| История России - История России с XVII-нач. XX вв. |
Телеграммой от 6-го декабря с помпой объявлено было всей России о „великой милости", дарованной нам - сосланным студентам - царским самодержавием. Министерство внутренних дел и прочие опекуны всероссийского недоросля, как видно, решили опубликовать эту „милость" в том самом виде, как она вылилась из царственных уст красноречивого Ники-Милуши, не проредактировав и не прокорректировав даже этот нескладный лепет большого младенца.
- Так будет трогательнее! - решили „хитрые" царедворцы. - Прочтет русский обыватель эти „невинные" царские речи и, чего доброго, расчувствуется и умилится перед лицом... Высокой глупости.
Оправдается ли такая коварная надежда и попадет ли российский обыватель на старый крючок с новой насадкой - это во всяком случае подлежит большому сомнению. Но - и в этом мы твердо уверены - всякий, даже самый верноподданный и пропитанный уважением к высокому сану обыватель (не безголовый только), прочитав глубоко-красноречивый текст правительственной телеграммы, усомнится в „доброкачественности" всероссийской „священной особы" и „помазанника божия"... Попытка прикрыть себя, свою наготу, свое оголившееся безобразие царственной глупостью и младенчески невинной болтовней Ники-Милуши - это не что иное, как новая „насадка", новый фокус русского самодержавия. И, надо сказать, фокус крайний и очень рискованный. Конечно, он потерпит и должен потерпеть, как и многие другие „заглаживания", полнейшее фиаско. Процесс разложения русского самодержавия зашел слишком далеко, противоречия между общественным прогрессом и царским самодержавием слишком обострились, и потому теперь, несмотря даже на такие рискованные уловки „прикрыться" через жалкую и пошлую фигуру Николая 2-го, ярко просвечивает преступная и кровавая пасть полицейского самодержавия. Жестокое и хитрое в иные исторические моменты, русское правительство в настоящее время является и жестоким и глупым. В то самое время, когда одной рукой оно расстреливает поднявшиеся на борьбу с ним передовые ряды рабочего класса или бесцеремонно устраивает „вселенскую смазь" городскому и земскому самоуправлению, в это же самое время другой рукой предупредительно сует нам, сосланным студентам, то через жандарма Святополк-Мирского, то устами самого Николая 2-го разные непрошенные „милости", „прощения", „облегчения". И на чью архиглупость надеется оно, старательно проделывая [12] все это?.. Сегодня - нам, завтра - грозно восставшим рабочим, послезавтра - земцам; через день - плети и ссылка студентам, через два - плети, тюрьма и пули рабочим, через три - новая „смазь" земцам и т. д. и т. д. Такова политика самодержавия, доживающего свои последние дни. Теперь, без сомнения, на нас, сосланных студентов, обращено милостивое око правительства... И его заигрывающая лапа, пользуясь удобным случаем, старается пощекотать общественное мнение, с шумом и треском выливая на „крамольников-студентов целый ушат неожиданных „милостей". Из студенческой ссылки, произведшей на его беду весьма „живительное" действие на русское общество, самодержавие торопится извлечь все, что возможно для „отвода" и „замазывания"... и силится обратить эту „справедливую кару" в неисчерпаемый кладезь своей „доброты" и „милосердия". Но все эти милости такого сомнительного качества, так грубо сшиты и сляпаны, что могут ввести в заблуждение разве таких же „невинных" и жалких недоумков, как сам русский Ника-Милуша.
Значительно ранее правительственной телеграммы, принесшей нам эту „именинную милость", „всемилостивейшим повелением" от 13-го сентября с. г. все мы, сосланные студенты, были разделены на 3 категории. Самая последняя категория (т. е. наиболее злостные крамольники, по мнению правительства) имела право возвратиться в Россию в июле месяце 1903 г., причем лицам, попавшим во 2 и 3 категории, жительство в городах с высшими учебными заведениями, было воспрещено. Царская „именинная милость" забежала вперед лишь на несколько месяцев и закрепила при этом прежние ограничения, с многообещающим добавлением „пока".
Более того: царская „милость" прикрепила всех „помилованных" к месту жительства их семей, в обстановку, „приучающую к порядку".
Что же все это значит? Всякий подданный без труда поймет это. Это значит: самый полный, самый широкий, самый буйный простор для полицейского произвола.
Такой-то „опасен"; на беду семья его живет в городе, где есть высшее учебное заведение. Не пускать его. И „опасный" не пускается на законном основании... Ведь, „пока им жить в городах с высшими учебными заведениями не следует"... Такой-то „опасен", семья его живет в глуши. И „опасный" с наслаждением упекается в эту глушь - в обстановку, приучающую не только „к порядку", но иных и к голодному существованию...
Любопытнее всего то обстоятельство, что вслед за каждой непрошенной „милостью" к „помилованным" студентам („опасным", надо полагать) являются непрошенные гости в лице синих жандармских мундиров, причем кое-что находится, кое-что раздувается и... новый особый надзор готов. При этом исполнительная сибирская администрация в лице местной полиции и жандармерии энергично „заботится", „чтобы возвращенные молодые люди оказались по возможности на попечении своих семей". Так, например, начальник Иркутской жандармерии полковник Левицкий открыто грозил не уехавшим еще студентам найти ходы к ним, переарестовать и засадить [13] их в тюрьму, если они не поторопятся с „царской милостью" и не очистят город Иркутск.
Таким образом, „царская милость" незаметно, окольным путем поурезана многим студентам. Так, задними ходами, втихомолку доделывает свои „великие милости" русское самодержавие, вызывая приторные „охи" и „ахи" французских реакционеров, финансовых тузов и кучки мелких буржуа - легкомысленных кредиторов самодержавия.
Такова царская „именинная милость" в теперешнем ее виде. Но если в будущем она примет иной вид, менее злокачественный, наше отношение к ней ни на йоту не изменится.
Милости получает тот, кто просит... Мы не просили, мы не ждали их... Мы знали, мы знаем, мы будем знать, что у русского самодержавия нельзя просить - у него нужно требовать, нужно силой взять.
Самодержавие умеет брать, но дает оно лишь под страхом смерти. Перепуганное революционным подъемом последнего времени, с ног до головы забрызгав себя народной кровью, оно силится, однако, изобразить на своем преступном лице улыбку невинности, кротости и христианского милосердия. Но в ответ получает лишь презрительные усмешки.
Товарищи! когда мы вместе с вами „бунтовали" в стенах университета, тогда мы были студентами-протестантами, политическими протестантами. Теперь же, побыв в ссылке, пройдя по тюрьмам, мы возвратимся к вам еще более готовые, еще более воодушевленные к борьбе с ненавистным царизмом. Прежде протест наш был случайным взрывом негодования, теперь он будет постоянной, сознательной. революционной работой.
Товарищи! гибель самодержавия близка. Могила его готова. Кто искренно жаждет счастья родной страны, кто только жаждет свободы - долг его, обязанность его ясна перед ним. Всеми силами должен помочь он рухнуть царскому деспотизму в ту самую яму, которую усердно вскопал он сам для себя.
Взгляните: то здесь, то там могучим пламенем вспыхивает негодование русского народа, ярко освещая близкую гибель царизма. Самый сильный, самый страшный и неизбежный враг русского самодержавия - рабочий класс, выставив на своем знамени великое освобождение всего мира, вступает и вступил уже в открытый бой, увлекая за собой всех, кто задыхается под тяжким гнетом полицейского, бюрократического режима.
Каждый из вас, товарищи, кого не страшит великий девиз, выставленный революционной социал-демократией на пролетарском знамени, кто вдумался и понял сущность исторического процесса, понял славную миссию пролетариата, тот знает, куда ему итти и что ему делать...
Товарищи! Под непобедимое знамя пролетариата должны мы все встать, за ним пойти, под ним бороться и с ним умереть!
Долой царское самодержавие!
Да здравствует революционная социал-демократия!
Текст воспроизведен по изданию: Листовки казанских большевиков 1903-1907 гг. - Казань, 1941. С. 12-15.
| Комментарии |
|