Это - «Аврора». Минут через 20 вошел Пальчинский и принес осколок снаряда, попавшего во дворец. Вердеревский компетентно разъяснил: с «Авроры». И положили осколок на стол в виде пепельницы.
- Это для наших преемников, - сказал кто-то из обреченных, не сдающихся людей.
Сценки из Второго съезда Советов
...Зал был полон мрачными, равнодушными лицами и серыми шинелями. Через густую толпу, стоявшую в проходе, я пробираюсь вперед, где для меня должно быть занято место. В зале не то было опять темновато, не то клубы табачного дыма заслоняли яркий свет люстр между белыми колоннами... На эстраде, не в пример вчерашней пустоте, толпилось гораздо больше людей, чем допускал элементарный порядок и организованность... Я искал глазами Ленина, но, кажется, его не было на эстраде... Я добрался до своего места в одном из первых рядов, когда на трибуну вошел Дан, чтобы открыть съезд от имени ЦИК.
За всю революцию я не помню более беспорядочного и сумбурного заседания. Открывая его, Дан заявил, что он воздержится от политической речи: он просит понять его и вспомнить, что в данный момент его партийные [296] товарищи, самоотверженно выполняя свой долг, находятся в Зимнем дворце под обстрелом.
У Аванесова в руках был готовый список президиума. Но представители меньшевиков и эсеров заявляют, что они отказываются участвовать в нем. От имени нашей фракции кто-то сделал заявление, что мы «п о к а в о з д е р ж и в а е м с я» от участия в президиуме, впредь до выяснения некоторых вопросов. Президиум составляется из главных большевистских лидеров и из шестерки левых эсеров. Они едва рассаживаются - от тесноты и беспорядка на эстраде... В течение всего съезда председательствует Каменев. Он оглашает порядок дня: 1) об организации власти, 2) о войне и мире, 3) об Учредительном собрании... Слова о порядке дня требует Мартов.
«Прежде всего надо обеспечить мирное разрешение кризиса. На улицах Петербурга льется кровь. Необходимо приостановить военные действия с обеих сторон. Мирное решение кризиса может быть достигнуто созданием власти, которая была бы признана всей демократией. Съезд не может оставаться равнодушным к развертывающейся гражданской войне, результатом которой может быть грозная вспышка контрреволюции».
Выступление Мартова встречается шумными аплодисментами очень большой части. Видимо, многие и многие большевики, не усвоив духа учения Ленина и Троцкого, были бы рады пойти именно по этому пути. К предложению Мартова присоединяются новожизненцы, фронтовая группа, а главное - левые эсеры... От имени большевиков отвечает Луначарский: большевики ровно ничего не имеют против; пусть вопрос о мирном разрешении кризиса будет поставлен в первую очередь. Предложение Мартова голосуется. Против - никто... После того, как было принято предложение Мартова, но р а н ь ш е, чем его начали обсуждать, - от имени меньшевистской фракции выступил ее представитель, будущий большевистский сановник и канцелярский буквоед Хинчук:
«Единственный выход - начать переговоры с Временным правительством об образовании нового правительства, которое опиралось бы на все слои... (в зале поднимается страшный шум, возмущены не только большевики, оратору долго не дают говорить...) Военный заговор организован за спиной съезда. Мы снимаем [297] с себя всякую ответственность за происходящее и покидаем съезд, приглашая остальные фракции собраться для обсуждения создавшегося положения».
Это блестящее выступление сейчас же оборачивает настроение против «соглашателей». Большевистская масса сжимается вокруг Ленина. Негодование выражается очень бурно. Слышны крики: «Дезертиры! Ступайте к Корнилову!.. Лакеи буржуазии!.. Враги народа!»
Среди шума на трибуне появляется эсер Гендельман и от имени своей фракции повторяет то же заявление... Настроение в зале еще поднимается. Начинается топот, свист, ругань.
«Чистые» ушли... Что же - теперь без них будет обсуждаться предложение Мартова? Теперь это утеряло львиную долю своего смысла. Но, кажется, пока и не до этого. Градом посыпались «внеочередные заявления» - от имени всяких организаций и от имени самих ораторов... Правый меньшевик Кучин, всегда выпускаемый от имени фронта, также обвиняет большевиков в противонародном военном заговоре и также со своей «фронтовой группой» покидает съезд.
Вышел Абрамович от группы «Бунда», сообщает: начался обстрел Зимнего дворца; меньшевики, эсеры, крестьянский ЦИК и Городская дума решили идти к Зимнему и подставить себя под пули. Это очень эффектно и драматично, но решительно не вызывает сочувствия. Среди шума выделяются насмешки, частью грубые, частью ядовитые... Однако до сих пор у нас в революции все же стреляют не каждый день. На многих сообщение Абрамовича произвело тягостное впечатление. Но его рассеял Рязанов, заявивший от имени военно-революционного комитета:
«Часа Полтора тому назад к нам явился городской голова и предложил взять на себя переговоры между Зимним дворцом и осаждающими. Военно-революционный комитет послал своих представителей. Таким образом он делает все, чтобы предупредить кровопролитие».
Рязанов известен всем, как человек, не склонный к кровопролитию. Ему верят... Но когда же начнется обсуждение предложения Мартова? Его, по-видимому, начинает сам Мартов, когда получает слово среди бесконечной серии внеочередных заявлений.
«Сведения, которые здесь поступают...» - начинает он, но собрание, которое час назад единогласно приняло [298] его предложение, теперь уже раздражено против всякого вида «соглашателей». Мартова прерывают:
«Какие сведения? Что вы нас пугаете? Как вам не стыдно!»
Мартов довольно подробно развивает мотив своего предложения. А затем вносит резолюцию: съезд должен принять постановление о необходимости разрешения кризиса путем образования общедемократического правительства и избрать делегацию для переговоров со всеми социалистическими партиями. С ответом Мартову выступает. Троцкий, который стоит рядом с ним в толпе, переполняющей эстраду. У Троцкого в руках - готовая резолюция. Сейчас, после исхода правых, его позиция настолько же прочна, насколько слаба позиция Мартова.
«Восстание народных масс, - чеканит Троцкий, - не нуждается в оправдании. То, что произошло, это восстание, а не заговор. Мы закаляли революционную энергию петербургских рабочих, и солдат. Мы открыто, ковали волю масс на восстание, а не на заговор... Народные массы шли под нашим знаменем, и наше восстание победило. И теперь нам предлагают: откажитесь от своей победы, идите на уступки, заключите соглашение. С кем? Я спрашиваю вас, с кем мы должны заключить соглашение? С теми жалкими кучками, которые ушли отсюда, или которые делают это предложение. Но ведь мы видели их целиком. Больше за ними нет никого в России. С ними должны заключить соглашение, как равноправные стороны, миллионы рабочих и крестьян, представленных на этом съезде, которых они не в первый и не в последний раз готовы променять на милость буржуазии. Нет, тут соглашение не годится. Тем, кто ушел отсюда и кто выступает с предложениями, мы должны сказать: вы - жалкие единицы, вы - банкроты, ваша роль сыграна и отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории...»
«Тогда мы уходим!» - крикнул с трибуны Мартов среди бурных рукоплесканий по адресу Троцкого.
***
...На другой же день после победоносного восстания петербуржцы не досчитались нескольких столичных газет. Не вышли 26 октября «День», «Биржевые ведомости», [299] «Петроградская газета», и какие-то еще буржуазно-бульварные газеты. Их закрыл военно-революционный комитет - за травлю Советов и тому подобные преступления. Почтенные Подвойский, Антонов и другие, действовавшие по указке Ленина, не были изобретательны: они заимствовали свои мотивировки из лексикона старой царской полиции. Но, в силу своего положения революционеров и социалистов, они позволили себе роскошь выражаться более примитивно и менее грамотно. Можно было бы и л у ч ш е было бы совсем не мотивировать.
Кроме того, Подвойский и Антонов вообще очень топорно выполнили распоряжение своего вождя. Они почему-то бросились на мелкие сошки и второстепенные органы, оставив без внимания руководящие корниловские официозы. С утра были посланы матросы в экспедицию «Речи» и «Современного слова». Все наличные номера были конфискованы, вынесены огромной массой на улицу и тут же сожжены. Невиданное доселе аутодафе вызвало большое стечение публики.
В это время проехал транспорт суворинского «Нового времени». Матросы остановили было фургон, но потом отпустили. Что же с них спрашивать, если сам военно-революционный комитет так непоследовательно проводил принципы новорожденного пролетарского государства?
А в течение этого дня была прикрыта вся столичная буржуазная пресса. Были разосланы приказы, а при них военные караулы. Наборщикам было предоставлено оставаться в типографиях, но с условием - не набирать закрытых газет.
Больше ни в чем новая власть пока не проявлялась. Но этот дебют ее произвел, с непривычки, сильное впечатление. Подобных массовых расправ с печатью никогда не практиковалось царизмом... Была ли к тому необходимость? Какой был смысл этого дебюта? Тут естественно обратить взоры к трудности и остроте положения новой власти в огне гражданской войны. Но это пустяки. Не было налицо ни гражданской войны, ни особой трудности положения. Теперь, через сутки, восстание действительно уже п о б е д и л о. Трудности могли начаться после успехов Керенского на фронте. Но о них ничего слышно не было. До сих пор вести на этот счет были вполне утешительны... Да и при походе на Петербург буржуазная печать не могла играть [300] никакой роли. Если угодно, опаснее была пресса социалистическая. Но ее не трогали.
Разгром буржуазной печати, будучи полной практической бессмыслицей, сильно повредил большевикам. Он отпугнул, отшатнул и возмутил, заставил насторожиться решительно все нейтральные и колеблющиеся элементы, каких было немало. Вот как начинает править новая власть! Больше пока ничего нет, но погром и бессмысленное насилие уже есть. Оплевание ценностей революции, втаптывание в грязь принципов демократической грамоты - уже налицо...
Текст воспроизведен по изданию: Октябрьский переворот: Революция 1917 года глазами ее руководителей. Воспоминания русских политиков и комментарий западного историка. М. 1991. С. 291 - 301.
| Комментарии |
|