25 февраля (10 марта) 1917 года была получена из Петрограда телеграмма от военного министра генерала Беляева, что на заводах в Петрограде объявлена забастовка, и что среди рабочих, на почве недостатка в столице продуктов, начинаются беспорядки. В телеграмме добавлено было, что меры к прекращению беспорядков приняты, и что ничего серьезного нет. В тот же день была получена вторая телеграмма от генерала Беляева, в которой сообщалось, что рабочие на улицах поют революционные песни, выкидывают красные флаги, и что движение разрастается. Заканчивалась телеграмма указанием, что к 26 февраля (11 марта) беспорядки будут прекращены.

26 февраля (11 марта) генерал Беляев и главный начальник Петроградского военного округа генерал Хабалов уже доносили, что некоторые из войсковых частей, вызванных для прекращения беспорядков, отказываются употреблять оружие против толпы и переходят на сторону бастующих рабочих. Генерал Беляев продолжал успокаивать, сообщая, что все меры для прекращения беспорядков приняты, и что он уверен, что они будут подавлены. Генерал Хабалов сообщал более тревожные данные и просил о присылке подкреплений, указывая на ненадежность петроградского гарнизона.

Председатель Государственной думы М. В. Родзянко прислал очень тревожную телеграмму, указывая, что начинаются в войсках аресты офицеров, что войска переходят   на  сторону   рабочих,   что   положение   крайне [116] серьезно, и что необходима присылка в Петроград надежных частей. Генерал Алексеев, после доклада Государю Императору, послал телеграммы главнокомандующим Северного и Западного фронтов с указанием немедленно приготовить для отправки в Петроград по одной бригаде пехоты с артиллерией и по одной бригаде конницы. Было указано во главе отправляемых бригад поставить энергичных генералов.

26 февраля (11 марта) вечером и утром 27 февраля (12 марта) были получены телеграммы от председателя Государственной думы на имя Государя Императора, в которых в очень мрачных красках описывалось происходящее в Петрограде и указывалось, что единственный способ прервать революцию и водворить порядок - это немедленно уволить в отставку всех министров, объявить манифестом, что кабинет министров будет ответственен перед Государственной думой и поручить сформирование нового кабинета министров какому-либо лицу, пользующемуся доверием общественного мнения. Генерал Алексеев доложил эти телеграммы Государю, который приказал вызвать генерал-адъютанта Н. И. Иванова и поручить ему отправиться в Петроград и принять руководство подавлением мятежа. Приказано было с генералом Ивановым послать какую-либо надежную часть. Генерал Алексеев вызвал генерала Иванова, передал ему приказание Государя и сказал, что вместе с ним из Могилева будет отправлен Георгиевский батальон. Насколько еще не придавалось серьезного значения происходящему в Петрограде, показывает, что с отправкой войск с Северного и Западного фронтов не торопились, а было приказано лишь «подготовить» войска к отправке.

27 февраля (12 марта) около двенадцати часов генерала Алексеева вызвал к прямому проводу Великий князь Михаил Александрович. Великий князь сообщил генералу Алексееву те же данные, которые были изложены в телеграммах председателя Государственной думы, и просил начальника Штаба верховного главнокомандующего немедленно доложить Государю, что и он считает единственным выходом из создавшегося положения - срочно распустить нынешний состав Совета министров, объявить о согласии создать ответственное перед Государственной думой правительство и поручить сформировать новый кабинет министров или председателю   Всероссийского   земского   союза   князю   Львову, [117] или председателю Государственной думы Родзянко. Генерал Алексеев пошел с докладом к Государю Императору. Государь выслушал и сказал начальнику штаба, чтобы от передал Великому князю, что Государь его благодарит за совет, но что он сам знает, как надо поступить.

Вслед за этим была получена новая телеграмма - от председателя Совета министров. Князь Голицын, указывая, что события принимают катастрофический оборот, умолял Государя немедленно уволить в отставку весь состав министров. Он указывал, что вообще существующий состав министров теперь оставаться у власти не может, а нахождение в его составе Протопопова вызывает общее негодование и возмущение; что он считает единственно возможным спасти положение и даже спасти династию - только тем, что Государь немедленно пойдет на уступки общественному мнению и поручит составить новый кабинет министров, ответственный перед законодательными палатами, или князю Львову, или Родзянко. Генерал Алексеев хотел эту телеграмму послать с офицером для передачи ее Государю через дежурного флигель-адъютанта. Но я сказал генералу Алексееву, что положение слишком серьезно и надо идти ему самому; что по моему мнению мы здесь не отдаем себе достаточного отчета в том, что делается в Петрограде; что, по-видимому, единственный выход - это поступить так, как рекомендуют Родзянко, Великий князь и князь Голицын; что он, генерал Алексеев, должен уговорить Государя. Генерал Алексеев пошел. Вернувшись минут через десять, генерал Алексеев сказал, что Государь остался очень недоволен содержанием телеграммы князя Голицына и сказал, что сам составит ответ.

- Но вы пробовали уговорить Государя согласиться на просьбу председателя Совета министров? Вы сказали, что и вы разделяете ту же точку зрения?

- Государь со мной просто не хотел и говорить. Я чувствую себя совсем плохо и сейчас прилягу. Если Государь пришлет какой-нибудь ответ - сейчас же придите мне сказать.

Действительно,   у  генерала  Алексеева   температура была более 39-ти градусов.

Часа через два ко мне в кабинет прибежал дежурный офицер и сказал, что в наше помещение идет Государь. Я пошел навстречу. Спускаясь с лестницы, я [118] увидел Государя уже на первой площадке. Его величество спросил меня:

- Где генерал Алексеев?

- Он у себя в комнате; чувствует себя плохо и прилег. Прошу вас, Ваше императорское величество, пройти в ваш кабинет, а я сейчас позову генерала Алексеева.

- Нет, не надо. Сейчас же передайте генералу Алексееву эту телеграмму и скажите, что я прошу ее немедленно передать по прямому проводу. При этом скажите, что это мое окончательное решение, которое я не изменю, а поэтому бесполезно мне докладывать еще что-либо по этому вопросу.

Передав мне, как теперь помню, сложенный пополам синий телеграфный бланк, Государь ушел.

Я понес телеграмму начальнику штаба. Телеграмма была написана карандашом собственноручно Государем и адресована председателю Совета министров. В телеграмме было сказано, что Государь при создавшейся обстановке не допускает возможности производить какие-либо перемены в составе Совета министров, а лишь требует принятия самых решительных мер для подавления революционного движения и бунта среди некоторых войсковых частей петроградского гарнизона. Затем Государь указывает, что он предоставляет временно председателю Совета министров диктаторские права по управлению в империи вне района, подчиненного верховному главнокомандующему, а что кроме того в Петроград для подавления восстания и установления порядка командируется с диктаторскими полномочиями генерал-адъютант Иванов. Получилось в Петрограде два диктатора.

Я вновь просил генерала Алексеева идти к Государю и умолять его изменить решение; указать, что согласиться на просьбу, изложенную в трех аналогичных телеграммах, необходимо. После некоторых колебаний начальник штаба пошел к Государю. Вернувшись, сказал, что Государь решения не меняет. Телеграмма была послана. Потом в Ставке говорили, что после получения телеграммы от председателя Совета министров Государь больше часу говорил по телефону. Особый телефон соединял Могилев с Царским Селом и с Петроградом. Так как председателю Совета министров Государем Императором [119] была послана телеграмма, то все были уверены, что Государь говорил с императрицей, бывшей в это время в Царском Селе. До вечера из Петрограда было получено еще несколько телеграмм, указывавших, что положение становится вcе более и более серьезным. Главнокомандующему Северным фронтом было послано приказание немедленно, по подготовке частей, предназначаемых к отправлению в Петроград, послать их по назначению.

Часов в 9 вечера, когда я сидел в своем кабинете, кто-то ко мне постучался и затем вошел дворцовый комендант генерал Воейков. Дворцовый комендант сказал мне, что Государь приказал немедленно подать литерные поезда[1] и доложить, когда они будут готовы; что Государь хочет сейчас же, как будут готовы поезда, ехать в Царское Село; причем он хочет выехать из Могилева не позже 11 часов вечера. Я ответил, что подать поезда к 11 часам вечера можно, но отправить их раньше 6 часов утра невозможно по техническим условиям: надо приготовить свободный пропуск по всему пути и всюду разослать телеграммы. Затем я сказал генералу Воейкову, что решение Государя ехать в Царское Село может повести к катастрофическим последствиям, что, по моему мнению, Государю необходимо оставаться в Могилеве, что связь между штабом и Государем будет потеряна, если произойдет задержка в пути; что мы ничего определенно не знаем, что делается в Петрограде и Царском Селе, и что ехать Государю в Царское Село опасно. Генерал Воейков мне ответил, что принятого решения Государь не изменит, и просил срочно отдать необходимые распоряжения. Я дал по телефону необходимые указания начальнику военных сообщений и пошел к генералу Алексееву, который уже лег спать. Разбудив его, я опять стал настаивать, чтобы он немедленно пошел к Государю и отговорил его от поездки в Царское Село. Я сказал, что если Государь не желает идти ни на какие уступки, то я понял бы, если б он решил немедленно ехать в Особую армию (в которую входили все гвардейские части), на которую можно вполне положиться: но ехать в Царское Село - это может закончиться катастрофой. Генерал Алексеев [120] и пошел к Государю. Он пробыл у Государя довольно долго и, вернувшись, сказал, что Его величество страшно беспокоится за императрицу и за детей и решил ехать в Царское Село. В первом часу ночи Государь проехал в поезд, который отошел в 6 часов утра 28 февраля (13 марта).

Утром 28 февраля (13 марта) была получена телеграмма от председателя Государственной думы, в которой сообщалось, что революция в Петрограде в полном разгаре, что все правительственные органы перестали функционировать, что министры толпой арестовываются, что чернь начинает завладевать положением, и что комитет Государственной думы, дабы предотвратить истребление офицеров и администрации и успокоить разгоревшиеся страсти, решил принять правительственные функции на себя; во главе комитета остается он - председатель Государственной думы. С этого момента комитет Государственной Думы принял на себя, так сказать, управление революционным движением. Но параллельно с комитетом Государственной думы образовался в Петрограде «Совет рабочих и солдатских депутатов», который фактически влиял на решения этого комитета. Поезд Государя дошел до станции Дно, но дальше его не пропустили - под предлогом, что испорчен мост. Государь хотел поехать через Бологое по Николаевской железной дороге, но не пустили и туда. Создалось ужасное положение: связь Ставки с Государем потеряна, а Государя явно не желают, по указанию из Петрограда, пропускать в Царское Село. Наконец, Государь решил ехать в Псков.

В Псков Государь прибыл к вечеру 1 (14) марта. Что, собственно, побудило Государя направиться в Псков, где находился Штаб главнокомандующего Северного фронта генерала Рузского, а не вернуться в Ставку в Могилеве? Объясняют это тем, что в бытность в Могилеве при начале революции он не чувствовал твердой опоры в своем начальнике штаба генерале Алексееве и решил ехать к армии на Северный фронт, где надеялся найти более твердую опору в лице генерала Рузского. Возможно, конечно, и это, но возможно и то, что Государь, стремясь скорее соединиться со своей семьей, хотел оставаться временно где-либо поблизости к Царскому Селу, и таким пунктом, где можно было иметь хорошую связь со Ставкой и Царским Селом, был именно Псков, где находился штаб Северного фронта. [121]

Между тем, отправившийся из Могилева в Петроград с Георгиевским батальоном генерал Иванов благополучно 28 февраля (13 марта) прибыл в Царское Село. Поезд его никем задержан не был. По прибытии в Царское Село, генерал Иванов, вместо того, чтобы сейчас же высадить батальон и начать действовать решительно, приказал батальону не высаживаться, а послал за начальником гарнизона и комендантом города. В местных частях войск уже началось брожение и образовались комитеты; но серьезных выступлений еще не было. Кроме того, некоторые части, как Конвой Его Величества, так и Собственный Его Величества пехотный полк были еще в массе своей верны присяге. Слух о прибытии эшелона войск с фронта вызвал в революционно настроенных частях смущение; никто не знал, что направляется еще за этим эшелоном. Но скоро стало известным, что ничего, кроме этого единственного эшелона с фронта не ожидается.

Оставление Георгиевского батальона в поезде и нерешительные действия генерала Иванова сразу изменили картину. К вокзалу стали прибывать запасные части, квартировавшие в Царском Селе, и начали занимать выходы с вокзальной площади и окружать поезд с прибывшим эшелоном. Местные власти были совершенно растеряны и докладывали генералу Иванову, что они надеются поддержать порядок в Царском Селе; что высадку и какие-либо действия Георгиевского батальона они считают опасными. Если батальон высадится, то произойдет неизбежное столкновение с местными войсками, порядок будет нарушен, и царской семье будет угрожать опасность. Советовали генералу Иванову отправиться обратно. С подобными же советами и указаниями к генералу Иванову стали прибывать различные лица из Петрограда. После некоторых колебаний генерал Иванов согласился, чтобы его эшелон отправили на станцию Дно. Таким образом, из командировки генерала Иванова в Царское Село и Петроград с диктаторскими полномочиями ничего, кроме скандала, не получилось.

После отъезда Государя из Ставки, в течение 28 февраля (13 марта) и 1 (14) марта, события в Петрограде развертывались с чрезвычайной быстротой. В Ставке мы получали из Петрограда одну телеграмму за другой, которые рисовали полный разгар революционного движения, переход почти всех войск на сторону революционеров,   убийства   офицеров   и   чинов   полиции, [122] и убийства офицеров на Балтийском флоте, аресты всех мало-мальски видных чинов администрации. Волнения начались в Москве и других крупных центрах, где были расположены запасные батальоны. Пехотные части, отправленные с Северного фронта в Петроград, в Луге были встречены делегатами от местных запасных частей, стали сдавать свои винтовки и объявили, что против своих драться не будут.

От председателя Государственной думы получались телеграммы, в которых указывалось, что против Государя в Петрограде страшное возбуждение, и что теперь уже совершенно недостаточно произвести. смену министерства и образовать новое, ответственное перед Государственной думой, а ставится вполне определенный вопрос об отречении Государя от престола; что это единственный выход из положения, так как в противном случае анархия охватит всю страну и неизбежен конец войны с Германией. В частности, относительно Петрограда указывалось, что только отречение Государя от престола может предотвратить почти поголовное избиение офицеров гарнизона и во флоте и разрушение центральных административных аппаратов. М. В. Родзянко телеграфировал, что посылка войск с фронта ни к каким результатам не приведет, так как войска будут переходить на сторону революционных масс, и анархия будет только увеличиваться. Положение было действительно трудное. С самого начала, главным образом вследствие успокоительных телеграмм, получавшихся от военного министра генерала Беляева, не были приняты решительные и достаточные меры для подавления революционного движения, а к 1 (14) марта пожар разгорелся настолько сильно, что потушить его было нелегко.

Выход, конечно, был. Это немедленный отъезд Государя в район Особой армии и отправка в Петроград и Москву сильных и вполне надежных отрядов. Революционное движение и в этот период потушить было еще возможно. Но какой ценой? Представлялось совершенно неоспоримым, что посылка небольших частей из районов Северного и Западного фронтов никакого результата не даст. Для того же, чтобы сорганизовать вполне достаточные и надежные отряды, требовалось дней 10 - 12 (пришлось бы некоторые дивизии снимать с фронта). За этот же период весь тыл был бы охвачен революцией и,  наверно,  начались  бы  беспорядки  и  в  некоторых [123] войсковых частях на фронте. Получалась уверенность, что пришлось бы вести борьбу и на фронте, и с тылом. А это было совершенно невозможно. Следовательно, решение подавить революцию силой оружия, залив кровью Петроград и Москву, не только грозило прекращением на фронте борьбы с врагом, а было бы единственно возможным только именно с прекращением борьбы, с заключением позорного сепаратного мира. Последнее же было так ужасно, что представлялось неизбежным сделать все возможное для мирного прекращения революции - лишь бы борьба с врагом на фронте не прекращалась. Кроме того было совершенно ясно, что если бы Государь решил во что бы то ни стало побороть революцию силой оружия и это привело бы к прекращению борьбы с Германией и Австро-Венгрией, то не только наши союзники никогда этого не простили бы России, но и общественное мнение России этого не простило бы Государю. Это могло бы временно приостановить революцию, но она, конечно, вспыхнула бы с новой силой в самое ближайшее время - вероятно, в период демобилизации армии - и смела бы не только правительство, но и династию.

[1] Литерными поездами назывались два поезда, отправлявшиеся один за другим при царских поездках. В одном из поездов ехал Государь.

Текст воспроизведен по изданию: Октябрьский переворот: Революция 1917 года глазами ее руководителей. Воспоминания русских политиков и комментарий западного историка. М. 1991. С. 116 - 123.